Дин Кунц - Лицо в зеркале
а потому от одного только вида дома, лишившегося четких очертаний и монолитности, волосы на затылке Этана встали дыбом.
Потом последние брызги скатились с ветрового стекла. Продолжающийся дождь смыл грязь. И многоквартирный дом стал прежним, каким Этан увидел его и первый миг: удобным для проживания.
Рассудив, что дождь недостаточно сильный, чтобы раскрывать зонт, он выскочил из внедорожника и перебежал улицу.
В Южной Калифорнии поздней осенью и ранней весной мать-природа страдала непредсказуемыми переменами настроения. От года к году, даже ото дня к дню предрождественской недели погода могла меняться радикально, от сказочно теплой до пробирающей до костей. В этот день воздух был холодным, дождь — еще холоднее, а небо — мертвенно-серым, каким бывает гораздо севернее, где зима по-настоящему вступает в свои права.
На входной двери замок-домофон отсутствовал. Район считался достаточно благополучным, и подъезды не приходилось оборонять от вандалов.
В каплях воды, скатывающихся с куртки, Этан вбежал на крохотный пятачок, выложенный мексиканской плиткой. На верхние этажи жильцы могли попасть как на лифте, так и по лестнице.
В подъезде пахло канадским беконом, поджаренным пару часов тому назад, и «травкой». Дым от нее отличался специфическим запахом. Кто-то постоял здесь, докуривая «косяк», прежде чем выйти в этот серый, дождливый день.
Посмотрев на почтовые ящики, Этан насчитал четыре квартиры на первом этаже, шесть на втором и шесть на третьем. Райнерд жил на втором, в квартире 2Б.
На почтовых ящиках значились только фамилии жильцов. Этану требовалась более подробная информация, чем та, что предоставляли наклейки на ящиках.
У ящиков стоял столик, один на весь дом, на тот случай, когда почтальон не мог положить журналы или другую корреспонденцию в квартирные ящики, скажем, потому, что какие-то из них и без того были забиты до отказа.
На столике лежали два журнала. Оба адресовались Джорджу Киснеру из квартиры 2Д.
Этан постучал по алюминиевым дверцам нескольких ящиков, куда опускали корреспонденцию жильцов, которые его не интересовали. По звуку чувствовалось, что они пусты. Этан предположил, что утреннюю почту еще не разносили.
А вот удары костяшки пальца по ящику квартиры 2Д показали, что он забит под завязку. Вероятно, хозяин квартиры как минимум пару дней находился в отъезде.
Этан поднялся по лестнице на второй этаж. Один коридор, три квартиры по одну сторону, три — по другую.
Квартира Райнерда, 2Б, находилась напротив квартиры 2Д.
Этан позвонил в квартиру Киснера, не получив ответа, позвонил снова. Выдержав паузу, громко постучал.
В каждой из дверей был глазок, позволяющий жильцу разглядеть гостя и решить, открывать дверь или нет. Возможно, в этот самый момент Райнерд изучал спину Этана.
Не получив ответа и на стук, Этан отвернулся от двери Киснера, изобразив крайнее раздражение. Провел рукой по мокрому от дождя лицу, потом по волосам. Покачал головой. Посмотрел направо, налево.
Когда Этан позвонил в квартиру 2Б, яблочный человек распахнул ее сразу, даже не воспользовался предохранительной цепочкой.
В жизни Райнерд оказался даже симпатичнее, чем на видеозаписи камеры наружного наблюдения, сделанной ночью и в дождь. Чем-то он напоминал Бена Эффлека, киноактера.
А многочисленные поклонники Энтони Перкинса сказали бы, что в нем есть кое-что и от их кумира. Скажем, напряженность уголков рта, пульсирующая жилка на правом виске, а особенно мрачный блеск глаз, предполагающий, что их обладатель может сидеть на метамфетамине, во всяком случае, использовать этот препарат для поднятия настроения.
— Сэр, — начал Этан, когда дверь только открывалась, — извините, что беспокою вас, но мне просто необходимо связаться с Джорджем Киснером из квартиры 2Д. Вы знаете Джорджа?
Райнерд покачал головой. Шея у него была бычья. Должно быть, он проводил немало времени на силовых тренажерах.
— Мы с ним здороваемся и спрашиваем друг друга, какая будет погода, — ответил Райнерд. — Не более того.
Поверив Райнерду на слово, Этан продолжил:
— Я — его брат. Рики Киснер.
Ложь могла сойти за правду, при условии, что Киснеру было от двадцати до пятидесяти.
— Наш дядя умирает в медицинском центре Калифорнийского университета, — продолжал лгать Этан. — Врачи говорят, что долго он не протянет. Я звоню Джорджу по всем номерам. Он мне не отзванивается. И теперь вот не открывает дверь.
— Думаю, он в отъезде, — ответил Райнерд.
— В отъезде? Он мне ничего такого не говорил. Вы знаете, куда он мог поехать?
Райнерд покачал головой.
— Позавчера вечером, когда я возвращался домой, он выходил из подъезда с небольшим чемоданом в руке.
— Он сказал вам, когда вернется?
— Я только сказал ему, что, похоже, будет дождь, и на том мы расстались.
— Он очень любит дядю Гарри, мы оба любим, и расстроится, узнав, что не смог попрощаться с ним. Может, я смогу оставить ему записку, чтобы он увидел ее сразу по приезде?
Райнерд просто смотрел на Этана. Теперь артерия запульсировала у него на шее. Мозг, подхлестнутый мегом, усиленно думал, но метамфетамин, ускоряя мысленные процессы, отнюдь не помогал ясности мышления.
— Дело в том, что у меня нет ручки, — добавил Этан. — Да и бумаги тоже.
— О, конечно, у меня все есть, — ответил Райнерд.
— Мне не хотелось бы доставлять вам лишние хлопоты…
— Пустяки, — и Райнерд отвернулся от открытой двери, пошел за ручкой и бумагой.
Оставленный в дверях, Этан решил заглянуть в квартиру. Ему хотелось побольше узнать о гнезде Райнерда.
И в тот самый момент, когда Этан уже поднял ногу, чтобы нарушить право собственности и переступить порог, Райнерд остановился, оглянулся.
— Заходите. Присядьте.
Получив приглашение, Этан счел возможным проявить нерешительность.
— Благодарю, но я с улицы, а там дождь…
— Эту мебель водой не испортишь, — заверил его Райнерд.
Оставив дверь распахнутой, Этан вошел.
Гостиная и столовая составляли одну большую комнату. Кухню отделял бар с двумя стульями.
Райнерд прошел на кухню, к столику под настенным телефонным аппаратом, тогда как Этап устроился на краешке кресла в гостиной.
Мебели в квартире было по минимуму. Один диван, одно кресло, кофейный столик и телевизор. В столовой — стол с двумя стульями.
В телевизоре ревел лев «МГМ»[4]. Поскольку звук Райнерд приглушил, ревел мягко, прямо-таки мурлыкал.
Стены украшали несколько фотографий в рамках: большие, шестнадцать на двенадцать дюймов, черно-белые художественные фотографии. Всякий раз фотографировали птиц.
Райнерд вернулся с блокнотом и карандашом.
— Пойдет?
— Абсолютно, — ответил Этан, беря и то, и другое. Райнерд принес и скотч.
— Чтобы приклеить записку к двери Джорджа, — пояснил он, кладя скотч на кофейный столик.
— Спасибо, — кивнул Этан. — Мне нравятся фотографии.
— Птицы — единственные свободные существа, — заметил Райнерд.
— Пожалуй, что да, не так ли? Свобода полета. Вы сами фотографируете?
— Нет. Только коллекционирую.
На одной фотографии стайка голубей поднималась в мельтешении крыльев с брусчатки площади, окруженной старыми европейскими зданиями. На другой гуси летели в строгом строю под затянутым облаками небом.
— Я как раз собирался посмотреть фильм, а заодно и перекусить, — Райнерд указал на экран. Действительно, начался показ какого-то черно-белого фильма. — Если не возражаете…
— Что? Нет, конечно, забудьте про меня. Я напишу несколько слов и уйду.
На одной фотографии птицы летели прямо на фотографа. На крупном плане смешались крылья, распахнутые клювы, черные бусины глаз.
— Картофельные чипсы когда-нибудь убьют меня, — донеслось из кухни.
— Я могу то же самое сказать про мороженое. В моих артериях его больше, чем крови.
Этан написал печатными буквами «ДОРОГОЙ ДЖОРДЖ», потом прервался, словно задумался, оглядел комнату.
В кухне Райнерд продолжил:
— Говорят, нельзя есть даже один картофельный чипс, а я не могу ограничиться одним пакетом.
Две вороны сидели на железном заборе. В солнечном свете блестели их клювы.
На полу, от стены до стены, лежал белый как снег ковер. Зато мягкую мебель обили черным. Издалека Этан видел, что кухонный стол изготовлен из черной пластмассы.
В квартире властвовали два цвета: белый и черный.
Этан написал «ДЯДЯ ДЖОРДЖ УМИРАЕТ» и вновь притормозил, словно даже такое простое послание давалось ему с трудом.
Доносящаяся из телевизора музыка набирала ход, готовя зрителя к одной из кульминационных сцен. Показывали детектив, снятый в сороковых, может, в тридцатых годах.
Райнерд продолжал копошиться в кухонных полках.
А здесь два голубя столкнулись в полете. Там сова сидела, широко раскрыв глаза, словно потрясенная увиденным.
