Монс Каллентофт - Зимняя жертва
— Я покрывала вас, а вы что учинили?
Малин поворачивается так, чтобы мальчики видели ее глаза.
— Смотрите на меня, — говорит она ледяным голосом. — Ну, теперь с вашей ложью покончено. Мы знаем, что это вы стреляли в окно квартиры Бенгта Андерссона.
— Мы не…
Голос Бритты Сведлунд по другую сторону стола:
— Ведите же себя как следует!
И Йимми Кальмвик начинает говорить — высоким испуганным голосом, словно возвращаясь из своего переходного возраста в более невинный.
— Да, мы стреляли из этого ружья в квартиру. Но его не было дома. Мы взяли ружье, сели на велосипеды, а потом стреляли. Было темно. И его не было дома, я клянусь! Мы сразу смылись. Было ужасно страшно.
— Это правда, — спокойно подтверждает Иоаким Свенссон. — И мы не имеем никакого отношения ко всему тому кошмару, что случился с Мяченосцем потом.
— И когда вы стреляли? — задает вопрос Малин.
— Это было в четверг, сразу после Рождества.
— Нас теперь посадят в тюрьму? Нам же всего пятнадцать.
Бритта Сведлунд устало качает головой.
— Все зависит от того, как вы будете нам помогать, — говорит Зак. — Расскажите все, что, по вашему мнению, может оказаться важным для нас. Я имею в виду действительно все.
— Но мы больше ничего не знаем.
— Без дураков.
— И после этого вы оставили Бенгта в покое? Или однажды вечером ваши шутки зашли слишком далеко?
— Говорите как есть, — советует Малин. — Мы должны все выяснить.
— Но мы больше ничего не делали.
— А в ночь со среды на четверг на прошлой неделе, накануне того, как Мяченосца нашли мертвым?
— Мы ведь говорили, что смотрели «Королей Догтауна». Это чистая правда! — В голосе Иоакима Свенссона слышится отчаяние.
— Можете идти, — говорит Зак, и Малин кивает в знак согласия.
— Это значит, мы свободны? — раздается наивный голос Йимми Кальмвика.
— Это значит, — объясняет Зак, — что в свое время мы допросим вас опять. Стрельба по чужим окнам не обходится без последствий.
Бритта Сведлунд выглядит усталой и, кажется, мечтает о рюмочке виски с сигаретой. Она рада, что мальчики покинули ее кабинет.
— Господь свидетель, чего я только не перепробовала с этой парочкой!
— Быть может, это послужит им уроком, — говорит Малин.
— Будем надеяться. Вы близки к тому, чтобы схватить убийцу?
Зак качает головой.
— Мы ведем расследование в нескольких направлениях, — отвечает Малин, — и должны проработать любой вариант, каким бы маловероятным или невероятным он ни был.
Бритта Сведлунд смотрит в окно.
— Что теперь будет с мальчиками?
— Их вызовут на допрос повесткой, если руководитель предварительного расследования сочтет это нужным.
— Будем надеяться, — повторяет Бритта Сведлунд. — Они должны почувствовать, что совершили ошибку.
У регистрационной стойки полицейского участка их встречает Карим Акбар.
Он прямо-таки источает гнев.
— Чем это вы там занимались, вы двое?
— Мы…
— Знаю. Ходили к Ракели Мюрвалль и донимали ее расспросами по поводу того, с кем у нее был секс сорок лет назад.
— Мы никого не донимали, — оправдывается Зак.
— Однако она утверждает обратное. Звонила и подала официальную жалобу. А теперь она сообщит «в газету», как она сказала.
— Но она не…
— Форс, как, по-твоему, это все будет выглядеть? Ее представят беззащитной старушкой, а нас монстрами.
— Но…
— Никаких «но». У нас нет причин вдаваться в это. Мы должны оставить Мюрваллей в покое. И если ты, то есть вы оба не отступитесь от них, я передам дело Якобссону.
— Проклятье, — шепчет Малин.
Карим приближается к ней.
— Немного покоя, Форс, вот все, чего я хочу.
— Проклятье.
— Предчувствий больше недостаточно. Прошло почти две недели. У нас должно быть что-то конкретное, а не сплетни по поводу того, кто кому брат. Нельзя давать им думать, что мы донимаем старую женщину за неимением лучших версий.
Дверь офисного помещения открывается, появляется Свен Шёман. В его взгляде отчаяние.
— За недостатком улик мы не можем больше держать братьев Мюрвалль в тюрьме по подозрению в ограблении оружейного склада в Кварне. Их придется выпустить.
— Но черт, у них же дома нашли ручную гранату! Гранату!
— Разумеется, но кто сказал, что они не приобрели ее у кого-нибудь из-под полы? Браконьерства и незаконного хранения оружия недостаточно, чтобы и дальше содержать их под стражей. А в этом они признались.
Голос из-за регистрационной стойки:
— Малин, тебя к телефону!
Она подходит к аппарату на своем столе. Трубка в руке кажется холодной и тяжелой.
— Да, Форс.
— Это Карин Юханнисон.
— Привет, Карин.
— Только что получила письмо из Бирмингема. Им ничего не удалось извлечь из пробы с одежды Марии Мюрвалль, она действительно слишком грязная. Но они хотят попробовать еще один тест. Нечто совершенно новое.
— Ничего? Будем надеяться на новый тест.
— У тебя усталый голос. Вам чем-нибудь помогли наши выводы относительно «салонного» ружья?
— Да, в принципе эту линию мы можем закрыть.
— И?
— Карин, что я могу сказать? Дети, подростки, брошенные на произвол судьбы. Из этого никогда не выходит ничего хорошего.
60
— Мама, мама!
Малин слышит доносящийся с кухни голос Туве. Это значит, что она закончила домашнюю работу по математике. «Математика, — вспоминает Малин. — Тьфу! Очень может быть, что это язык природы, но моим языком она не была никогда».
— Иди сюда, мама.
Подросток.
Ребенок.
Почти взрослый.
Взрослый.
Четыре человека в одном. И желание найти свое место в жизни — в той, которая никого не ждет и очень неохотно предоставляет стоячие места. Даже если ты не получишь образования, ты должна найти работу. Стань врачом — это надежно. Хотя что в этом мире надежно? Следуй зову своего сердца. Будь кем угодно, лишь бы ты действительно этого хотела. «Я не знаю», — так до сих пор отвечала ты на этот вопрос… Может, писать книги? Хотя это так несовременно! Пиши лучше сценарии для компьютерных игр, Туве. Делай что хочешь, только не спеши. Осмотрись. И подожди заводить ребенка.
Но ты ведь так или иначе знаешь все это. Ты понятливей, чем я была когда-то.
— Туве, что такое?
Малин поудобнее устраивается на диване и приглушает телевизор, так что ведущий выпуска новостей лишь беззвучно открывает рот.
— Ты звонила дедушке?
Черт!
— Разве мы не договаривались, что позвонишь ты?
— Ты не будешь звонить?
— Я не знаю, но, как бы то ни было, мы должны сделать это сейчас.
— Я позвоню, — отзывается Туве с кухни.
И Малин слышит, как она поднимает трубку, набирает номер и наконец говорит:
— Дедушка, это Туве… Да, да, звучит великолепно… Билеты… Когда?… Двадцать шестого?.. И еще, тут такое дело… У меня есть парень… Маркус, на два года старше… И я подумала, что он может присоединиться… Да… к вам… на Тенерифе… Его родители согласны… Ой, ну… Будет лучше, если ты поговоришь с мамой… Мама, мама, дедушка хочет поговорить с тобой.
Малин поднимается и проходит на кухню. Запах вчерашнего ужина еще не выветрился.
Она берет трубку у Туве и прикладывает к уху.
— Малин, это ты? — Голос у отца злой, срывающийся на фальцет. — Как ты себе это представляешь? Какой-то Маркус присоединится? Это твоя выдумка? Стоит оказать тебе малейшее доверие, как ты обязательно должна злоупотребить им. Или ты не понимаешь, что сейчас, когда мы хотели дать Туве возможность увидеть Тенерифе, ты все испортила…
Малин отрывает трубку от уха и ждет. Туве в нетерпении топчется рядом, и Малин качает головой, готовя ее к неизбежному. Она видит, как все тело Туве выражает разочарование, как опускаются ее плечи. Малин снова подносит трубку к уху — тишина.
— Папа? Ты здесь? Ты закончил?
— Малин, что заставило тебя вбить в голову Туве подобную чушь?
— Папа, ей тринадцать. У тринадцатилетних девочек есть парни, с которыми они хотят общаться во время каникул.
Малин слышит щелчок и вешает трубку.
Шепчет, положив руку на плечо Туве:
— Не расстраивайся, старушка, но, похоже, дедушка не в восторге от идеи насчет Маркуса.
— Тогда я останусь дома, — говорит Туве, и Малин чувствует в ее голосе решительное и бескомпромиссное упрямство, напоминающее ее собственное.
Бывают ночи, когда кровать кажется бесконечно широкой. Они вмещают в себя все одиночество вселенной. Бывают ночи, когда кровать мягкая и много обещает, а ожидание сна — лучшее время суток. Наконец, бывают ночи, как эта. Когда кровать жесткая и матрас тебе враг, который старается даже мысли в голове у тебя перепутать и как будто хочет посмеяться над твоим одиночеством.
