Джон Гришем - The Chamber. Камера
– Могила великого человека находится чуть в стороне, – сказала Ли, – я покажу ее тебе позже.
К северо-востоку от центра располагались торговые кварталы с рядами бесчисленных недорогих лавок, однако по субботам жители округа Форд по-прежнему предпочитали совершать покупки в магазинах, витрины которых выходили на площадь. Машин на улицах почти не было; пешеходы лениво двигались мимо старых, стоявших впритык друг другу двух-трехэтажных зданий банков, страховых компаний, торговых заведений, где продавцы предлагали покупателям абсолютно все, начиная от автомобильных шин и заканчивая предметами туалета. Тут и там виднелись полотняные тенты уличных кафе. У входа в аптеку Ли остановилась, сняла очки.
– Когда-то давно здесь находилась крошечная забегаловка, – пояснила она. – Хозяин наливал нам по стакану содовой, включал музыкальный аппарат, и мы усаживались прямо на полу возле полки с комиксами. Кусок вишневого пирога стоил десять центов, а чтобы съесть его целиком, требовалось, наверное, не меньше часа.
Такое сейчас встретишь только в старых фильмах, подумал Адам. Пройдя метров двадцать, они замерли перед витриной скобяной лавки, с интересом всматриваясь в выставленные под ней лопаты, жестяные лейки и прочий садовый инвентарь. В глазах Ли что-то промелькнуло, но она не произнесла ни слова.
Взявшись за руки, они пересекли улицу, миновали группку стариков, которые, сидя на корточках у мемориала в честь жертв Гражданской войны, жевали табак и обменивались редкими возгласами. Тетка кивнула в сторону статуи мужчины.
– Генерал Клэнтон.
Возле автомата по продаже кока-колы Адам задержался, бросил в прорезь несколько монет, и через минуту оба опустились на деревянную скамью. Тетка начала рассказ о самом шумном за историю округа Форд судебном процессе, который состоялся здесь в 1984 году. Чернокожий мужчина, Карл Ли Хейли, прямо в здании суда расстрелял двух белых подонков, изнасиловавших его малолетнюю дочь, совсем еще девочку. По всему штату шли массовые демонстрации протеста: возмущались соплеменники Хейли, сыпали угрозами члены Ку-клукс-клана. Власти оказались вынужденными ввести в город части Национальной гвардии. Чтобы присутствовать на последнем заседании, тетка специально приехала из Мемфиса. Двенадцать белых присяжных признали Карла Ли невиновным.
Процесс этот Адам помнил. Студент-первокурсник, он зачитывался тогда газетными репортажами из зала суда: ведь дело происходило в его родном городе!
В годы теткиного детства люди не знали особых развлечений, и судебные процессы собирали огромную аудиторию. Однажды Сэм привел сына и дочь посмотреть, как будет проходить разбирательство по делу человека, обвиненного в убийстве охотничьей собаки. Суд приговорил виновного в гибели пса к году тюрьмы, и общественное мнение раскололось: горожане округа сочли такую меру чрезмерно жестокой, обитатели же сельской местности ценили жизнь своих четвероногих друзей куда выше. Сэма вердикт присяжных привел в восторг.
Когда они обогнули здание суда, тетка указала Адаму на пару фонтанчиков для питьевой воды напротив задней двери. Видно было, что последний раз фонтанчиками пользовались много лет назад. Из одного утоляли жажду представители белой расы, другой предназначался чернокожим. Ли вспомнила историю некой Розии Элфи Гейтвуд, первой негритянки, осмелившейся наклониться к фонтанчику для белых. Женщина осталась невредимой, но вскоре после ее бесшабашно-смелого поступка воду к обоим отключили.
В “Чайном домике”, переполненном кафе в западной части площади, они проскользнули к только что освободившемуся столику. Когда официант принес сандвичи и жареный картофель, тетка пустилась в приятные, местами даже веселые воспоминания о своей молодости. За зеленоватыми стеклами ее очков Адам видел пристальный, переходивший с посетителя на посетителя взгляд.
Во второй половине дня они покинули Клэнтон. Адам сидел за рулем, Ли подсказывала повороты. Минут через двадцать по обеим сторонам автострады замелькали небольшие чистенькие фермы. На пологих склонах холмов паслись тучные коровы. Время от времени машина проносилась мимо заброшенных, полуразрушившихся домиков на колесах, кое-где возле этих подобий жилищ расхаживали неопрятные человеческие фигуры. Но в целом картина радовала глаз: день выдался великолепный.
Повинуясь знаку тетки, Адам свернул на грунтовую колею. Метров через пятьдесят “сааб” остановился перед опустевшим, собранным из когда-то белых панелей коттеджем. Сквозь щели между досками крыльца пробивалась крапива, к оконным рамам тянул свои гибкие стебли плющ, бывший газон густо зарос лопухами и клевером. В неглубокой канаве валялся столбик с почтовым ящиком.
– Родовое гнездо, – сказала Ли, не пытаясь выбраться из машины.
– Что здесь произошло? – после долгого молчания спросил Адам.
– Дом выглядел вполне прилично, вот только будущего у него не оказалось. Виноваты сами обитатели. – Сняв очки, тетка тыльной стороной ладони вытерла глаза. – Я прожила тут восемнадцать лет, и с каждым годом мне все сильнее хотелось как можно быстрее бежать отсюда.
– Почему он пустует?
Собираясь с мыслями, Ли сделала глубокий вдох.
– Деньги за аренду мы вносили исправно, но потом, накануне третьего процесса, отец заложил его, чтобы расплатиться с адвокатами. Из тюрьмы Сэм уже не вернулся, а вскоре и банк лопнул. Ферма занимала восемьдесят акров, они тоже пошли коту под хвост. Я сюда не показывалась. Попросила Фелпса купить хозяйство, но он, конечно, ответил отказом. Мужа я не виню: самой-то мне дом тоже ни к чему. Позже до меня доходили слухи, что ферму кому-то все же сдали, но, видимо, ненадолго. Я думала, стены уже обвалились.
– А как же мебель, другие вещи?
– За день до объявления банкротства банк разрешил мне приехать и забрать то, что сочту нужным. Я отыскала два или три семейных альбома, старую Библию, несколько маминых безделушек. Они и сейчас лежат в Мемфисе, в кладовке.
– Покажешь?
– Только напомни. Из мебели оставалась одна рухлядь. Мать умерла, брат покончил с собой, отец приговорен к смерти – сам понимаешь, желания сохранить что-то на память У меня не было. Расхаживая по комнатам, я хотела сжечь проклятое место. Еще бы немного, и…
– В самом деле?
– Я не шучу. Пробыла в доме пару часов и решила спалить его. Пепелища у нас – дело обычное, никто и внимания не обратил бы. Нашла старую лампу с остатками керосина, поставила ее на кухонный стол, но так и не смогла.
– Почему?
– Не знаю. Наверное, не хватило решимости. А потом я подумала о банке: все-таки поджог – это преступление, верно? При мысли о тюрьме мне стало смешно – оказаться там рядом с Сэмом, каково? В общем, спичкой я так и не чиркнула.
Полуденное солнце превратило “сааб” в пылающую жаром духовку. Адам распахнул дверцу.
– Пройдусь, пожалуй.
Выбравшись из машины, они перешагнули через две выбитые в глине глубокие колеи, подошли к крыльцу.
– Внутрь я не пойду, – твердо сказала Ли.
Адам окинул критическим взглядом полусгнившие ступени и направился в обход дома. Тетка нехотя последовала за ним.
На заднем дворе тихо шелестели листьями раскидистые дубы, в скудной траве резко выделялись проплешины голой земли. Примерно в миле от коттеджа начинался лес.
Ли вновь взяла племянника за руку, и оба направились к росшему возле сарая великану. По неизвестной причине сложенная из хлипких бревен постройка выглядела куда более надежной, чем дом.
– Это было мое любимое дерево. – Голос Ли дрогнул. – Это вся моя собственность.
– Сколько ему лет?
– Не знаю. Я ужасно любила карабкаться по его сучьям, часами не слезала с ветвей. С весны по осень рассмотреть меня с земли родители не могли, как ни пытались. Дуб заменял мне весь мир.
Резким движением Ли прикрыла рукой рот, опустила голову. Адам мягко обнял ее за плечи.
– Здесь все и случилось, – после долгой паузы сказала она, смахивая непрошеные слезы. – Помнишь, ты хотел узнать о том, как Сэм убил своего работника?
Минуты две оба молча смотрели на небольшое окошко в задней стене дома.
– Звали чернокожего Джо Линкольн, семья его жила чуть дальше. – Ли кивнула в сторону заросшей тропинки, что пересекала поле и терялась в лесу. – Он, жена и дюжина детишек.
– В том числе Куинс Линкольн?
– Да. Откуда ты знаешь?
– Сэм упоминал это имя, сказал, что Эдди и Куинс дружили.
– А об отце Куинса он ничего не рассказывал?
– Нет.
– Так я и думала. Джо работал на ферме, а семья ютилась в хижине на краю поля. Он был очень добрым и, как почти все чернокожие, едва сводил концы с концами. Иногда я играла с его детьми, хотя и не так часто, как Эдди. Однажды летом, когда Эдди и Куинс возились у нас во дворе, между ними вспыхнула ссора из-за оловянного солдатика, обычная мальчишеская потасовка. Эдди тогда исполнилось восемь или девять лет. На беду, рядом проходил Сэм, Эдди подбежал и начал жаловаться, что приятель украл у него солдатика. Куинс с жаром все отрицал. Оба ревели, размазывая по щекам слезы. Сэм вышел из себя, принялся размахивать руками, кричать что-то вроде “черномазые выродки” и “дьявольское отродье”. Куинс упорно стоял на своем. Тогда отец зажал мальчишку меж коленей, снял ремень и принялся охаживать негритенка по заднице. Наконец Куинс вырвался и убежал домой. Заплаканный Эдди тоже побрел к себе. Сэм последовал за ним, а через минуту вышел с тростью в руке и уселся на крыльце. Он курил сигарету за сигаретой, смотрел на дорогу и ждал. Линкольны, как я уже говорила, жили совсем недалеко, и минут через пять за деревьями показался Джо, из-за его плеча выглядывал Куинс. Увидев их, отец заорал: “Эдди, сюда! Погляди, как я вздую этого ниггера!”
