Патрик Макграт - Паук
— Здесь, — сказала она.
Но не успел отец войти в него, как сзади послышался знакомый голос:
— Это водопроводчик?
Отец обернулся. Хилда стояла в дверях своей спальни. На ней был туго подпоясанный халат из какой-то шелковистой ткани с глубоким вырезом на груди. Волосы были только что причесаны, она курила сигарету. Без высоких каблуков она оказалась пониже отца дюйма на два, и одно только это вызвало у него знакомую жаркую вспышку внутри.
— Добрый день, — сказал он, скованно стоя перед ней с кепкой в одной руке и сумкой с инструментами в другой.
Хилда прислонилась к косяку; отец видел, что ее комната заставлена мебелью. Незастеленная кровать была громадной, с темным лакированным подголовником между толстыми столбиками с шарами на концах. В изножье кровати почти вплотную к ней стоял туалетный столик, его большое зеркало с боковыми створками практически закрывало окно с линялой кружевной занавеской, в которое виднелась громада газового завода; на столике в беспорядке валялись косметика, щетки для волос, шпильки, заколки и цветные резинки. По одну сторону между кроватью и стеной стоял небольшой стол, тоже заваленный женскими вещицами, из этого хаоса вздымались полупустая бутылка портвейна и два немытых стакана. По другую — стул, так увешанный юбками, блузками, чулками и бельем, что представлял собой скорее горку ткани, холмик шелка и ситца, чем что-либо иное. Потом начался стук: внезапно в трубах раздались резкие металлические удары.
— Слышите? — сказала Хилда. — И так каждые двадцать минут.
— Гидравлический удар, — произнес отец в своей отрывистой угрюмой манере.
Хилда чуть изменила позу и выпустила табачный дым к потолку.
— Это так называется?
Отец кивнул.
— Где-то образовалась пробка, ничего удивительного.
Хилда откровенно посмотрела на него:
— Этот стук сводит меня с ума. Можешь что-то сделать, водопроводчик?
Отец хмыкнул с лукавым видом умельца, словно давая понять, что это вопрос, требующий большой деликатности и такта.
— Придется проверить систему.
— Живешь где-нибудь поблизости, да? — спросила Хилда.
— На Китченер-стрит.
— Угу. — Она стала разглядывать ногти. — Я вроде бы видела тебя в «Собаке». — Внезапно она зевнула, потянулась, подняв руки над головой, и снова сложила их на груди. — Ну что, так и будешь стоять весь день? Я думала, ты пришел заняться трубами.
Отец обратил внимание, что ее розовая кожа гораздо светлее, чем ему сперва показалось, почти белая, и халат оставляет открытой всю верхнюю часть груди. И наконец осознал: подбородок у Хилды слишком уж выдается вперед, но кожа ее была такой чистой, а волосы такого великолепного пшеничного цвета (хоть и черные у корней), что секунду-другую спустя уже просто не замечаешь квадратного выступа подбородка и неровных нижних зубов.
— Засор какой-то, — сказал отец, все еще стоя перед ней с кепкой в одной руке и сумкой в другой. Потом, когда Хилда нагнулась, чтобы взять на руки кошку, мурлыкавшую у ее ног, ясно увидел под опавшим халатом ее груди: белые, формой напоминавшие колокола, с маленькими розовыми сосками. И заставил себя отвести взгляд. — Воздух в трубах, — сказал он, и тут стук прекратился так же внезапно, как и начался.
— Дурной запах, — сказала Хилда, рассеянно поглаживая кошку. — Не замечаешь?
— Из туалета идет, — сказал отец.
Хилда улыбнулась. Из-за формы челюсти улыбка получилась странной, напоминавшей короткую щель с отверстиями по краям, и отца это странным образом взволновало.
— Искренне надеюсь, — сказала она. — Состояние труб в этом доме возмутительное. — Продолжая улыбаться, лениво смерила взглядом угрюмого мужчину, застывшего перед дверью ее спальни. — Ну что, так и будешь стоять весь день? — повторила она. — Займешься трубами или нет?
Отец, как и предполагал, обнаружил, что в унитазе нет воды, поэтому ничто не препятствует проходу канализационных газов. Обратное сифонирование, как и стук, возникло в результате перепада давления, вызванного пробкой или засором в трубах. Задачей его было найти и устранить пробку, и он первым делом подумал о застрявшей мыши: они часто забирались в водопроводные трубы старых домов. Предстояло проверить систему, перекрывая все трубы, а затем пуская воду; обследование разных кранов и вентилей должно было привести его к причине неисправности.
Откладываю карандаш. Слишком уж углубился на незнакомую территорию. Хилду Уилкинсон я узнал много позже, к тому времени ее отношения с моим отцом давно уже миновали стадию тех первых деловых контактов. Поэтому двигаюсь вперед в темноте, руководствуясь почти одной интуицией.
Полагаю, отец устранил у Хилды обратное сифонирование и гидравлический удар; это простые задачи для квалифицированного водопроводчика, однако была ли причина их в застрявшей мыши, сказать не могу. Когда я был мальчишкой, отец разговаривал со мной о своей работе, показывал инструменты, объяснял, для чего они, и если делал какую-то работу по дому, я бывал его подмастерьем, моей задачей было подавать ему паяльную лампу, гаечный ключ номер восемь или что-нибудь еще. Как ни странно, у нас, кажется, тоже вечно были какие-то нелады с уборной во дворе; когда спускали воду, она поднималась к краю унитаза и иногда выплескивалась на пол. Отец ремонтировал его, но, как и со штукатуркой в моей спальне, через месяц-другой все начиналось снова. Думаю, не стоит винить мать за то, что пилила его по этому поводу, как-никак он был водопроводчиком, а когда заливало пол, убирать приходилось ей. Как мать трудилась! Помню, я приходил домой из школы и заставал ее на коленях, отмывавшей кухонный пол, она обеими руками терла его большой щеткой с жесткой щетиной, а рядом с ней стояло ведро грязной воды. Я знал, что случалось с руками женщин на Китченер-стрит: в разговорах друг с другом через забор они жаловались, что стирают руки до костей, но бывало и совсем наоборот — от горячей воды и хозяйственного мыла с годами на руках нарастала рыхлая бесчувственная плоть, они становились красными, огрубелыми, дряблыми, и, будь мать жива, наверно, то же самое ждало бы и ее. Но она была молодой, когда все это случилось.
Когда все начало разлаживаться? Когда начало гибнуть? Какое-то время мы были счастливы; думаю, распад шел постепенно, под воздействием бедности, однообразия жизни и беспросветной, тягостной неприглядности тех узких улиц и переулков. Пьянство тоже сыграло свою роль, как и характер отца, его изначально низменная натура, какая-то омертвелость, которая была в нем и со временем передалась мне и матери, будто заразная болезнь.
Два-три дня спустя отец сидел вечером в общем баре и услышал из кабинки задорный голос Хилды. Допил свою пинту слабого пива, вышел на улицу и направился к входу в кабинку. Распахнул дверь; Хилда сидела за столиком с тремя собутыльниками. Она повернулась к нему. Лицо Хилды было раскрасневшимся, когда отец появился, она подносила ко рту стакан портвейна. Так и не пригубив его, Хилда вскинула брови и лукаво, по своему обыкновению, улыбнулась. По одну сторону сидела Нора, по другую — темноволосая, вульгарного вида женщина и худощавый молодой человек с длинными волосами. Шел конец ноября, стояла сухая холодная безлунная ночь, и в наступившей внезапно тишине слышались только далекий шум машин и глухое бормотание голосов в других барах «Собаки». Хилда перевела взгляд с моего отца на сидевших с ней. Потом поставила стакан — отец так и стоял в дверном проеме, — поднялась на ноги и, обойдя его, вышла на улицу. Когда он последовал за ней, оставшиеся негромко рассмеялись.
По переулкам, на которые выходили задние стороны домов, отец с Хилдой пошли к каналу. Хилда пребывала в веселом настроении. Однако отцовское имя вспомнила не сразу.
— Хорес! — воскликнула она. — Одно из моих любимых. У меня был кот по кличке Хорес. — Потом заговорила о погоде: — Холодно, а? Хорошо, что я надела шубу.
О чем думал отец? Чего ждал? Он глянул искоса на Хилду. Та шла рядом с ним, ежась и запустив руки глубоко в карманы.
— Хорошо ты поработал с трубами, — сказала она. — Теперь они только слегка попискивают. Запах, правда, остался.
Несколько минут они разговаривали о водопроводном деле. Хилда почти ничего о нем не знала и как будто находилась под впечатлением от проявленного отцом мастерства. Она была веселой женщиной, и вскоре отец стал негромко посмеиваться. Большинство людей, заметил он, нашло бы этот разговор ужасно скучным.
— Быть не может! — воскликнула она. — Хорес, я не из таких. Это дело мне нравится.
Они подошли к мосту через канал. Хилда подвела отца к осклизлым ступеням, ведущим к узкой площадке чуть повыше уровня воды.
— Пошли, Хорес, — негромко сказала она, осторожно спускаясь, — нам вниз.
Там они оказались надежно скрыты от взглядов прохожих. Хилда распахнула шубу, расстегнула кофту и открыла груди. Потом обхватила его одной рукой за талию, а второй стала тереть промежность сквозь брюки, улыбаясь ему.
