Дэвид Кейс - Таящийся ужас 2
Я ожидала, что уж теперь-то Андре пригласит кого-нибудь из своих коллег, в том числе по министерству авиации, чтобы они тоже поприсутствовали при эксперименте. Обычно он так всегда делал по завершении работ и прежде, чем представить им официальный отчет, который неизменно сам же отпечатывал на машинке, приглашал специалистов на финальную серию испытаний. Однако в этот раз он лишь продолжал свои работы. Как-то утром я спросила его, когда же он намеревается организовать свою традиционную «сюрпризную» вечеринку — мы так это называли, — но он несколько удивил меня.
— Нет, Элен, до этого еще далеко. Подобное открытие представляет слишком большую ценность, так что мне над ним предстоит еще немало поработать. Видишь ли, я сам пока не до конца разобрался во всех деталях происходящего процесса трансформации. Да, действительно вроде бы все работает, получается, но я не могу сказать всем этим яйцеголовым профессорам, что втыкаю этот провод сюда, тот — туда и — ура! — готово! Я обязан объяснить, как именно и почему это получается. И, что еще более важно, я должен быть готов и способен опровергнуть любые их деструктивные доводы, контраргументы, которые плодятся с безудержной скоростью всякий раз, когда что-то действительно получается.
Он изредка приглашал меня в лабораторию, чтобы я посмотрела на то, как проходят некоторые из его опытов, однако это происходило исключительно по его личному приглашению, да и вообще заговаривала я на эту тему лишь тогда, когда он сам поднимал тот или иной научный вопрос. Разумеется, мне и в голову не могло прийти, по крайней мере на той стадии исследований, что он осмелится экспериментировать с человеком. Впрочем, я достаточно знала Андре и мне всегда казалось, что он никогда бы не позволил кому-либо переступить порог «передатчика» прежде, чем не убедится в полной безопасности его действия. Лишь после того несчастного случая я обнаружила, что он продублировал все переключатели внутри дезинтеграционной будки, чтобы самому все проверить и опробовать.
В тот день, когда Андре задумал свой ужасный эксперимент, он не пришел к ленчу. Я послала к нему служанку с подносом, однако девушка вернулась, принеся всю еду обратно, и вдобавок протянула мне записку, которая была приколота снаружи к двери лаборатории: «Прошу не беспокоить — я работаю».
Он и прежде прикреплял аналогичные бумажки над входом в лабораторию, так что я взглянула на нее, но без особого внимания, и не заметила, что почерк на записке был необычно крупный.
Вскоре после этого я сидела в столовой и пила кофе, когда прыгающей походкой вошел Анри и сказал, что поймал какую-то необычную муху, — он еще спросил меня, не хотела ли бы я на нее взглянуть.
Даже не взглянув на его сжатый кулак, я потребовала, чтобы он немедленно ее выпустил.
— Но, маман, у нее такая странная белая головка!
Тем не менее я проводила мальчика к распахнутому окну и повторила свои слова — и ему пришлось подчиниться. Я знала, что Анри поймал эту муху исключительно потому, что она показалась ему странной или, во всяком случае, как-то отличалась от других насекомых, однако мне было известно, что его отец никогда бы не потерпел даже малейшей жестокости по отношению к живому существу и обязательно поднял бы шум, если бы узнал, что наш сын посадил муху в коробку или бутылку.
В тот же день я ждала Андре обедать, но он опять не появился, поэтому я, несколько взволнованная, спустилась вниз и постучалась в дверь лаборатории.
Он не ответил на мой стук, но я услышала, как он подсовывает под дверь записку. Она была отпечатана на машинке.
«Элен, у меня возникли трудности. Уложи мальчику и возвращайся примерно через час. А.»
Напуганная столь странным текстом, я постучалась и позвала его, однако он, казалось, не обратил на мой стук никакого внимания, так что я, чуть успокоившись при знакомом стуке машинки, вернулась в дом.
Уложив Анри в постель, я снова спустилась в лабораторию, где обнаружила еще одну подсунутую под дверь записку. Я подняла ее с пола — рука моя сильно дрожала, поскольку я уже понимала, что произошло что-то действительно серьезное. Андре писал:
«Элен, первым делом хочу сказать, что искренне надеюсь на тебя и полагаю, что ты не станешь совершать необдуманных поступков. Помочь мне можешь только ты. Со мной произошел серьезный несчастный случай. Какое-то время мне не будет ничего угрожать, хотя в принципе это вопрос жизни и смерти. Не пытайся достучаться или докричаться до меня. Ответить я тебе не смогу, потому что лишился возможности говорить. Прошу тебя только об одном: делай все в точности так, как я тебя об этом прошу. Постучи три раза, чтобы показать, что поняла меня и согласна действовать так, как я прошу; потом налей в глубокую тарелку молока и подмешай к нему немного рома. Я весь день ничего не ел, но, думаю, мне этого хватит».
Дрожа от страха, не зная, что и думать, и с трудом подавляя в себе отчаянное желание достучаться до Андре, пока он не откроет, я судорожно стукнула в дверь три раза и бросилась в дом, чтобы принести, то, что он просил.
Меньше чем через пять минут я спустилась снова. Под дверью лежала новая записка:
«Элен, постарайся в точности выполнить мои инструкции. Когда ты постучишься, я открою дверь. Подойди к моему письменному столу и поставь на него тарелку с едой. После этого пройди в комнату, где стоит „приемник“. Внимательно осмотрись и постарайся найти муху, которая обязательно должна там быть, но которую я так и не смог отыскать. К сожалению, маленькие предметы я уже не различаю.
Прежде чем войти, ты должна пообещать, что в точности выполнишь все мои распоряжения. Не смотри на меня и помни, что всякие разговоры абсолютно бессмысленны. Ответить я тебе все равно не смогу. Постучи еще три раза — это будет означать, что ты обещаешь все сделать так, как я сказал. Моя жизнь зависит от того, насколько точно ты выполнишь мои указания».
Мне пришлось немного подождать, чтобы перевести дух, после чего я медленно трижды постучала по двери.
Я услышала, как Андре завозился за дверью, потом стал отпирать замок, и наконец дверь распахнулась.
Краем глаза я увидела, что он стоит за дверью, однако, не поднимая глаз, прошла к письменному столу и поставила тарелку. Я была почти уверена в том, что он наблюдает за каждым моим движением, а потому должна была вести себя как можно спокойнее и сдержаннее.
— Дорогой, ты можешь рассчитывать на меня — нежно проговорила я и, поставив тарелку на стол прямо под лампу — единственный источник освещения в комнате, — вышла в соседнее помещение, где горели все светильники.
Поначалу мне показалось, что из будки «приемника» вырвался ураган — бумаги разлетелись по всей комнате, стойка с пробирками лежала в углу в окружении стеклянных осколков, стулья и кресла были перевернуты, а одна из штор безвольно повисла, наполовину оторванная от карниза. На полу стоял большой эмалированный таз, в котором продолжали догорать обуглившиеся куски документов.
Я знала, что не смогу найти муху, как меня просил Андре. Женщины способны почувствовать то, до чего мужчины доходят силой своей логики и анализа; это — та самая форма знания, которую они практически никогда не в состоянии оценить по достоинству и потому презрительно именуют интуицией. Я уже знала, что муха, которую просил найти Андре, уже побывала в руке моего сына, и именно я заставила его отпустить ее на волю.
До меня донесся шуршащий, шелестящий звук — Андре передвигался по соседней комнате, после чего раздался странный, какой-то булькающе-всасывающий клекот, словно он испытывал определенные затруднения, поглощая молоко.
— Андре, мухи здесь нет. Может, ты дашь мне какие-нибудь дополнительные детали, что именно надо искать? Если не можешь говорить, постучи или еще как-то дай понять… Ну знаешь: один удар — да, два удара — нет.
Я изо всех сил пыталась сдерживаться, говорить как можно спокойнее, однако едва смогла проглотить душивший меня вопль отчаяния, когда он дважды отстучал свое «нет».
— Андре, можно я войду к тебе? Я не знаю, что могло произойти, но что бы ни было, я буду достаточно мужественна, дорогой.
Через секунду-другую, которые ушли на молчаливое колебание, он стукнул один раз.
Едва переступив порог, я остановилась как вкопанная, увидев Андре, голову и плечи которого накрывала коричневая бархатная скатерть, прежде лежавшая на круглом столе — том самом, на котором он обедал, когда не хотел подниматься в столовую. С трудом подавляя смех, который в любую минуту мог перейти в рыдание, я проговорила:
— Андре, мы завтра поищем, при дневном свете. Может, тебе лучше прилечь? Если хочешь, я провожу тебя в комнату для гостей, так что тебя никто не увидит.
