Рут Ренделл - Бестия
Вайн дернул звонок во второй и в третий раз, затем начал барабанить по медной дощечке посередине двери. Помня молодой женский голос, который по телефону отчаянно просил их о помощи, Берден и Вайн прислушались. Полная тишина, ни шороха, ни стона. Берден еще раз ударил по медной дощечке, затем по почтовому ящику. Никто не подумал о задней двери, или сколько их там могло быть в таком доме. Им не пришло в голову, что она может быть открыта.
— Придется где-то взламывать, — произнес Берден.
Но только где? С каждой стороны двери было по два широких окна. Сквозь них они увидели просторный холл, нечто вроде оранжереи, где на белом крапчатом мраморном полу стояли кадки с деревьями и большие напольные горшки с лилиями. Их листья отражали свет двух люстр. Что же было за арочным проемом в глубине, рассмотреть уже не удавалось. Все выглядело уютно и покойно — хорошо ухоженный дом, где всему свое место, дом богатых людей, привыкших к роскоши. Около стены возвышался небольшой изящный столик красного дерева с позолотой, небрежно отодвинутый стул с гнутой спинкой и красным бархатным сиденьем стоял чуть поодаль. Из китайской вазы свисали длинные ветви какого-то вьющегося растения.
Отойдя от входной двери, Берден направился вдоль мощенного плитами двора. Заливавший его свет походил на лунный, только усиленный, словно сама луна увеличилась в размерах или отражалась в каком-то гигантском небесном зеркале. Позже он говорил Уэксфорду, что этот свет лишь все усугублял, темнота была бы естественна и он чувствовал бы себя намного комфортнее.
Подойдя к западному крылу, он заметил, что нижняя часть дальнего окна в нише отстоит от земли всего лишь на полметра. В окне также горел свет, казавшийся с того расстояния приглушенным зеленоватым пятном. Приблизившись, Берден увидел, что шторы спущены, по бледной подкладке, обращенной к стеклу, он догадался, что они должны быть из зеленого бархата.
Какое-то предчувствие подсказывало ему, что это то самое место. Именно здесь находится то, что они должны увидеть, обнаружить. Пытаясь рассмотреть что-то в узкую щель между шторами, он приник к стеклу, но не увидел ничего, кроме слепящего света. Остальные стояли за спиной молча.
— Разбейте стекло, — бросил он через плечо Пембертону.
Пембертон, спокойный и невозмутимый, зная, что ему предстоит сделать, одним ударом гаечного ключа выбил стекло в самом большом участке рамного переплета. Сломав переплетение в центре окна, он просунул руку и, отодвинув штору и открыв нижнюю задвижку, поднял раму. Пригнув голову, Берден влез первым, за ним — Вайн. Тяжелый толстый бархат упал им на голову. Подняв руку, Берден сделал резкое движение, и шторы с мягким свистом и характерным позвякиванием медных колец раздвинулись.
Очутившись в комнате, они застыли, их ноги словно приросли к толстому упругому ковру: они увидели то, ради чего приехали. Вайн, не сдержавшись, с шумом втянул воздух, остальные не проронили ни звука. Через несколько секунд в окно влезли Пембертон и Карен Мэлахайд. Берден лишь отошел в сторону, чтобы они могли встать рядом, пройти вперед он пока не решался. Нет, он не проронил ни звука, он просто смотрел. Добрых полминуты он стоял неподвижно и смотрел. Затем увидел широко раскрытые немигающие глаза Вайна. Он чуть повернул голову, и его взгляд скользнул по шторам, сознание непроизвольно отметило, что они действительно из зеленого бархата. Затем Берден снова перевел взгляд на обеденный стол.
Стол был большой, около трех метров, его закрывала скатерть с расставленными тарелками и серебряными приборами. В тарелках и блюдах разложена еда, но сама скатерть была красной. На первый взгляд могло показаться, что скатерть действительно из ярко-красного шелка, но небольшой участок, обращенный к окну, привлекал внимание своей белизной. Красная волна не успела пропитать материю до конца.
В самой яркой части этого гигантского красного пятна, уткнувшись в него лицом, лежала человеческая фигура, женщина, которая до этого сидела или стояла около стола. Напротив, запрокинув голову за спинку стула, сидела еще одна женщина, длинные темные волосы свесились почти до полу, и, словно сочетаясь с цветом скатерти, платье на ней тоже было красным.
Во время обеда, ставшего для них последним, эти женщины сидели по бокам стола, друг против друга. Судя по расположению тарелок и приборов, за столом, очевидно, сидели еще двое — живых или уже мертвых? — во главе и в конце стола, но в комнате их не было. Перед приехавшими были только два трупа, разделенные пурпурным пятном.
Ни у кого не возникло сомнения, что обе женщины мертвы. У старшей, чья кровь окрасила скатерть, сбоку на голове отчетливо виднелось отверстие от пули. Для этого даже не потребовалось повернуть ее голову. Половина черепа и часть лица были обезображены раной.
Вторая женщина была убита выстрелом в шею. Рана удивительным образом не затронула лицо, и оно было белым, словно церковный воск. Широко открытые глаза устремлены в потолок, где застыли темные брызги — должно быть, кровь. Пятна крови виднелись на темно-зеленых обоях, золотисто-зеленых колпачках люстры, словно черные кляксы, пропитали темно-зеленый ковер. Одна капля даже попала на картину и, скатившись вниз по светлой краске, застыла у рамы выпуклой бусинкой.
На столе стояли три тарелки. В двух из них виднелись остатки пищи, остывшей и уже покрывшейся тонкой пленкой. Третья была доверху полна крови, словно кто-то щедрой рукой заполнил ее соусом… соусом кровавой трапезы…
Они обнаружили и четвертую тарелку. Голова навалившейся на стол женщины, чья кровь, брызнув фонтаном из открытой раны, пропитала все вокруг, уткнулась в нее обезображенным лицом, ее темные с седыми прядями волосы, рассыпавшиеся из пучка, частично закрывали приборы, солонку, опрокинутый стакан, прилипли к скомканной салфетке. Еще одна салфетка, насквозь пропитанная кровью, валялась на ковре.
Возле более молодой женщины, волосы которой свесились почти до полу, стояла сервировочная тележка с едой. Кровь забрызгала белую салфетку на ней, белоснежную посуду, оставила следы на корзинке с хлебом. Словно изюмины, крупные капли крови виднелись на тонких ломтиках французской булки. В большом стеклянном блюде лежало что-то вроде пудинга, но Берден, который давно привык смотреть на все хладнокровно и без эмоций, не мог без содрогания отвести взгляд от того, во что он превратился после того, как его залила струя крови.
Много лет, должно быть, целая вечность, прошло с тех пор, как при виде таких зрелищ к горлу Бердена подступала тошнота. Но, с другой стороны, доводилось ли ему прежде видеть подобное? На мгновение все перед глазами пропало, он онемел, так как не мог подобрать слов, чтобы объяснить то, что увидел. И, хотя в доме было тепло, он ощутил внезапный озноб. Сжав пальцы рук, он почувствовал, что они холодны как лед.
Он попытался представить, что же произошло. Грохот выстрела из револьвера, винтовки или чего-то еще более мощного? Грохот, разорвавший тишину, нарушивший покой, тепло, уют. Люди сидят за столом, разговаривают, едят и вдруг этот неожиданный ужас… Но ведь было четыре человека. Двое по бокам стола, один — во главе, и еще один в конце. Он повернулся и обменялся непонимающим взглядом с Бэрри Вайном. В его глазах сквозили отчаяние и подступающая к горлу тошнота. Зрелище потрясло всех.
Наконец Берден с трудом сделал несколько шагов. У него было ощущение, будто к ногам и рукам привязаны гири, в горле стоял комок. Сквозь распахнутую настежь дверь он прошел внутрь дома. Позже, спустя несколько часов, он вспомнил, что в тот момент совершенно забыл о женщине, которая им звонила. Вид мертвых заставил его позабыть о живых, возможно, еще живых…
Он очутился не в оранжерее, а в величественной зале с уходящим на всю высоту дома до самой крыши потолком, освещенную менее ярким приглушенным светом. Он исходил от светильников с серебряным основанием и ламп, вделанных в розетки из стекла и керамики, отчего свет получался нежно-абрикосового оттенка и оттенка слоновой кости. Ноги его ступили на блестящий паркетный пол с разбросанными по нему коврами, которые из-за сочетания красных, коричневых и золотистых цветов с вытканными лилиями Берден определил как восточные. Из залы наверх вела лестница, раздваивающаяся на уровне второго этажа, с площадки которого ступени поднимались на галерею, забранную ионическими колоннами. У подножия лестницы, раскинув руки на нижней ступеньке, лежал мужчина.
Он тоже был мертв. Ковер на ступенях лестницы был красного цвета, и кровь проступила на нем, словно винные пятна. Берден втянул воздух и, поймав себя на том, что непроизвольно поднес руку ко рту, решительно опустил ее вниз. Медленно и сосредоточенно оглядевшись, он неожиданно заметил какое-то движение в дальнем углу залы.
