Владимир Орешкин - Рок И его проблемы-2
Однажды даже случилось, что по двум разным делам, не имеющим друг к другу никакого отношения, он побывал, — в разное время, конечно, — в одной и той же квартире. Кому рассказать, не поверят.
Но интересно взглянуть еще раз на лес, в котором рыбачил парнишка и валялся убитый фельдъегерь, на остановку, где они с Владиком питались пончиками, и вспомнить многих людей, связанных с этой безобидной историей. Пусть земля им будет пухом.
Машины мягко прошелестели по промерзшему мосту, и скоро из-за деревьев открылся самый настоящий замок…
Вот, оказывается, кто его хозяин.
Скорее подчиняясь неосознанному порыву, чем какой бы то ни было логике, Гвидонов спросил:
— Мэри, Марина никогда не пробовала убегать? От такой замечательной жизни?.. Ну, знаете, к каким-нибудь новым горизонтам?..
— Да, — не один раз… Она могла ходить куда угодно, но с охраной… Если без охраны, то считается за побег?
— Допустим.
— Тогда не один раз… Убежит куда-нибудь в магазин, чтобы никто не видел. Или пообедать в ресторан… Ей иногда нравилось обманывать охрану.
— А в этом году?
— Да, летом… Она сама добралась отсюда до московского дома, на велосипеде — до станции, там — на электричке, а от вокзала — опять на велосипеде… Скандал был чудовищный, — всю охрану потом поменяли.
— Вы не помните, когда это было?
— В июне, в середине… Да, в воскресенье, пятнадцатого… Разве такое забывается.
Гвидонов так стиснул руль, что заметно было, как побелели костяшки его пальцев.
— Интересно, — сказал он, — она с утра улизнула?
— Нет, ближе к вечеру… Но к двадцати двум, как примерная школьница, была уже в московском доме… Она, может, убежала бы куда-нибудь подальше, да куда, скажите, она может убежать?
«Вольво» свернул на аккуратно подметенную дорожку, обсаженную по краям серебристыми елями, проехал метров двести и замер перед рвом с замершей водой.
Гвидонов смотрел и не видел, как с легким скрипом цепей, но величественно, опускается со стены навесной мост.
Бывает, бывает охотничья лихорадка. Когда попадаешь вдруг на верную дорогу, и нутром чувствуешь: эта дорога — правильная.
Неважно, каких трудов стоило оказаться в этой точке, — чудовищных, когда перекапываешь ради частицы правды многие тонны бесполезной породы, или вообще ничего не стоило, а получаешь ее, эту точку, в качестве подарка. Как чей-то воздушный поцелуй.
Когда внутри что-то начинает рваться от нетерпения, и нос чувствует запах удачи, — это значило, что потерять верный след он уже не может. Ни разу за всю свою долгую карьеру шавки, бегущей по следу, ни разу он после этого след уже не терял.
Нетерпение в себе он усмирять умел, — это не сложно. Теперь необходимо решать, что делать?
Но, впрочем, времени для размышлений, навалом. Никто никого никуда не гонит.
Но это надо же!..
Будь его воля, он бы сказал: стоп, на сегодня все… Нажал бы на газ, через час был бы в конторе, сел бы за свой стол и, положив руки на колени, — выпрямился. И закрыл бы глаза.
Думай, думай, думай…
Так важно то, о чем предстояло поразмыслить.
Но уехать нет никакой возможности, антракт в действии наступал еще не скоро. Хотя, конечно, многое можно перестроить и на ходу.
Но завтра, — выходной. Он его заслужил. Весь день завтра он будет заниматься бездельем, — сидеть у себя в кабинете с закрытыми глазами.
Хотя, конечно, долго просидеть не дадут. Но, главное, пообещать, подарить себе такую возможность… Сладостное предчувствие ее.
Любая неудача бесила Гвидонова. Неудача раздирала на части, тыкая лицом в грязь, — утверждала: ты — ничто.
Тогда, летом, было обидно вдвойне: «Центр-Плюс» и «сорок второй размер», — ни одной подсказки, ни одного намека, — «вторая группа крови», — нечто ординарное вдруг возникло из небытия, — и растворилось в океане ординарности…
Так невозможно работать.
Он частенько потом, усмехаясь про себя, представлял антресоли того рыбачка. Где, должно быть, валяется заветная папочка, забитая не нужными тому бумажками, — сулящими миллионы.
Домик в Греции, вечерние закаты Средиземного моря, когда заходящее солнце прокладывает прощальные лучи по пене спокойных волн, сиртаки, пиво в глиняных кружках, мирное мычание коров, бредущих с пастбища домой, величественные развалины тысячелетних храмов, снежный Олимп, сверкающий в закате, и он, Гвидонов, с какой-нибудь греческой вдовушкой в обнимку, которая, к его величайшему счастью, ни слова не понимает по-русски.
И все это роскошество, — с рюкзаком и копеечными удочками, село в электричку, — и растворилось в бытие.
Не просто червяком себя чувствуешь от бессилия, — самым убогим червяком… Поскольку подобный шанс, или не случается никогда, или бывает один раз.
Не весело…
Внутри замок производил то же впечатление, что и снаружи, — что ты окончательно попал в Голливуд. И теперь нескоро отсюда выберешься…. Слуги в ливреях, дамочки в разнообразных придворных одеяниях, но все, как одна, напоминающие рабыню Изауру, ковровые дорожки, позолоченные скульптуры, фонтаны, лоснящийся мрамор лестниц, люстры, сверкающие бриллиантами, — чего здесь только не было. Даже свое таинственное подземелье, с закованными в цепи невольниками.
Именно там содержалась охрана дома, из которого была похищена барышня…
Они спускались вниз по темной винтовой лестнице, освещенной стилизованными средневековыми факелами, где вместо пламени горели хорошо подобранные электрические лампочки. Свет как-то по особенному мигал, так что создавалась полная иллюзия натурального огня… Конечно, где-то поблизости был лифт, но вычислить его невозможно, так хорошо он был замаскирован.
Тюремщик напоминал пирата, он вышагивал в ботфортах, его живот был обвязан длинным красным кушаком. Только вместо кинжала из него торчала рукоятка пистолета-пулемета.
— Не страшно? — хвастаясь перед гостем, невпопад спросил Матвей Иванович.
— Пули погуще — по оробелым.
В гущу бегущих грянь — парабеллум… — прочитал Гвидонов негромко, но с грустным каким-то чувством.
— Хорошо сказано, — на всякий случай, хотя и не поняв ответа, согласился Матвей Иванович.
Гвидонов сам не понял, почему его некстати потянуло на лирику, то ли от окружающего их бутафорского антуража, то ли от того, что он вышел на след того парнишки. От признательности Судьбе, за ее прекрасный воздушный подарок…
— У нас начнутся долгие разговоры, вам, наверное, будет не интересно, — сказал Гвидонов.
— Мне интересно все, — не согласился Матвей Иванович, — но раз так нужно, я вас покидаю. Здесь есть комната для допросов, располагайтесь, чувствуйте себя, как дома… Я похлопочу насчет ужина. Вы какой алкоголь предпочитаете?
— Никакой, — ответил Гвидонов, — я на работе.
— Ну и правильно… Но чем-нибудь вкусненьким я вас, все-таки побалую, — не обессудьте… У меня повар, — закачаешься.
Комната для допросов напоминала о временах инквизиции. Кроме дубового стола и таких же неподъемных стульев, здесь примостилась самая настоящая дыба и натуральная гильотина. Смех, и грех…
Матвей Иванович, должно быть, уже отдал распоряжения насчет ужина, и теперь удобно расположился в каком-нибудь царском кресле у своей воспроизводящей аппаратуры, чтобы быть в курсе и не задавать, в случае чего, лишних вопросов, — так что пора было начинать…
Это были тягучие, навевающие смертельную скуку, разговоры с насмерть перепуганными людьми, совсем недавно и не помышлявшими, что могут когда-нибудь оказаться в подобном положении. Но, как говориться, — от тюрьмы и от сумы…
Заточенные в подземелье были облачены в полосатую одежду приговоренных к смерти, на шее каждого было замкнутое на ключ кольцо, от которого начинались цепи, проходящие через руки, которые были тоже скованы кольцами, и заканчивающиеся на щиколотках ног, тоже на кольцах.
Они подобострастно ловили каждое слово Гвидонова и каждый его взор. Они настолько ничего не соображали, что если бы Гвидонов намекнул, что они марсианские шпионы, они с радостью подписались бы и под этим, — без всякой дыбы и гильотины.
Но Гвидонову нужно было другое… В связи с новыми, возникшими неожиданно обстоятельствами по этому делу…
Так что Матвей Иванович закимарил, — скорее всего, не снимая своих наушников.
Потому что Гвидонов изо всех сил нажимал на формальности. Которые исходили из педантичности, с которой он строил допрос. Говорил он не спеша, делал паузы, по нескольку раз переспрашивал одно и тоже. Узнав что-то, через какое-то время возвращался к этому же, словно за несколько минут успел основательно подзабыть, о чем у них только что шла речь.
В общем, старался по полной программе. Потому что было — не до шуток.
За последний месяц, кто только не побывал на охраняемой территории. Не объект получался особой важности, а проходной двор: жестянщики правили крышу, садовник несколько раз копался в насаждениях, каждый раз по полному рабочему дню, две уборщицы, — одна постоянная, и, когда та приболела, три дня подряд убиралась временная, сантехник, мастер по холодильникам, косметолог, парикмахер, агент от провайдера что-то регулировал с Интернетом… Не лечебное учреждение закрытого типа, а вокзал.
