Клювы - Максим Ахмадович Кабир

Она понимала, что он не навредит ей (спящий – не навредит, насчет прочего у нее появлялись сомнения). Но человек в ванной пугал Оксану. Его бессмысленный взгляд. Ногти, скребущие обрубок стопы.

Взор Оксаны остановился на мойке в углу парикмахерской. Она словно опасалась обнаружить Ваню, скорчившегося под раковиной. Лунатик, преодолевший две границы, две тысячи километров, чтобы найти ее и…

«Наказать», – грохнула по нервам мысль.

– Работаем! – засуетилась Василиса.

Утренний клиент спускался по ступенькам в парикмахерскую.

Район Богнице на севере Праги имеет немало достопримечательностей. Исторические барочные постройки (дом священника, приют матери и ребенка), костел двенадцатого столетия, самое длинное в Европе жилое здание, природный заповедник. Панельный конгломерат из типовых новостроек соседствует с городищем дославянской эпохи. Но главные достопримечательности района носят трагический оттенок – это хоспис Штрасбурк и Богницкая психиатрическая больница.

Лечебница была открыта в начале прошлого века и функционирует до сих пор, обслуживая почти полторы тысячи пациентов.

…Филип подозревал, что закончит здесь свои дни.

Когда бессонница, подобно разгневанной птице, выклюет разум.

Он миновал больничный забор, свернул на уютную, застроенную старинными двухэтажными домами улочку. Солнце клонилось к высоким речным берегам. Паутинка, предвестник осени, серебрилась в листве.

По этой дороге в нулевом году они шли с Яной. Грустный поход: под мышкой Филип держал ящик из-под апельсинов, а в ящике спал вечным сном их любимец Тото. Пес породы джек-рассел-терьер служил им верой и правдой десять лет (или они служили псу). Филип боролся со слезами, щиплющими глаза.

Сегодня он шел один.

После запруженного центра Богнице казалась вымершей. Облака плыли над краснокрышей фермой, над полями и коттеджным кооперативом. Редко-редко попадались хлопочущие дачники во дворах.

Вот и цель поездки – кирпичная ограда, ворота с крестом. Справа – кладбище домашних животных. На могилах – награды и истрепанные игрушки. Резиновые уточки и мячи сохранили отпечатки зубов тех, кто отжил свой кошачий-собачий век. Пустая клетка покачивается на ветру, цокая об ольху.

Numánek 1988–2002

Irmicka 1992–2004

Arny 1993–2003

И Тото закопан там. Под миниатюрным надгробием – фотография, изгрызенная кроссовка, плюшевый Винни Пух.

Но сегодня Филипа интересовал не покойный пес, а ворота впереди.

Он отворил калитку и очутился на территории больничного кладбища.

Земля, ограда, деревья – все поросло ползущим кустарником с мелкими треугольными листочками. Тропу покрывал толстый слой бурой листвы, словно пятипалые ладошки, спрессованные вечным увяданием, словно размокшие от слез письма с печальными новостями. Наверное, они копились не один год, образовывая ковровую дорожку, выстланную для самого невеселого приема.

Здесь давно не хоронили; могилы едва угадывались под зеленью. Просто кочки, легкие волны между кленами. Лишь горстку могил до сих пор венчали надгробия. Ливни соскоблили с плит имена и даты. Разгладили камень.

Больничное кладбище служило местом упокоения самоубийцам и сумасшедшим. И детям сумасшедших, родившимся в психбольнице. После войны сюда свозили и трупы казненных полицаев – чтобы коллаборационисты не лежали рядом со своими жертвами на обычных погостах.

Пражане, доведенные до отчаяния и выбравшие смерть. Петлю, бритву, пистолет или холодные воды. Тысячи разных судеб с похожим финалом.

Филип частенько приходил сюда в последнее время. Гулял у надгробий, придумывая биографии местным жителям. Этот наложил на себя руки под гнетом долгов. Тот предпочел пулю, защищая поруганную честь. А еле заметная кочка у ворот – несчастная любовь.

Тело Яны, согласно завещанию, сожгли в крематории. Адский огонь слизал лицо. Шипел жир, прогорали кости.

Пепел развеяли над Влтавой безоблачным утром.

Яна. Яна. Яна.

Двадцать пятого августа две тысячи девятого Яна предложила устроить пикник. Покормить лебедей, как раньше.

Они много лет не бывали на Стрелецком острове – город изменился, наводнился гостями, пражане фыркали от одного упоминания о туристических зонах. Еще в начале нулевых ситуация была иной – бывшие страны Варшавского блока ассоциировались у западных европейцев с замшелым социализмом. Настоящие толпы наводнили Чехию позже, оттеснив коренных жителей к окраинам. Ленивые жопы построили лифт, чтобы съезжать на остров прямо с моста Легии.

– Ты уверена? – спросил Филип. – Тебя же мутило вчера.

– Это из-за судака, – ответила Яна, – теперь я чувствую себя отлично.

Бледность ее щек говорила об обратном, но он сдался. Он всегда ретировался под напором невинной улыбки Яны.

Чайки парили над рекой. Утки дрались за хлебные крошки. Лебеди ныряли, выставляя на обозрение толстые зады. Один пернатый нахал укусил Филипа за голень.

Они ели сыр и пили моравское вино. Он давал ей губами упругие виноградины. Яна пахла июлем, будто впитала в себя за лето солнечные лучи, зарядилась, будто батарейка, и заряжала его.

– Помнишь день, когда нам было хорошо?

Семейная шутка, означающая «каждый день из прожитых».

– Что-то припоминаю.

У обочины тропки чернела прямоугольная дыра – вероятно, раскупоренный склеп. Листва вокруг покрылась каплями влаги и белесой плесенью. В скважине только мусор. Сучья, бутылки из-под «Браника». Кладбище по понятным причинам манило сатанистов. Как-то Филип обнаружил тут огарки черных свечей и долго стирал с безвестного надгробия намалеванную пентаграмму.

Мертвая опаль чмокала под ногами, подошвы выдавливали серую водицу. Но по бокам от колеи зеленели поляны, устланные стеблями. Плющ цеплялся придаточными корнями за стволы, облачал деревья в коконы. Каждая ольха, каждый клен оделись в плющевое рубище. То, что издалека казалось гнездами в кронах, было болезнью, ведьмиными метлами, образованием бесплодных побегов, проклюнувшихся из спящих почек.

Тропинка текла к руинам часовни.

Днем Филипу почти удалось заснуть. В приятной дреме он пробыл двадцать минут. Птица-бессонница вцепилась когтями и выволокла обратно. Больше он не смыкал глаз.

Собственная бодрость тревожила.

Часовня торчала треугольным фронтоном в сереющее небо. Рыжий кирпич отторгнул штукатурку. Крыша исчезла, часовня подставила дождям разграбленное нутро. Внутри на замшелом алтаре стояли современные пластиковые лампадки. И что-то новенькое – фотоаппарат на треноге.

Филип поискал в запаутиненных окнах фотографа. Кто же так бросает дорогую технику?

На кладбище властвовала тишина; ни щебетания птиц, ни жужжания насекомых. Лишь шуршали ветви и шевелились растительные скальпы надгробий.

Бросив на штатив недоуменный взгляд, Филип начал обходить часовню.

…После пикника они занимались любовью. Они прожили вместе больше семи тысяч дней и в первые годы супружества упивались сексом по три раза за ночь. Но и после сорока пыл не угас.

Яна скользила влажными ягодицами по его бедрам, внимательно смотрела в его глаза, будто запоминала.

– Что такое? – спросил он, убирая рыжую прядь с ее лица.

– Ничего. – Она опустила веки и задвигалась быстрее.

Ее фигура была превосходной. Маленькие груди, не знавшие молока, впалый живот, октябрьское пламя волос на лобке. Разве что кожа истончилась, да еще руки выдавали возраст.

По пути к ванной она застыла. Голая желанная сорокашестилетняя женщина.

– Я люблю тебя, – сказала она.

– А я – люблю тебя.

– Я очень тебя люблю, – улыбнулась она с грустью и благодарностью.

Он уснул крепким здоровым сном удовлетворенного мужчины.

В следующий раз он увидел ее в морге, лежащую на металлическом столе.

«Мой мальчик, – обращалась Яна к