Виктор Пронин - Победителей не судят
— Мне с вами? — спросила Марина.
— А зачем? Ночь промаетесь, толку от вас все равно никакого.
— Может, мне поехать? — вызвался Ухалов, который все это время молча стоял в стороне и только вертел головой, поворачиваясь в сторону говорившего. — Все-таки вместе собак выгуливали...
— Похоже, у вас это лучше получилось, — врач усмехнулся, показав желтые прокуренные зубы. — Как вы-то уцелели?
— Да я отлучился, свою собаку пошел искать, тут, наверное, все и произошло...
— Хорошая у вас собака, знает, когда нужно слинять... Нет, не надо. Назад вернуться не сможете, транспорт уже не ходит... Приходите утром. Вот телефон, вот адрес. — Врач подошел к столу, взял газету и в верхнем свободном от текста углу нацарапал несколько строк. — Мужик ваш вроде в порядке... Тошноты нету? — повысил голос врач.
— Нет, — неуверенно ответил Касьянин. Слова он выговаривал с трудом, да и внятность оставляла желать лучшего — его распухшие окровавленные губы еле шевелились.
— Это хорошо, — сказал врач весело. — Так и запишем — покойничка не тошнило.
— Какого еще покойничка? — не поняла Марина.
— Анекдот такой есть, — рассмеялся врач, на которого, похоже, изуродованный Касьянин не произвел слишком уж большого впечатления, он наверняка видел больных и похлеще. — Приходит врач домой к больному, а того уж хоронят. Врач спрашивает: покойничек потел перед смертью? Потел, отвечают, обильно потел. Это хорошо, говорит врач, это очень хорошо.
— Да, — кивнула Марина. — Смешно. Остроумно. Мне нравится.
— Не советую приходить завтра слишком рано, — врач, видимо, и сам понял, что анекдот рассказал не самый уместный. — После обхода. Ваш муж будет на втором этаже в травматологическом отделении. Заведующий — Сергей Николасвич. К нему и обратитесь. Он мужик ничего, все доложит, как есть. Всего доброго. Не унывайте. Несмотря на то, что физиономия у вашего мужа достаточно помятая, по опыту могу сказать, что самого страшного не случилось.
— А что вы называете самым страшным? — вмешался Ухалов.
— Я уже говорил — проломленный череп, перебитая челюсть... Ну и так далее.
Мужик разговаривает, тошноты нет, значит, возможно, и сотрясения мозга тоже нет. Кстати, он был трезв?
— Да, — твердо сказал Ухалов.
— Это плохо.
— Почему?
— Пьяные мягче, податливее, и потому удары по ним всегда оказываются как бы смазанными, как бы по касательной. Пока!
Врач помахал маленькой ручкой, заросшей рыжими волосами, подхватил свою хромированную кастрюлю и, уже не задерживаясь, быстро вышел из квартиры.
Следующие две недели для Касьянина прошли спокойно и размеренно. Он лежал в палате, где, кроме него, маялись от различных травм еще пять человек, в основном молодые ребята. Самое неприятное, что было в его новой жизни, это сопалатники — они ставили в магнитофоны какие-то сумасшедшие записи, надсадно хохотали, показывая, как презирают собственные раны, какие они все мужественные и отчаянные. К ним приходили девушки, которые тоже хохотали громко и хрипло, видимо, желая доказать своим ребятам, что ни в чем им не уступают. У одного было ножевое ранение, второго сшибла машина, третий, постарше, свалился с крыши, сломав себе при этом несколько ребер. Но в основном жизнь протекала без приключений, и постепенно из кровавой распухшей маски проступало несчастное, но узнаваемое лицо Касьянина.
Приходили из редакции, приносили мандарины, соки, даже котлеты приносили, чему Касьянин радовался больше всего. Редактор Осоргин пришел с небольшой бутылочкой коньяка и тут же выпил ее с потерпевшим. И лишь, сунув пустую бутылку редактору в чемоданчик, Касьянин обнаружил, что она была не так уж и мала — пол-литровой оказалась бутылочка. Но пошла хорошо.
— Ты вот что, Касьяныч, — сказал редактор — молодой, настырный, со своими очень правильными представлениями о том, как должен вести себя настоящий журналист, как должен выражаться, что пить, какие слова при этом употреблять. — Ты вот что... Не вздумай задерживаться. Понял? Кости целы, зубы тоже на месте, слава богу. Я разговаривал с лечащим врачом и теперь знаю о тебе больше, чем знаешь ты сам. У нас беда... Без твоих криминальных заметок тираж упал. В электричках совсем не берут, на прилавках первым делом ищут твою бандитскую колонку. Понял? Мы в редакции стерпим твой внешний вид, женщины тебе такой марафет наведут, будешь краше прежнего. С понедельника выходи. Можешь даже о себе заметку написать.
— Зачем? — не понял Касьянин.
— Как зачем? Во-первых, это криминальная тема, твоя, между прочим, тема. И материал уже собран. Нашим читателям будет полезно знать, что и мы живые люди, что и мы подвергаемся смертельному риску, когда собираем материал для газеты.
— Я собаку выгуливал, — попытался возразить Касьянин.
— Об этом можешь умолчать.
— И потом... Я не знаю, кто на меня напал.
— Ведется следствие. Я звонил в милицию, пообещал прославить все отделение, если найдут злодея. Так и напиши — ведется следствие, весьма успешно, милиция уже вышла на след преступников, но в интересах дела фамилии пока называть не считает нужным.
— Тогда тот подонок меня найдет и еще добавит, — серьезно сказал Касьянин.
— Это, Касьяныч, как написать, понял? Ты же мастер слова, ты профессионал высокого класса. Ты можешь написать так, что ни одна собака ничего не учует, — Осоргин твердо посмотрел на Касьянина.
— Собака, может, и не учует...
— Значит, так, — редактор поднялся, окинул молодым, требовательным взором притихших сопалат-ников, откинул назад волосы, поправил галстук. — Ждем. С нетерпением. Так себе и заруби на своем похорошевшем носу — без тебя загибаемся. Ставку тебе повысили, будешь получать больше.
— Это хорошо, — живо откликнулся Касьянин. — Намного?
— Не о том думаешь, Касьяныч, — назидательно подняв указательный палец, произнес Осоргин. — Важно внимание. А тебя, я смотрю, алчность тут обуяла.
Нехорошо.
— Ладно, — Касьянин махнул рукой. — Вы только не забудьте к моему возвращению.
— О чем?
— Что зарплату повысили.
— Не о том думаешь, Касьяныч, — повторил редактор уже в дверях. И приветственно махнув рукой всей палате, подмигнув Касьянину, осторожно закрыл за собой дверь.
Пришел проведать друга и Ухалов.
— Илья! — заорал он с порога. — Тебя уже можно узнать! Теперь я хотя бы вижу, к кому пришел, чьему выздоровлению радуюсь!
— Спасибо.
— Хотел было притащить Яшку, тебе, думаю, было бы приятно увидеть родственную душу, а?
— И что же?
— Не пустили! Представляешь, какие нравы, какие суровые безжалостные порядки заведены здесь!
— Как Яшка? — спросил Касьянин.
— Уже ходит. Твой Степан выносит его во двор, чтобы он мог погадить.
Знаешь, как он, бедный, страдает оттого, что не может погадить там, где привык!
А в квартире не позволяет собачья совесть! А мой Фоке пропал, — печально проговорил Ухалов. — Увели какие-то подонки. В тот самый вечер и пропал. Можешь считать, что мы с тобой оба пострадавшие. И еще неизвестно, кто пострадал больше!
— Надо же, — обронил Касьянин. Все-таки он был еще слишком слаб и явно не поспевал за словами Ухалова, не мог откликаться на все, что тот выкрикивал. Его хватало лишь на такие вот необязательные словечки. Сотрясение мозга у Касьянина все-таки было, и тошнота была, и рвота, и обилие всевозможных таблеток, какие-то уколы, которые чаще кололи не в вену, а рядом, принося совершенно невыносимые страдания. Но сестры, промахнувшись, выдавив какую-то заразу мимо вены, весело смеялись, дескать, главное, что зараза, которая была прописана, оказалась там, где ей и положено быть, — в организме.
Замолчав на полуслове, Ухалов опасливо оглянулся по сторонам и, убедившись, что никто не обращает на него внимания, приоткрыл полу пиджака.
— Смотри сюда! — произнес он шепотом.
Сначала Касьянин не понял, в чем дело, и, лишь присмотревшись, в полумраке палаты увидел торчавшую из бокового кармана пиджака Ухалова темную рукоятку револьвера. Рукоятка была соблазнительно изогнута, поблескивала облагороженным металлом, а карман отдувался, безошибочно показывая место, где находится барабан.
— Каково? — спросил Ухалов восторженным шепотом.
— Потрясающе!
— Дарю!
— Прямо сейчас?
— Почему бы и нет!
— Думаешь, здесь пригодится? — спросил Кась-янин, терзаясь двойственными чувствами — ему хотелось взять пистолет, взвесить его на ладони, ощутить его холод и изысканные линии, но понимал он и то, что все это блажь, что больничная палата не место для таких игрищ, что Ухалов опять куражится, втягивая его в свой сомнительный и рискованный мир.
— Здесь? — Ухалов шало оглянулся и, словно убедившись, что применить оружие в палате вряд ли придется, немного поскучнел. Но тут же снова воспрянул, и глаза его сверкнули каким-то сатанинским огнем. — Да, действительно... Но хотя бы подержать, а? Пусть он почувствует руку хозяина, а?
