Кэтрин Нэвилл - Магический круг
О Кремсе я прежде ничего не слышала, однако упомянутая Вольфгангом долина Вахау вызвала массу детских воспоминаний. Сразу за ней начиналась другая часть долины Дуная — Nibelungengau,[39] где некогда жили волшебные обитатели Австрии. В тех краях разворачивается действие созданной Рихардом Вагнером оперной тетралогии «Кольцо нибелунга», записи которой с участием моей бабушки Пандоры сейчас разошлись по всему миру. Мне также вспомнилось, как мы с Джерси карабкались по крутым лесистым склонам, чтобы взглянуть сверху на серо-голубой Дунай и руины Дюрнштейна, замка, в котором держали в плену возвращавшегося на родину из крестового похода короля Ричарда Львиное Сердце, — он провел там больше года, пока не заплатил крупный выкуп.
Но личный интерес Вольфганга сосредоточился на другой известной в Вахау достопримечательности — знаменитом монастыре Мелька. Некогда здесь был замок-крепость династии Бабенбергов, предшественников Габсбургов, а ныне — бенедиктинское аббатство, славившееся своей библиотекой, насчитывающей почти сто тысяч томов, многие из которых представляли собой древнейшие манускрипты. По словам Вольфганга (чья история перекликалась с тем, что Лаф поведал мне в горячем бассейне), именно с Мелька Адольф Гитлер начал поиски тайных рунических текстов вроде тех, что содержались в манускрипте тети Зои. Очевидно, сама Зоя попросила его привезти меня в Мельк для проведения уже наших собственных изысканий.
В пять часов вечера Вольфганг простился со мной у дверей моих полуподвальных апартаментов. Мы договорились с ним встретиться в аэропорту в девять тридцать утра, чтобы успеть на десятичасовой рейс в Солт-Лейк-Сити. Таким образом, на сборы в командировку мне оставался всего один вечер. Я сосредоточенно собрала все, что мне могло понадобиться в двухнедельной поездке, большей частью по Советскому Союзу, где я никогда не бывала прежде в такое время года. Но у меня оставалось ощущение, что я забыла нечто важное. В туристской брошюрке, выданной мне Вольфгангом, рекомендовалось взять бутылки с водой и побольше туалетной бумаги, так что это я упаковала в первую очередь. Слабо представляя себе раннюю весну в Ленинграде, я тем не менее вспомнила, что апрель в Вене совсем не тот, что в Париже, и для пронизывающего венского холода стоит захватить с собой побольше теплых вещей.
Одновременно я мучительно пыталась придумать, как связаться с Сэмом. Мне пришло в голову, что, возможно, к завтрашнему утру Сэм уже пришлет весточку на мой рабочий компьютер, чтобы заранее опробовать наш новый способ связи. Я могу забрать его сообщение по пути в аэропорт, и даже если не успею ответить на него сразу, то хотя бы узнаю, на какой адрес посылать ему ответ из Солт-Лейка или из аэропорта Кеннеди, когда мы доберемся до Нью-Йорка. Мне подумалось, что это неплохая идея, поскольку мой визит на работу можно объяснить необходимостью получить последние напутствия от моего шефа Пастора Дарта.
Подтащив уложенные сумки к входной двери, я услышала шум в верхней квартире Оливера. Он грохотал там своими лыжами, и я поднялась к нему прямо в халате и отороченных мехом мокасинах, чтобы посмотреть, не требуется ли ему помощь.
— Ты, небось, так с утра ничего и не ела, — первым делом заметил Оливер.
И был совершенно прав: о еде я и думать забыла.
— Я собирался приготовить на ужин для себя и для маленького аргонавта паштет из копченой форели на ржаных тостах с укропом, чтобы хоть как-то заглушить тоску-печаль, вызванную твоим скорым отъездом. Подозреваю, что с завтрашнего дня нам придется питаться исключительно по-холостяцки. Но может, ты не откажешься отужинать с нами напоследок?
— С удовольствием, — ответила я, преодолевая желание рухнуть и уснуть, поскольку вдруг осознала, что, возможно, завтра утром не успею даже перекусить, а во время дневного перелета мне вряд ли перепадет что-нибудь сытнее арахиса. — Хочешь, я сварганю нам горячий пунш на запивку? — предложила я.
Мне хотелось загладить вину перед Оливером за такое окончание нашего уикенда, хотя вскоре я узнала, что это было вовсе не обязательно.
— Bien sur,[40] — усмехнувшись, сказал Оливер, устанавливая лыжи на стеллаж в прихожей и вешая палки на крючки. — Тебе, моя дорогая соседушка, прощается часть моего гнева, потому что ты познакомила меня с такой изысканной и щедро одаренной Бэмбитой. По-моему, я влюбился… пусть даже она совершенно не похожа на тех ковбойских девиц, к которым я всегда испытывал слабость.
— Но ведь они с дядей Лафкадио выглядят как сладкая парочка, — заметила я. — Да и живут оба в Вене. Не далековато бегать целоваться?
— Все в порядке, — сказал Оливер. — Лыжная жизнь твоего дяди уже закончилась, даже если скрипичная еще продолжается. Я готов вечно, как раб, шастать за такой женщиной по склонам, хотя бы просто ради лицезрения того, как она wedeln[41] хвостиком, понимаешь? И раз уж ты так подружилась с ее братом, то, возможно, она вскоре опять заедет навестить нас.
Спустившись к себе, я подогрела красного бургундского вина и сдобрила его специями для Gliihwein из моих нескончаемых запасов, решив быстренько сочинить легкую версию ароматного горячего напитка. Но пока я следила за нагревом, мне пришла в голову одна вещь, о которой я едва не забыла.
По большой и холодной гостиной я прошла к книжным полкам и пролистала потрепанный тяжелый том Британской Энциклопедии на букву X, найдя в результате нужные мне сведения. Я с удивлением обнаружила там реального человека по имени Каспар Хаузер. Его история показалась мне более чем странной:
«Хаузер, Каспар— юноша, чья жизнь примечательна вследствие связанных с ней таинственных и необъяснимых событий. Он появился на улицах Нюрнберга 26 мая 1828 года, одетый в крестьянскую одежду, беспомощный и плохо понимающий, что с ним происходит. При нем обнаружили два письма: одно от бедного рабочего, утверждавшего, что этого мальчика передали ему на попечение в октябре 1812 года и что согласно договору он научил мальчика читать, писать и приобщил к христианской религии, но до времени означенного конца опеки его содержали в строгой изоляции; (в другом письме) его мать заявляла, что ее сын, названный Каспаром, родился 30 апреля 1812 года и что его покойный отец служил кавалерийским офицером в Шестом нюрнбергском полку. (Юноша) с отвращением относился к любой пище, кроме хлеба и воды, с диким видом смотрел на окружающую действительность и именовал себя Каспаром Хаузером».
Далее в статье говорилось, что этот Каспар Хаузер привлек внимание международного научного общества, когда выяснилось, что его вырастили в клетке и что невозможно найти ни его родственников, ни опекавшего его рабочего. В то время в Германии возник огромный научный интерес к таким своеобразным «детям природы», воспитанным дикими животными, а также к таким понятиям, как «сомнамбулизм, животный магнетизм и тому подобные сверхъестественные и таинственные явления». Хаузера приютили в доме местного учителя, однако:
«17 октября 1829 года Каспара нашли с раной на лбу, нанесенной ему — согласно его собственному утверждению — человеком с чернёным лицом».
Британский ученый лорд Стэнхоуп приехал взглянуть на этого парня и, заинтересовавшись его случаем, перевез в дом верховного судьи Ансбаха для более тщательного изучения. Об этом найденыше уже почти забыли, когда вдруг 14 декабря 1833 года на Каспара Хаузера напал какой-то неизвестный и нанес ему глубокую рану в левую половину груди. Через три-четыре дня раненый умер.
За последующие сто пятьдесят лет о Каспаре Хаузере понаписали, видимо, множество книг с дикими предположениями, начиная с того, что лорд Стэнхоуп сам погубил Каспара Хаузера, и кончая тем, что найденыш являлся законным наследником трона Германии и пропажа этого ребенка привела к смене политического строя. Энциклопедия давала понять, что вся эта история смахивает на «жульничество», называя ее историческую подоплеку «совершенно запутанным клубком озадачивающих явлений».
Но меня лично озадачило то, почему Вольфганг К. Хаузер, родившийся в Нюрнберге, как и его однофамилец, дал мне такое уклончивое объяснение, сказав, что его второе имя связано с библейским волхвом, и даже не упомянув об исторической личности, достаточно хорошо известной, чтобы заслужить целую статью в Британской Энциклопедии. И уж если говорить о возможности еще более тесной связи с этим выращенным как животное найденышем, то нужно вспомнить, что само имя Вольфганг означает «тот, кто бегает с волками».
Бросив взгляд в сторону двери, я заметила, что Ясон старательно обнюхивает собранные мною дорожные сумки. Он мог понять по их виду, что я собралась уехать дольше, чем на выходные, и я испугалась, что он опять пометит их своей «благоуханной» струйкой, как уже поступал в прошлом, подозревая, что его не возьмут с собой.
