Вавилонские ночи - Дэниел Депп
— …Прах к праху, персть к персти, — произнес священник, надеясь, что это прозвучало достаточно драматически и придется по вкусу репортерам.
Оркестр заиграл «Лестницу в небо» группы «Лед Зеппелин», кто-то нажал на кнопку, и гроб опустился в землю. «Прощай, Бобби, бедный ты сукин сын», — подумал Шпандау. Он последовал за цепочкой проходящих мимо могилы, взял горсть земли и бросил ее на крышку гроба. Он заметил, что Фрэнк Хурадо прожег его взглядом. А Энни в его сторону даже не посмотрела. Едва он двинулся к парковке, как низкорослый рыжий человечек ухватил его за рукав.
— Привет, Джинджер, — сказал Шпандау. Глаза Джинджера покраснели от слез. Во время похорон он стоял почти так же далеко от могилы, как и Шпандау, — он ведь был всего лишь личным ассистентом Бобби и, значит, со смертью звезды утратил всякий вес.
— Бобби был бы вне себя от происходящего, — заметил Джинджер. — Он бы выбрал «Траурный марш Зигфрида»[9]. Как всегда, со вкусом. «Лед Зеппелин» вставили в последний момент. Господи, да он и не любил «Лед Зеппелин» вовсе. Это все Мила, сучка чертова. Он, наверное, сейчас на небесах ругается как пьяный матрос. Вы-то хоть на меня зла не держите? Этого бы я уже не перенес.
— А с какой стати я должен на вас обижаться?
— Ну, из-за той истории. Вы столько для него сделали, а он потом отказался даже говорить с вами…
— Вы тут ни при чем.
— Они ведь и меня уволили, — признался Джинджер. — Как только он получил «Оскара» за роль в «Пожаре». Мила заявилась и установила в доме свои порядки, избавилась от всех, кто хоть что-то значил для Бобби. Я прошел с ним через все тяготы, а потом он пригласил Энни, и та попросила меня уйти. Сам он не мог. Знал, что это ошибка. Он боялся Милы, боялся, что она его бросит. И ведь она бросила его, эта сучка, разве не так? Они даже не хотели пускать меня на похороны. Но я пригрозил им скандалом. Плевать мне на эти ваши контракты о неразглашении, я пойду к газетчикам, вот что я им сказал. Пойду на канал «Си-эн-эн», мать его. И они позволили мне прийти. Хоть я и блефовал. Знай они меня получше, разбирайся они хоть в чем-нибудь, то поняли бы: я на такое не способен. Не предал бы я память Бобби, никогда бы не предал. — Он снова разрыдался. — Вы были ему другом, — наконец смог вымолвить Джинджер. — И Бобби это знал.
— Он выбрал довольно странный способ показать это.
— Я никогда не видел, чтобы кто-нибудь так боялся. Они помыкали им, совсем его заездили. И в конце концов прикончили, не так разве? А вы ему нравились. Это они его довели до ручки.
— Он ведь был взрослый человек, Джинджер. Никто его не неволил, не держал на мушке. К тому же меня просто наняли. Он вляпался в неприятности и платил мне, чтобы я его из них вытащил, вот и всё.
— Вы же сами знаете, что это неправда.
— Да ничего я не знаю, — отмахнулся Шпандау. — И хотел бы, но не знаю.
Джинджер обнял его, и Шпандау в ответ обхватил коротышку за плечи. Джинджер любил Бобби Дая, а у того было туго с подобным чувством. Это ведь не вещь, которую можно приобрести, а потом наслаждаться, не пафосное французское вино, не спортивный автомобиль и не очередная девица-модель, найденная в каталоге женского белья «Виктория Сикрет». Люди любили Бобби на свой страх и риск, а он старался избавиться от них при первой возможности. Оставались лишь циники, которые, по словам Оскара Уайльда, знали цену всему и не ценили ничего.
— Берегите себя, Джинджер, — сказал Шпандау.
— Заметано. Я в таких случаях всегда говорил: держи хвост пистолетом. — Джинджер хихикнул. — А он всегда смеялся над этой фразой, говорил, что в здешних местах она значит совсем другое[10]. — И он снова заплакал.
Когда Шпандау добрался до автостоянки, ему перегородил дорогу длинный черный «Линкольн Таун». Дэвид видел, что машина стояла поблизости на протяжении всей службы, но не знал, что ждут именно его. Тонированное стекло поползло вниз, из салона высунулся Сальваторе Локателли. Он был очень занятым человеком, но обожал разъезжать по городу и вот так пугать людей до медвежьей болезни.
— Залезай, Техас, — пригласил Локателли.
Шпандау проигнорировал его и попытался обогнуть машину, но водитель сдвинулся с места и опять преградил ему путь. Этот фокус они проделали несколько раз.
— Не кобенься, Техас. Дергаемся тут взад-вперед — меня уже укачало.
Локателли распахнул дверцу. Шпандау забрался в машину. Палящий зной мгновенно сменился прохладой кондиционированного салона. Локателли тем временем неторопливо распаковал кубинскую сигару, отрезал кончик и разжег ее при помощи длинной спички. Ему нравилось устраивать небольшие представления.
— Что ты думаешь насчет церемонии? — наконец вымолвил Локателли, окруженный клубами дыма.
— Вы затащили меня сюда, чтобы обменяться впечатлениями от похорон? — осведомился Шпандау.
— На мой вкус, солидности недоставало. Когда человек умирает, все следует обставлять торжественно. Даже если это был беспринципный юный дебил.
Шпандау потянулся было к ручке дверцы, но Локателли его остановил.
— Ну хорошо, извини, я знаю, ты относился к маленькому ублюдку с симпатией. Бог свидетель, никогда не мог понять, за какие такие заслуги. Он же ни в грош тебя не ставил, как и всех остальных. Обращался как с говном, а может, даже хуже, потому что ты-то и впрямь хорошо к нему относился. А такое случалось нечасто, Техас, тут уж как ни крути. Я продюсировал три его фильма, но его самого на дух не переносил.
— Что никогда не мешало вам наваривать на нем хорошие деньги.
— Ну да, он был бедным невинным мальчуганом из Огайо, всегда заботился о своей мамочке, просто новый Джеймс Дин[11]. Попробуй повесь лучше эту лапшу на уши родственникам той девочки, которую он оставил умирать в своем сортире, а потом нанял головорезов Ричи Стеллы, чтобы те ее закопали в пустыне.
