Кит МакКарти - Пир плоти
Поставив чашку на стол, Елена съежилась в кресле. Она обхватила колени руками и теперь казалась Айзенменгеру маленькой и беззащитной, даже несмотря на жесткое выражение своего очаровательного лица. Доктор смотрел на нее и думал: что же она имела в виду, когда говорила о «свободном падении»? Полную растерянность, распад личности? Глядя на эту красивую, в совершенстве владевшую собой женщину и на безупречную чистоту и порядок, которые ее окружали, трудно было представить, что она могла когда-либо сбиться с пути.
— Вы ведь не специализируетесь по уголовным делам? — спросил он в конце концов.
Этот невинный вопрос, похоже, застал Елену врасплох. Она задумчиво посмотрела на доктора своими убийственно зелеными глазами и, помолчав, ответила:
— Нет.
Он улыбнулся, чтобы смягчить замечание, которое могло смутить ее:
— Я так и подумал.
— А какое это имеет значение? — Она опять насторожилась, окружив себя стеной еще более высокой и прочной, чем прежде. — Разве то, что я занимаюсь в основном бракоразводными процессами, завещаниями и разрешением гражданских споров, — это какой-то недостаток?
— Нет, конечно. Когда глядишь на вас, и мысли не возникает о каких-либо недостатках.
В ответ на этот несколько неуместный комплимент она, вполне естественно, только презрительно фыркнула:
— В конце концов, добрая треть моих дел так или иначе связана с криминалом! — И когда доктор ничего не ответил, она добавила со вздохом: — Правда, с убийствами мне до сих пор не приходилось сталкиваться.
— И со вскрытиями, я полагаю, тоже.
На ее полных красных губах промелькнула улыбка.
— Это заметно?
— Немного.
— Послушайте, — спросила она, наклонившись к нему, — а почему вы так внимательно изучали ее лицо?
Доктор начал объяснять, о чем говорят ссадины и ушибы, как по состоянию тканей и клеточным изменениям можно определить, каким образом и когда они появились, но вряд ли до Елены доходила даже половина из того, что он говорил. Тем не менее она выслушала Айзенменгера с вежливым интересом.
— И все же я не понимаю, как вы можете заниматься этим.
— Чем именно? Сдиранием кожи с лица или вскрытием трупов вообще?
— И тем, и другим.
Рано или поздно все обязательно спрашивали об этом.
И, говоря по правде, ему нелегко было ответить на этот вопрос. Действительно, чего ради посвящать свою жизнь кромсанию трупов, чего ради рыскать по следам чужих несчастий, чужого равнодушия или жестокости? Что за радость залезать в желудок и ковыряться в пищевой каше в поисках каких-нибудь таблеток, рассматривать отметины, оставленные иглой, копаться в экскрементах, гное и желчи?
Он и сам не раз спрашивал себя об этом, и все ответы, приходившие ему в голову, удовлетворяли его лишь в течение тех секунд, которые требовались, чтобы их сформулировать. Иногда им двигала жажда знания, стремление изучить удивительную природу человека и понять, почему она порой подводит его. Иногда он делал это ради того, чтобы испытать торжество, заставив недвижимый и бесчувственный труп указать на убийцу — будь то человек или болезнь. Иногда он занимался этим просто потому, что за его работу хорошо платили и зарабатывать таким способом все-таки лучше, чем, например, мужской проституцией.
Он посмотрел на часы. Уже перевалило за полночь. Как ему ни хотелось побыть здесь еще и поговорить с Еленой, пора было уходить. Он поднялся и сказал:
— Боюсь, придется объяснить это в другой раз, мне пора ехать. Надо еще обдумать результаты вскрытия и написать заключение.
— Неужели вы будете делать это сегодня ночью? — удивилась она.
— А почему бы нет? — улыбнулся он в ответ. — В конце концов, я теперь живу один.
— Ах да, я и забыла, — рассмеялась она. Неизвестно почему этот смех доставил ему большое удовольствие.
Елена поднялась вслед за Айзенменгером, чтобы проводить его. Он же, прежде чем выйти в коридор с толстым красным ковром, неяркими лампами на стенах и абстрактными гравюрами в рамках, обернулся к хозяйке:
— И будьте осторожны, Елена. Я говорю это серьезно.
— В каком смысле?
— Из-за Мари.
Елена приоткрыла рот, не зная, обратить ли сказанное Айзенменгером в шутку или воспринять всерьез.
— О!.. Но почему?
Айзенменгер замялся, подыскивая слова.
— He думаю, что она действительно что-нибудь выкинет, но если даже она не знает, в какой квартире вы живете, то знает дом.
— Понятно, — протянула Елена задумчиво.
— Мне очень жаль, что так получилось. Вы тут, конечно, ни при чем, но Мари, похоже, думает иначе.
Елена некоторое время молча смотрела на Айзенменгера, затем произнесла так, будто признавала его правоту:
— Я понимаю, что вы имеете в виду.
Они продолжали смотреть друг на друга. Неожиданно она наклонилась и прежде, чем закрыть за Айзенменгером дверь, поцеловала его в щеку.
* * *Еще только отпирая дверь своей квартиры, он услышал телефонный звонок. В спешке он споткнулся и ударился коленом о дверной косяк.
— Я слушаю.
Ему ничего не ответили. Через пару секунд молчание сменилось гудками. Потирая колено, он со вздохом положил трубку.
Мари, конечно. Он не знал, смеяться над очередной ее выходкой или плакать. Похоже, она строила свою жизнь по образцу старых фильмов и еще более старых романов. И вместе с тем он испытывал страх.
Он слишком хорошо знал Мари. Все, что она делала, по сути, не имело смысла. Эмоции были для нее не чувством или настроением, возникающим в ответ на внешние события либо вследствие внутренних потребностей и размышлений, а средством самовыражения, которое она и использовала с той или иной целью. Заставить человека любить себя, заставить его жалеть себя, заставить его поступить так или иначе, сказать или купить что-нибудь. Именно использовать. Как она пользовалась вещами, обстоятельствами, людьми, так она пользовалась и эмоциями.
Всегда можно было предсказать, что она сделает, поскольку она подражала тому, что видела в фильмах. Если ты обижена на любовника, значит, надо преследовать его, надоедать этими дурацкими телефонными звонками. Она не умела просто наслаждаться жизнью, ей обязательно надо было разыгрывать обманутую женщину, чтобы иметь возможность пожалеть себя, а жалость к себе, как все больше убеждался Айзенменгер, являлась основным мотивом ее поступков.
Стремление манипулировать другими и жалость к себе. Это было все, что он теперь в ней видел.
Он налил себе виски и, стараясь выкинуть Мари из головы, заставил себя думать о Никки Экснер. Тут, по крайней мере, можно было рассуждать без эмоций.
Пройдя в гостиную, он принялся вносить в компьютер информацию о том, что ему удалось установить во время вскрытия. Все, начиная с внешнего осмотра и заканчивая детальным описанием состояния внутренних органов. Просмотрев записи Джонсона, сделанные под его диктовку, он включил из них в свой обзор то, что было необходимо.
Снова зазвонил телефон. Он взглянул на часы. Начало второго. Взяв трубку, он невозмутимо произнес:
— Я слушаю.
Никакого ответа, только какой-то неясный шум.
— Мари, — даже не спросил — утвердительно сказал он усталым, почти снисходительным тоном.
По-прежнему тишина.
Положив трубку, он вернулся к компьютеру, распечатал написанное и принялся править текст, переставлять абзацы, менять слова, ни на минуту не переставая думать при этом о том, что видел во время вскрытия, тем самым пытаясь не только выстроить общую картину, но и не упустить ни одной детали.
Налив себе еще виски, он внес все исправления в компьютер и распечатал окончательный вариант. Затем поднялся и перешел на диван в гостиной, прихватив с собой заключение, бутылку виски и стакан.
Он смертельно устал, но необходимо было обдумать все сейчас, пока еще были свежи в памяти запахи и зрительные образы, пока Никки Экснер оставалась в его представлении реальным человеком — насколько она вообще могла теперь быть реальной.
Доктор перечитал написанное, подчеркивая флюоресцентным маркером места, которые представлялись ему наиболее значительными. Труп, несомненно, хранил в себе тайну и не слишком-то стремился раскрыть ее. Айзенменгер извлек из него лишь обрывки информации, причем изложенные безо всякой последовательности и системы. Пока это напоминало неясный шепелявый шепот, местами и вовсе не разборчивый, и связать эти обрывки информации воедино можно было, лишь внимательно прислушиваясь к этому шепоту и вдобавок обладая достаточной сообразительностью.
Опять телефон. Айзенменгер встал и, не снимая трубки, рассеянно выдернул шнур из розетки. Мысли его были заняты обезображенным телом на столе прозекторской.
Мари придется подождать. Плеснув в стакан виски, он принялся прислушиваться к тому, что нашептывает ему Никки Экснер.
