Монс Каллентофт - Летний ангел
Она не находит себе места. Карин не знает почему, но одной из причин может быть то, что они с Калле всю ночь занимались сексом как сумасшедшие — открыли окно, и ночное тепло, влажное, но все же чистое, добавило огня в их объятия.
Она все еще ощущает его в себе, ей хотелось бы, чтобы он снова был в ней, — наверное, поэтому она не может усидеть на месте?
Теперь они уже нечасто разговаривают друг с другом. Не о чем. И менее всего — о том факте, что им так и не удалось завести ребенка, несмотря на тысячу врачей и тысячу обследований. Вместо этого они занимаются сексом. Этому занятию они предаются с тех пор, как познакомились, и сейчас это служит доказательством того, что у них все хорошо, отличные отношения, и Карин считает, что этого хватит на какое-то время. Но только ребенка недостает.
Не надо бояться бессловесной любви. Слова все равно часто оказываются бессильны.
Но не только пробудившиеся желания не дают ей покоя.
Я упустила что-то важное?
Поэтому не нахожу себе места?
Карин садится за стол, включает компьютер, еще раз читает свой отчет о Юсефин Давидссон. Все идеально.
Тогда она открывает отчет о Тересе Эккевед. Вероятно, убита на пляже. Почему? На теле не обнаружено признаков того, что ее перемещали после смерти. Земля под ногтями совпадает с землей возле пляжа, идентичная структура и качество.
Но…
Все ли ногти я проверила? Нет. Я должна была это сделать. Под разными ногтями может быть разная земля.
Прокол. Прокол из-за этой ужасной жары.
Возможно, я торопилась, хотела поскорее представить отчет Малин и другим и сочла само собой разумеющимся, что земля под всеми ногтями одна и та же.
Я должна немедленно это проверить. Лишь бы земля под другими ногтями сохранилась.
Она вспоминает отмытое, выскобленное тело. Тем не менее под ногтями уцелели следы земли, едва заметные. Убийца пропустил эту грязь? Или ее просто не существовало для убийцы — в том темном туннеле, который представляет собой его или ее сознание.
Она стоит рядом с тем, что когда-то было мной, выскабливает что-то из-под ногтей среднего и указательного пальцев на моей левой руке.
Папа, я знаю, кто эта женщина.
Чего она хочет сейчас?
Я так и не смогла привыкнуть к холоду этой комнаты. Крошечные окошки под потолком, металлические столы, шкафы из нержавеющей стали, в которых покоимся мы, выдвижная металлическая доска, на которой я сейчас лежу, запах спирта и непроветренного помещения. Это чистый запах, но он отягощен скорбью, чувством того, что все кончилось именно так — и другого уже не будет.
Чего она хочет от моих пальцев?
Зачем ей земля?
Тебе обязательно действовать так методично. Так эффективно. А ведь на подстилке из нержавеющей стали лежу я, мое тело совершенно холодное, выскобленное дочиста, кровь застыла в жилах.
Но это тем не менее я.
Папа, расскажи ей об этом.
Я хочу, чтобы она перестала обращаться со мной как с вещью. Ты слышишь меня — та, которую зовут Карин?
Я хочу, чтобы ты погладила меня по лбу, показала, что я для тебя человек, но ты работаешь беззвучно и методично, и от этого я еще больше пугаюсь.
Пожалуйста.
Погладь меня по лбу.
Поправь мои волосы.
Покажи, что я все еще человек.
Кондиционер в лаборатории сломан, а вентиляционная система здания в состоянии лишь нагонять внутрь горячий воздух с улицы. Для некоторых анализов, для которых нужен холод, это катастрофическая ситуация, и Карин вызвала монтеров.
Но для анализа земли холод не нужен. Капли пота гроздьями выступают на лбу. Она даже не стала надевать белый халат, и ее сиреневая блузка от Ральфа Лорена поблескивает при свете люминесцентных ламп.
Тело, которое она только что обследовала.
Сама не зная почему, прежде чем задвинуть его обратно в холодильник, она погладила девочку по лбу. Несколько раз. Спокойно и осторожно. Мягко провела рукой по коже Тересы. Она никогда не делала ничего подобного.
Бумага с результатами первого анализа земли лежит перед ней на столе.
Новые пробы под микроскопом.
Глаз привыкает к окуляру.
Она сразу видит, что земля другого качеств. Под этими ногтями земля иного происхождения — более песчаная, более кристаллическая. Карин делает дополнительные анализы. Новая земля — типичная насыщенная минералами плодородная почва, такая, какую можно купить в пакете в цветочном магазине. Эта земля происходит из сада или парка.
«Значит, — думает Карин, — ее могли перенести после смерти. Если она отбивалась, цеплялась за землю, чтобы вырваться, то убили ее где-то в другом месте, а не возле пляжа. Почва с пляжа могла попасть под ногти, когда тело волочили вниз от дороги или когда зарывали».
Но где же тогда могло произойти убийство?
Малин наверняка сочтет это интересным, хотя вряд ли это поможет ей продвинуться хотя бы на миллиметр.
Карин откидывает штору на окне. Отсюда виден бело-желтый фасад больницы.
До отпуска осталась неделя. Я сойду с ума, если не уеду.
Карин оглядывает лабораторию. Пробирки, колбы, вытяжные шкафы, краны для промывания глаз — все это так сексуально, хотя и трудно объяснить почему. Она видит себя сидящей на лабораторном столе, с высоко задранной юбкой, и Калле, проникающего в нее.
Так глубоко, как только может.
Маркус сидит в метре от Туве на диване в гостевом домике. Здесь прохладнее, крытый бассейн за стеклом летом стоит без воды.
— Летом купаются в открытой воде! — заявила мама Маркуса Биргитта, когда Туве спросила ее об этом в июне.
Он хочет, чтобы она придвинулась к нему. Нет нужды говорить — это видно по всей его позе. Но Туве не хочет, собирается сказать ему, что ей пора, но не знает, как начать этот разговор.
Он так расстроится.
— Сядь рядом со мной.
Его футболка с изображением группы «Iron Maiden» смотрится по-детски наивно. Как и всякий тяжелый рок. Будто он не хочет взрослеть, хотя их тела стремятся к этому.
Но они не занимались сексом.
Маркус хотел, и она тоже хотела, но все же не решилась. Поначалу они часто лежали здесь, в гостевом домике, под цветным вязаным пледом, и она держала его достоинство в руке, но не более того, и его пальцы касались ее трусиков, но не дальше.
Жар, иной, чем тот, который она испытывала, когда просто смотрела на него, отпугнул ее.
Она сама не знает почему.
53
Короткий звонок сразу после бессодержательного утреннего совещания.
Карин Юханнисон рассказала, что тело Тересы, возможно, было перенесено и что на ее пальцах обнаружена качественная садовая земля. Малин сразу сказала, что если погибшую переносили, то наиболее вероятным местом преступления является ее дом — грядки на участке засыпаны плодородной землей. Это стоит проверить.
Карин ждала их с Заком на парковке перед лабораторией — лучше приехать всем вместе, хотя Карин отправилась на собственной машине, у которой багажник забит оборудованием для полевых работ.
И вот они останавливаются перед виллой родителей Тересы Эккевед.
Когда они проезжали мимо дома, где выросла Малин, та смотрела куда угодно, только не на него. Ей казалось, дом что-то беззвучно кричит ей, словно желает, чтобы она вернулась и воссоздала события давнего прошлого.
«Тайны, — зовут ее неслышные голоса. — Приди, мы раскроем тебе тайны!»
— Ну что, ты идешь? — окликает Зак Карин.
Лоб у него нахмурен, тон скорее агрессивный, нежели нетерпеливый. «Возможно, он раздражен тем, что Карин пропустила нечто важное, — думает Малин, — но разве мы сами не наделали ляпов? Как с секс-шопом? Кто без греха? В каждом расследовании что-нибудь бывает упущено».
— Я иду. Может, ты поможешь мне нести сумку?
Зак подходит к Карин, берет одну из ее больших черных сумок, и они идут по дорожке, выложенной белым камнем, обрамленной неполитыми, забытыми кустами.
Звонят в дверь, и через полминуты Сигвард Эккевед открывает.
Удивление и недоверие, но также ожидание.
— Вы поймали его? — В глазах отца надежда, искра жизни.
Малин говорит: по их предположениям, Тересу убили в другом месте, а не возле пляжа, и потому они должны осмотреть дом — просто чтобы исключить возможность, что на нее напали именно здесь.
— Но вы ведь не думаете, что я… мы…
— Разумеется, нет, — говорит Зак.
И Сигвард Эккевед отступает в сторону; его тело кажется тяжелым и неповоротливым, словно скорбь поселилась во всех его системах и обосновалась навсегда.
— Если это поможет следствию, разрешаю хоть спалить весь дом.
— Это не понадобится, — отвечает Зак и улыбается. — В наших окрестностях и так пылает, как никогда.
