Нацуо Кирино - Гротеск
Потом дед почти перестал двигаться. У него отросли волосы и борода, он сидел на одном месте, напоминая вашу даруму.[32] Притулился в самом темном углу нашей пещеры, и все так привыкли к этому, что перестали обращать на него внимание. В обед мама ставила перед ним миску с едой. Ее содержимое скоро исчезало, и мы понимали: значит, дед еще жив. Когда он умер, мы даже не сразу заметили.
Как-то раз никого не было дома, и дед вдруг окликнул меня. Я тогда учился в начальной школе. Живя рядом с ним, я почти не слышал его голоса, поэтому страшно удивился. Дед сидел в своем темном углу и смотрел на меня.
— У нас в доме убийца, — проговорил он.
— Дед! Ты что говоришь? Ты про кого?
Но сколько я ни спрашивал, дед больше не проронил ни слова. Я тогда много о себе воображал — взрослые захвалили, поэтому бормотанию полумертвого старика не поверил и быстро обо всем забыл.
День за днем наша семья гнула спину на поле, которое мы разбили на горе на полпути к вершине. Нашим помощником был один-единственный тощий буйвол. Еще у нас жили две козы, за ними ходил мой старший брат Гэньдэ, второй сын в семье. Мы выращивали разные зерновые. Родители и старшие братья вставали с восходом солнца и пропадали в поле дотемна. Буквально чернели от работы. И все равно поле не могло прокормить всю семью. А когда наступала засуха, — а такое случалось часто, — мы месяцами ходили голодные. Тогда я мечтал только об одном: вырасти поскорее и наесться до отвала риса. Пусть даже у меня случится заворот кишок и я умру.
Вот такая была жизнь. Поэтому, сколько себя помню, я все время думал: вот повзрослею и сделаю отсюда ноги, поеду работать в какой-нибудь большой город — ведь мне еще не приходилось видеть городскую жизнь. Хозяйство, как я считал, перейдет по наследству к старшему сыну Аньцзи; старшую сестру — Мэйхуа — в пятнадцать лет выдали замуж в соседнюю деревню. Было ясно, что с поля и нескольких коз нам (я имел в виду себя, брата Гэньдэ и младшую сестру Мэйкунь) не прокормиться.
Между мной и старшим братом Аньцзи разница была в восемь лет. С Гэньдэ — три года. Мне было тринадцать, когда случилась беда. Погиб Гэньдэ. Из-за Аньцзи. Мы с Мэйкунь, обнявшись, дрожали от страха: неужели это дед напророчил?
Они поссорились, Аньцзи ударил Гэньдэ. Тот упал — и прямо головой о камень. Лежит и не шевелится. Приезжала полиция расследовать, из-за чего умер Гэньдэ, но отец не стал говорить им правду, как что было. Сказал, что Гэньдэ сам упал и разбил голову. Если бы Аньцзи обвинили в убийстве брата и посадили в тюрьму, кто бы обрабатывал поле? И кому он был бы нужен после тюрьмы? Пришлось бы ему доживать в одиночку.
В нашей деревне имелся перебор с мужским полом. А у соседей, я слышал, было еще хуже — на четырех парней одна невеста. Беднота — она во всем беднота. Братья поругались, когда разговор зашел о невестах. Гэньдэ стал насмехаться над старшим братом:
— Тебе надо жениться, брат. Тогда враз полегчает. Нам с Чжэчжуном, видно, невест уж не достанется. А ты давай женись.
Аньцзи разозлился — по деревне и так ходили разговоры, что за него из-за бедности никто не пойдет замуж. Серьезному и работящему Аньцзи шуточки брата вставали поперек горла. Сам Гэньдэ водил компанию только с самыми большими лентяями, которых в деревне не любил никто.
— Кончай свои дурацкие шутки!
Не представляю, как можно было до такой степени вывести из себя всегда спокойного Аньцзи. Я никак не могу понять: что же такое человек? Это всех касается, и меня в том числе. Аньцзи сделался другим человеком после того, как убил брата. Он совсем как дед — перестал разговаривать. Брат так и не женился и живет в деревне с родителями.
Может, на нашей семье какое-то проклятье? На меня и старшего брата накатила ярость, и мы стали убийцами. В наказание брату придется прожить остаток жизни в нужде и одному, меня за убийство г-жи Хираты посадят в тюрьму в чужой стране. А моя любимая сестричка Мэйкунь трагически погибла по пути в Японию. У меня никого и ничего не осталось.
Сейчас я думаю: а может, деду пришлось уносить ноги из Фуцзяни, из родных мест, бежать от людей из-за своих несчастных пророчеств — слишком много их было? Вполне возможно, он предвидел, какое мрачное будущее ждет нашу семью. Потому-то дед и закончил свои дни в углу пещеры, сидя как бессловесная кукла.
А вот если бы дед предупредил меня, сказал хотя бы: «Убийца в нашей семье — это ты. Смотри!» — я, наверное, жил бы с оглядкой. И в Японию бы не приехал. Не пересеклись бы наши пути с г-жой Хиратой, сестра была бы жива, убийство г-жи Сато на меня бы не навешивали; работал бы себе на фабрике в наших местах, получал бы по одному юаню в день и был бы доволен. Так бы и жил. А у меня вон как неудачно сложилось. Как подумаешь, так тошно становится.
За убийство г-жи Хираты нет мне прощения. Его невозможно заслужить. Будь такая возможность, я бы отдал за это свою никчемную жизнь.
Однако в тринадцать лет я и вообразить не мог, какое будущее меня ждет. Я злился на Аньцзи за то, что он сделал, и никак не желал успокоиться. Еле-еле выносил вздохи родителей по Гэньдэ и бессердечные слухи, которые распускали о нас в деревне. Осуждал Аньцзи. Но странное дело — где-то в глубине души я очень ему сочувствовал.
В конце концов, все произошло не просто так. Были причины. Кое-какие черты в характере Гэньдэ мне тоже совсем не нравились. Он любил бездельничать, гонялся за каждой юбкой, крал у отца деньги и тратил на выпивку. Никудышный был парень. Кто-то даже видел, как он сношался с козами. Отец просто не знал, куда деваться от стыда.
Сказать по правде, всем нам было так стыдно за Гэньдэ, что когда он погиб и стало ясно, что Аньцзи, наследнику отцовского хозяйства, тюрьма не грозит, я вздохнул с облегчением. Если бы Аньцзи посадили, наше поле перешло бы мне, но это был бы не подарок судьбы, а медвежья услуга. Это привязало бы меня к крошечному клочку земли, я бы так и прожил в нужде, не увидев цивилизованного мира.
У нищих крестьян из внутренних районов Китая есть единственное богатство. Свобода. До нас никому нет дела, мы предоставлены самим себе. Иди куда хочешь, делай что хочешь, можешь умереть в канаве — есть у тебя такое право, никто слова не скажет. Уже тогда у меня в мыслях было только одно: как бы удрать в город от такой свободы.
После смерти Гэньдэ я стал пасти коз вместо него. Так захотел отец. Но когда мне исполнилось восемнадцать, я устроился неподалеку на фабрику, где делали соломенные шляпы и набивали соломой подушки. Коз пришлось продать — у матери заболел желудок и понадобились деньги на лечение. На фабрике, где некуда было деться от соломенной крошки, мне все равно нравилось больше, чем в поле или на пастбище с козами. Платили, правда, мало — всего юань в день, но для нашей семьи, вообще редко видевшей деньги, и это казалось роскошью.
Тем временем у соседей двое сыновей — второй и третий — засобирались на заработки в город, на побережье. Чтобы накормить все рты, земли у них не хватало, а найти работу в деревне молодежи не было никакой возможности. Да и жениться было не на ком. Оставалось шататься по деревне, как Гэньдэ, и устраивать всякие мелкие пакости.
Один мой приятель с детства по имени Цзянь Пин уехал на заработки в город Чжухай. Это провинция Гуандун. Там потом устроили особую экономическую зону. Цзянь Пин попал на стройку, мешал цемент, таскал доски. На деньги, которые он посылал домой, семья купила цветной телевизор, мотоцикл. Зажили так, как никому и не снилось. Я страшно завидовал и мечтал тоже перебраться в город. Цзянь Пин писал мне, рассказывал, как ходил с девчонкой в кино, первый раз побывал в ресторане и попробовал гамбургер. Такое только во сне можно увидеть.
Хотелось вырваться из деревни побыстрее. Но где взять деньги? На один юань в день билет на поезд — а ехать было далеко — не купишь. Я попробовал копить — какое там!.. Оставалось занять у кого-нибудь. У кого? У нас в деревне таких богачей не водилось. Надо было что-то придумать, достать деньги и рвануть вслед за Цзянь Пином на побережье. Это стало моей единственной мечтой.
В 1988 году, за год до событий на площади Тяньаньмэнь, в деревню пришла неожиданная весть — Цзянь Пин погиб. Из Чжухая, где он жил, виден берег Макао. Цзянь Пин решил нелегально перебраться туда и утонул, попытавшись переплыть залив. По крайней мере, так было написано в письме, которое получил один из наших односельчан.
Цзянь Пин закрепил на голове пакет с одеждой и деньгами и, дождавшись заката, поплыл к полуострову Макао. В полной темноте надо было проплыть несколько километров. Японцы, наверное, не могут представить, как можно решиться на такой сумасшедший поступок. Зато мне до боли понятно, что чувствовал Цзянь Пин.
Из Чжухая в Макао можно попасть и по суше. Два города находятся на расстоянии прямой видимости. Но это уже другая страна, хотя люди там те же, та же нация. Макао — это казино и звон денег. А деньги могут все. У жителей Макао — свобода на любой вкус, но у этой свободы есть граница. Как я слышал, ее охраняют патрули, и она обнесена высоким забором под током высокого напряжения. Ничего себе местечко!
