Оливер Пётч - Дочь палача
— Давай же, или ты только против женщин и детей такой смелый? — громко выкрикнул Куизль, рассчитывая, что Симон сможет услышать. При этом он еще раз глянул в сторону прохода.
Дьявол сочувственно скривил губы.
— О, ты рассчитываешь на помощь? — спросил он. — Поверь, эти ходы настолько глубокие и так ветвятся, что крик твой упрется в ближайшую стену. Я знаю такие дыры. В войну несколько раз выкуривал из таких крестьян. Когда они вылезали полудохлые, рубить их было проще простого. А что касается лекаря… — Он указал на узкий выход. — Пускай приходит. Только он высунется, я ему голову как курице отрублю.
— Клянусь, дьявол, если хоть один волос упадет с головы Симона или Магдалены, я тебе все кости переломаю, — прошептал палач.
— О, это ты, конечно, умеешь. Это все-таки твоя работа, так ведь? — ответил солдат. — Но не беспокойся, твоей дочерью я займусь позже. Хотя… честно, я не представляю, что с ней сейчас учинили мои приятели. У них, знаешь ли, давно не было женщины. Это их немного… распустило.
У Куизля потемнело в глазах. В нем проснулась ярость. Жестокая ярость.
Возьми себя в руки. Он хочет, чтобы ты потерял над собой контроль.
Он несколько раз глубоко вдохнул. Ярость поутихла, но не намного. Палач осторожно отступил на пару шагов назад. Пока он говорил, он пытался закрыть собой выход из лаза. Когда Симон выберется из него, дьяволу придется сначала обойти Куизля. А что потом? Тощий студент и старик с дубинкой против опытного вооруженного солдата… Нужно время. Время, чтобы подумать.
— Я… я тебя знаю, — сказал он. — Мы уже виделись как-то, тогда, в Магдебурге.
В глазах дьявола промелькнула нерешительность. Лицо его скривилось, как сегодняшним утром в саду Якоба.
— В Магдебурге? И что же ты забыл в Магдебурге? — спросил он наконец.
Палач стал покачивать дубинкой.
— Я был солдатом… таким же, как ты, — ответил он. Голос стал сиплым. — Я никогда не забуду тот день. Двадцатого мая 1631 года мы под командованием Тилли обрушились на город. Старик тогда, еще с утра, объявил всех жителей вне закона.
Дьявол кивнул.
— Верно. Значит, ты и вправду там был. Что ж, тогда у нас в самом деле есть что-то общее. Жаль только я тебя, хоть убей, не вспомню.
Потом лицо его дернулось.
— Ты… человек с улицы! Дом под городской стеной… Теперь вспомнил!
Палач на мгновение прикрыл глаза. Воспоминание вернулось. То, что в саду перед своим домом представлялось лишь смутными обрывками, обрело теперь форму. Образы сыпались на него, словно град.
Грохот пушек… В стене пробита брешь. Женщины и дети кричат и убегают по улицам. Некоторые спотыкаются, солдаты тут же подскакивают к ним и рубят на куски. Кровь рекой стекает по переулкам, и люди с криками скользят в ней. Из богатого дома слева доносятся вопли и плач. Крыша и второй этаж уже охвачены огнем. В распахнутых дверях стоит человек и за ноги держит младенца вниз головой, словно ягненка на бойне. Ребенок плачет так громко, что его ор перекрывает пушечный гром, смех солдат и рев пламени. На земле валяется мужчина в луже собственной крови. Перед солдатом на коленях ползает женщина и тянет его за камзол.
— Деньги, говори, где чертовы деньги, языческая шлюха!
Женщина лишь плачет и качает головой. Младенец кричит и кричит. Тогда мужчина размахивается и бьет ребенка о дверной косяк. Один раз, два раза, три. Крики умолкают. Взмах сабли, и женщина заваливается набок. Солдат оглядывается на другую сторону улицы, глаза его горят безумием и смотрят насмешливо. Рот словно свело судорогой. Он взмахивает рукой. Рука его белая, скрюченные костяные пальцы словно манят присоединиться к ужасной резне. Затем солдат скрывается в доме.
Сверху доносятся крики. Ты бежишь вслед за ним, перепрыгиваешь мужчину, женщину и ребенка, взлетаешь вверх по пылающей лестнице. Комната слева — солдат стоит перед молодой девушкой. Она лежит на столе среди разбитой посуды и графинов, окровавленное платье задрано до бедер. Солдат улыбается и указывает тебе приглашающим жестом. Девушка уставилась в пустоту, в глазах застыл ужас. Ты сжимаешь саблю и бросаешься на мужчину. Но он уворачивается и выбегает на балкон. Ты бросаешься за ним, и он спрыгивает с трехметровой высоты на улицу. Неудачно приземляется и падает, потом ковыляет в боковой переулок. Прежде чем скрыться, он указывает на тебя костяной рукой, словно хочет пригвоздить пальцем…
Что-то свистнуло.
Воспоминания Куизля резко оборвали — сабля дьявола метнулась ему точно в голову. В последнее мгновение палачу удалось отскочить, но клинок задел плечо, и оно взорвалось тупой болью. Куизль отступил спиной к стене. В свете факела лицо дьявола исказило ненавистью, шрам, протянувшийся от уха до рта, нервно подергивался.
— Это был ты, палач! Из-за тебя я покалечил ногу, из-за тебя я теперь хромаю! Клянусь, ты сдохнешь в тех же муках, что и твоя дочь!
Солдат снова занял исходную позицию. Он встал посреди пещеры и ждал новой оплошности противника. Палач выругался и потер раненое плечо, рука тут же покрылась кровью. Он быстро вытер ладонь о плащ и снова сосредоточился на наемнике. Света фонаря едва хватало, чтобы разглядеть его смутные очертания. Только благодаря факелу противника Куизль смог рассчитать направление для удара. Он сделал обманное движение вправо, а затем метнулся к дьяволу слева. Тот неожиданно шагнул в сторону, и палач пролетел в противоположную стену. В последний момент он рванул дубинку вверх. Удар, предназначавшийся противнику в затылок, угодил, по крайней мере, в лопатку. Вскрикнув от боли, дьявол отступил назад и тоже уперся в стенку. Теперь они стояли друг напротив друга; каждый прижимался спиной к стене, уставясь на противника.
— А ты неплох, палач, — сказал дьявол, переводя дыхание. — Впрочем, я знал это. Еще в Магдебурге я понял, что ты равный противник. С радостью погляжу, как ты будешь корчиться в агонии. Я слышал, на островах в западной Индии дикари съедают мозги более сильных врагов, чтобы перенять их силу. Думаю, с тобой я поступлю так же.
Он без всякого предупреждения ринулся на палача. Сабля просвистела в воздухе, направленная точно в горло. Куизль инстинктивно поднял дубинку и отвел клинок в сторону. Дерево треснуло, но не раскололась.
Куизль врезал дьяволу локтем в живот, так что тот охнул от неожиданности и метнулся к противоположной стене. Они поменялись местами. По стенам плясали тени, факел с фонарем метали по пещере красноватые отсветы.
Солдат скорчился, застонал и прижал руку с саблей к животу. Тем не менее он ни на секунду не выпускал палача из виду. Куизль воспользовался передышкой и осмотрел рану. На рукаве повыше левого локтя зиял широкий разрез. Из него сочилась кровь, однако рана оказалась неглубокой. Куизль сжал кулак и подвигал плечом, пока не почувствовал боль. Это хорошо — боль означала, что рука еще слушалась его.
Только сейчас ему довелось подробнее рассмотреть костяную руку своего противника, которая привлекла его внимание еще в Магдебурге. Она и в самом деле состояла из отдельных костяшек, соединенных между собой медной проволокой. Внутри ладони находилось металлическое кольцо. Сейчас в нем был закреплен факел, который тихонько покачивался из стороны в сторону. Палач подумал, что в это кольцо можно еще много чего повесить. На войне он повидал немало протезов; большинство были вырезаны из дерева, причем довольно топорно, — а такой вот механической руки он никогда прежде не встреча.
Дьявол, похоже, проследил за его взглядом.
— Нравится моя ладошка, а? — спросил он и подвигал рукой с факелом туда-сюда. — Мне тоже. Знаешь, это мои собственные кости. Мне раздробило руку мушкетной пулей. Когда рана воспалилась, пришлось отсечь руку. Я решил смастерить из ее костей такую вот милую памятку. И, как видишь, она неплохо мне служит.
Он поднял руку кверху, и пламя факела осветило его бледное лицо. Якоб задумался над тем, как солдату удалось до этого спрятаться в проходе над головой. Только теперь до него дошло: человек этот подтягивался наверх единственной здоровой рукой! Что за силища таилась в этом теле? У Куизля не было против него ни единого шанса. Где же Симон, чтоб его?!
Чтобы потянуть время, он снова спросил:
— Вас наняли, чтобы вы громили стройку, так ведь? Но дети вас увидели, и потому должны умереть…
Дьявол покачал головой.
— Не совсем, палач. Детям не повезло. Они прятались здесь, когда мы заключали договор и получили первую плату. Толстосум побоялся, что они могли узнать его. И доплатил нам, чтобы мы заставили детей умолкнуть.
Палач внутренне содрогнулся.
Неудивительно, что дети не решались появляться в городе. Это, должно быть, кто-то очень могущественный, тот, кого они знали, и понимали, что ему поверят скорее, чем им. Кто-то, кто поставил на карту собственную репутацию.
