Ожившие кошмары - Павел Владимирович Рязанцев
Кирюша неуклюже обнял ее, медленно сползающую на пол. Софья судорожно вдохнула, выронила мяч, и он бесшумно покатился по ступеням. Потом заскулила и рванулась вперед. На четвереньках добралась до лестницы. Скатилась вниз, поползла по мокрому полу к выходу.
— Соня! Соничка, ты куда? — выл позади Кирюша, и вместе с ним завывал весь дом, как будто они были одним целым. Выли стены, водопроводные трубы, оборванные провода и чугунная лестница. — Не уходи, не бвосай меня опять!
Выход был совсем близко. Софья ползла, стиснув зубы и ломая ногти о скользкий кафель. Уперлась головой в металлическую дверь. Поднялась, цепляясь за ручку и косяк, онемевшими пальцами нащупала кнопку и вывалилась на крыльцо. Пошатываясь, встала.
«Это не я! Это могло быть со мной! Не надо, я не хочу!»
Узнавание кололо мозг как иглами. Словно кто-то рисовал воспоминания поверх ее собственных. Выгоревшие качели на углу дома — много лет назад они были синими. Первый класс, жесткий ранец и колючий воротник школьной формы. Как чесалась шея, пока она сидела на этих качелях и ждала маму с работы! Мама забыла оставить ключ соседке, одинокой старушке со второго этажа. Той, которая все время делала варенье, и потом раздавала всем подряд банки с густой, засахаренной жижей.
Софья сделала шаг и упала. Тело стало ватным, непослушным. Девушка вытянула руку, ухватилась за мокрую газонную траву, как утопающий за веревку. Сознание сопротивлялось, возражало. У нее не было такой школьной формы! Но нет, вот же — в колючем коричневом сарафане и белом фартуке она возвращается домой после уроков, а навстречу со ступенек старого крыльца сбегает Кирюша… Сейчас они пообедают у соседки, поиграют в мяч, а потом, ровно в десять минут седьмого, будут смотреть «Уолт Дисней представляет» на черно-белом телевизоре. Софья замотала головой. Она ведь никогда не видела черно-белого телевизора! Такие были давно, еще до ее рождения! На мгновение показалось, будто удалось стряхнуть наваждение, вернуть саму себя. Но потом все захлестнуло жаркое, пульсирующее чувство вины.
В тот день они так и не посмотрели мультфильм. Мяч, лестница, кровь, скорая. Картинки из прошлого тянули на самое дно, где бурлили, смешиваясь, воспоминания. Софья уже не понимала, чьи они — ее или дома.
«Я не виновата! Это случайность!»
Она подтянулась вперед, почти сползла с крыльца. Но дом не отпустил. Недовольно заворчал, как сторожевой пес, заухал ржавыми водостоками, заскрежетал битым стеклом. Последняя колонна треснула, осыпалась на ступени серым песком и кусками бетона. Софья закричала от резкой боли — большой каменный обломок перешиб ей ногу — и потеряла сознание.
Кирюша вышел на крыльцо. Бережно поднял Софью на руки, прижал к себе и унес внутрь, приговаривая:
— Соничка, моя Соничка! Ну куда ты опять собвалась, не уходи, ты мне нужна! Это все для тебя, это же наш дом!
Подъездная дверь бесшумно захлопнулась.
Олег Савощик. «Козел»
— Здесь живет эта гнида? — Максим оглядел оторванный от цивилизации клочок земли и затянулся. Не заметил, как пепел упал на кроссовку.
Зима выдалась теплой, редкий снег лежал лишь в глубине оврагов, а потому терялась всякая надежда различить хотя бы кусочек сухой дороги среди растянувшейся вокруг хляби. В ней утопал по самую крышу и потемневший сруб, никогда не знавший краски. Жилище словно разобрал по пьяни огромный шутник, а затем собрал заново, но уже с закрытыми глазами, настолько несуразным оно выглядело. Рядом стоял сарай, с виду поновее и поприличней, а чуть поодаль — загон, из которого доносилось редкое блеяние. Хвойные великаны вплотную подступали к околице, нависая вечнозелеными кронами. В сумраке они казались черными.
— Ага, — Маша сплюнула и намотала на руку шнурок спортивной кофты, туже стягивая капюшон на голове. — Здесь.
Стоявший рядом Сеня поежился — ледяная капля упала за шиворот. Бутылка едва помещалась в карман ветровки, и парень крепче прижал сосуд к телу.
Макс провел рукой по бритой голове, словно вспоминая, как тут оказался. Колючий «ежик» под пальцами всегда его успокаивал. Воздух студил разгоряченную алкоголем кровь, но нельзя было позволить такой мелочи помешать задуманному.
— Погнали, — скомандовал Максим, отбросив бычок, и троица направилась к хибаре. Вязкая грязь чавкала под ногами.
Сначала на стук никто не отозвался.
— Хозяин! Выходи, слышишь? Есть кто живой? Эй, хозяин, дело к тебе!
И лишь спустя несколько минут внутри послышалось кряхтение половиц. Дверь оказалась такой же косой, как весь дом, и открывалась за пару-тройку толчков. Когда из темноты проема вылезла лохматая башка, Маша тихонько вскрикнула, а Сеня дернулся, чуть не упустив бутылку. Максим замер, часто моргая и пытаясь понять: уж не перебрал ли сегодня, не мерещится ли.
— Чего надо? — спросило страшилище человеческим голосом.
— Тебя… урод, — опомнился Макс и слегка повернулся корпусом. — Тебя надо.
Кулак ударил в густую щетину, щелкнула челюсть, и лохматый грохнулся внутрь проема.
— В одно касание! Красава! — Сеня дернулся, повторяя движение.
— Чё стоите? — Макс повернулся к спутникам. — Мы с тобой дом посмотрим, а ты в сарай дуй. Надо найти, чем вязать его будем.
И пнул лежащего.
* * *
Он встретил ее на самой опушке, под гнущимися от ветра кронами. Издали приметил розовое пятнышко и до последнего не верил, что кого-то может занести в такую глушь. Девочка прятала руки в карманы не по погоде тонкой куртки и крутилась на месте, уворачиваясь от хлестких порывов. Влажное то ли от слез, то ли от мокрого снега лицо побледнело на холоде.
«Белое, как козье молочко», — подумалось Васе.
— Я варежку потеряла, — она вытянула ладошки, одна и правда оказалась голой. Ткань на второй промокла и потемнела. — Сестра меня прибьет.
Услышав досаду в детском голосе, Вася осмелился сделать шаг ближе, присел на корточки. Незнакомку больше волновала ее потеря, чем встреча в лесу с чужаком.
— Ты как здесь, маленькая? — сказал он тихо и подумал на миг, что она могла не услышать его в порыве ветра.
— Заблудилась, — девочка надула губы.
Она не стала плакать или убегать. Не попросила помощи. Смотрела пристально, совсем по-взрослому. Даже нет, иначе.
Взрослые прятали взгляд, завидев Васино лицо, отворачивались. Иногда плевали под ноги, кривились и обзывались. Кто-то смеялся, и тогда мужчине делалось хуже всего. Тогда он жалел, что не отвернулись.
Но эти глаза, горящие угли на белом снегу, смотрели с любопытством.
«Разглядывает, как картинку в книжке. Совсем
