Невозможная книга. Пропущенная страница - Михаил Иванов
Впору было закончить игру и таки оставить пропащего там, откуда он не намерен был вылезать. Но, как ни странно, моя последняя фраза что-то сдвинула в нём. Чувство вины, которое проскальзывало в редких телефонных звонках, – в принципе, нежелательное для освобождения духа состояние, однако выбирать не приходилось, – я увидел в нём неожиданную прореху в глухой монолитной стене, единственную, которой можно было воспользоваться, чтобы предпринять ещё одну, теперь уже точно последнюю, попытку сломать неподдающийся барьер. Кроме того, я в полной мере убедился, что глубокомысленная болтовня и туманные намёки ни капли не помогают распалить в Глебе хотя бы банальное любопытство. Необходима была конкретика, уже достигнутые кем-то ранее – реальные! – результаты. А ещё я сам должен был быть готовым, чтобы задать верное направление моему незрячему подопечному. Я сам должен был ясно увидеть и убедиться в существовании «невозможной» цели. Учитывая эти немаловажные нюансы, следовало всё досконально продумать, чтобы не провалить повисший на волоске план окончательно.
Итак, я готовил почву, планировал, рассчитывал, до мелочей прорабатывал этапы сценария и возможные реакции на них. Я следил за объектом инспирируемого мной поистине алхимического превращения, выжидая подходящего момента и не вступая, однако, в непосредственный контакт: для достижения максимального эффекта сам «алхимик» должен был оставаться в тени. Лишь единственный раз я отступил от плана, когда умерла наша общая знакомая – та самая, из параллельного класса. Близость и осознание непрочности границы между бытием и небытием открывает наш дух вещам, избегаемым в обычной, переполненной непроглядной мутью повседневных жизненных забот обстановке. Такой шанс я не мог упустить!
Мы вместе подошли к гробу, где лежала она (Почему Глеб считал её одноклассницей? В который раз убеждаюсь, что хранение человеческим «банком данных» информации – непредсказуемая вещь: что-то мы забываем, что-то придумываем…), и так же, плечом к плечу, встали потом над могилой. «Так странно, что жизнь может оборваться в любой момент, и так не хочется верить в необратимость этого момента…» – произнёс Глеб. Мы бросили по горсти земли. «Смерть – только лишь слово. – сказал я. – Мы сыплем словами, поднимая облака застилающей смысл пыли. Но произнесённое отдельно и в точно определённый момент – слово безупречно и ясно. И слово становится силой». «Значит, в смерти тоже есть сила? Разве такое возможно?» – спросил он. «Всё – слова, – ответил я. – Всё, что есть на свете и с чем мы имеем дело – всё только слова».
Глеб выглядел озадаченным, однако с расспросами не полез – постеснялся, должно быть, оказаться не в соответствии со всеобщим траурным настроем. Это было мне на руку: неполученные ответы заставляют сквозняк сомнений держать дверь любознательности открытой. На поминки я не остался.
После этой встречи я бесповоротно уже исчез, постаравшись использовать подспудно зазвучавшую в нашем с Глебом общении нотку незримого присутствия смерти и таким образом придать своему исчезновению оттенок драматизма, трагичности даже. Потом, правда, пришлось снова выжидать: необходимо было время, чтобы чувство вины и осознание неотвратимости конца существования достигли пика своего резонанса. И вот, настал-таки момент истины.
Один звонок – и, охваченный всколыхнувшейся волной чувств, Глеб, конечно, ринулся ко мне домой. Не замечая ничего вокруг, он не узнал и меня, приняв за соседа. Будучи на гребне эмоций, бродил мой друг по «пепелищу», ворошил «угли» и не отмахивался уже от многочисленных, выстреливавших в него «искр». На этот раз ловушка сработала безупречно: крупицы огня сделали своё дело – замкнутый в тюрьме окаменелой обыденности дух всё-таки воспламенился! Охватившая вспышка катарсиса спалила все прежние ценности ординарного представителя безликой человеческой массы – и скорлупа развалилась! Теперь, родившись заново, Глеб уже не мог волочиться прежней тропой пустого растратчика жизни и ступил на истинно предназначенный ему путь!
Да, дальше начался путь, который не был прямым и отнюдь не являлся лёгким. Едва оперившись, Феникс начал разбег – спотыкаясь, увязая и с трудом выдирая крылья из липучей трясины «нормального» бытия. Появились проблемы с работой, а затем и с личной жизнью. И он сделал единственно верный для огненной птицы выбор: отбросил то, что мешало, удерживая в привычном болоте. Этот нелёгкий для опутанного сетями шаблонов и рамок общепринятых ценностей существа поступок означал, что бывший раб бесповоротно принял обет искренней приверженности небу – ведь Феникс не сможет взлететь, если не прекратит цепляться за принадлежащий земле прах.
Я наблюдал издалека. Я видел, как появляются первые робкие рассказы, короткие неуклюжие провести. Я был незримым верным соратником и подбадривал начинающего автора отзывами и рецензиями, аккуратно настраивая те струны, которые я же и освободил в нём. Я первым, наверное, прочитал опубликованный им роман – не шедевр, однако произведение весьма неординарное, показавшее неуклонно растущую силу творческого дара. И вот тогда… вот тогда я вдруг понял, что моя помощь уже не нужна окрепшему, вставшему на крыло и распробовавшему восторг полёта отнюдь уже не птенцу! Скорее даже способна помешать, затормозить разгон, который он взял! Это было неожиданное для меня понимание, смешавшее чувства, заставившее заново взглянуть на построенный мною план… Что ж… Голем не ровня Фениксу. Я должен был отступить.
Я рад, что не ошибся в сообразительности Глеба: судя по очевидным для меня признакам, он смог-таки разобраться и успешно осваивает теперь доставшиеся от меня «по наследству» наработки – особые структуры, сюжетно-смысловые гармонические каркасы, вокруг которых, одухотворённые исключительным талантом, вырастают самоцветы поистине выдающихся произведений. Освоив этот подготовительный курс, он будет готов… К чему? О, я припас для него особый подарок! Несомненно, в конце концов он догадается совместить отдельные структуры в единый кристалл, и тогда геометрия связей узловых точек явит не просто некие новые пересечения, фокусы, наделённые неведомым доселе смыслом, но образованный этими фокусами луч – вектор, направляющий к истинной, не имеющей материального имени цели – к той самой, которой стремились достичь адепты тайных духовных орденов, скрытых в глубинах ушедших в прошлое и существующих поныне вероисповеданий и эзотерических течений, восхождению к которой посвящали свои жизни подлинные мистики всех времён и народов. Сейчас я даже не могу представить конкретного результата – ум слишком ограничен… Ум – ограничен, но талант, дар – ему нет никаких преград! И если Феникс всё-таки долетит, если ему удастся подняться настолько высоко – созданный им шедевр изменит мир!
Достигнет ли он этой высшей в своём полёте точки? Не знаю. Всё зависит только от него, Феникса, –
