Родриго Кортес - Фармацевт
– Очень не нравится! – Глаза старика сердито блеснули, забавная лысинка покраснела. – Опасная и вредная мысль. Человека нельзя сделать святым насильно! Это означало бы отнять у него главный и величайший дар Творца – свободную волю. И если подобное средство действительно существовало, то хвала Аллаху, милостивому и милосердному, что оно забыто и секрет его утрачен.
Ричард Стэнфорд опустил глаза. Он придерживался прямо противоположного мнения!
– За людьми, стремящимися к такой власти над другими, стоит тень джаханнема, – твёрдо сказал Юнускори Махмудов, ишан и катиб самаркандского казиата. И пояснил, наткнувшись на недоумевающий взгляд своего гостя: – Ада, если по-вашему. И его хозяина.
…Идея ещё одной боковой цепи будущей панацеи, её смутный абрис возникли у Ричарда двумя неделями позже, когда он сидел на охапке рисовой соломы в крохотной пустой хижине гойсана Баралти Сина, прилепившейся к горному склону, в одном из северных районов Белуджистана. «Гойсан» на бенгальском диалекте хинди означает подвижник, отшельник, человек, отринувший всю земную суету ради постижения великих истин индуизма.
Мир наш устроен так, что праведники в нём встречаются редко. Но старый, а точнее сказать, уже не имеющий возраста, гойсан Баралти признавался жителями окрестных посёлков именно за праведника. Его искренне уважали и любили, авторитет Баралти Сина был непререкаем.
Порасспросив крестьян близлежащих долин и подкрепив свои расспросы парой рупий, Стэнфорд довольно быстро нашёл молодого крестьянина, согласившегося проводить его к месту, где обитал гойсан Баралти. Надо сразу заметить, что по строжайшему кодексу индуизма отшельник не мог отказать в гостеприимстве и беседе даже злейшему врагу.
Ричард Стэнфорд отнюдь не был врагом. Не был Дик и праздным туристом, падким на бенгальскую экзотику. Но после столь интересной беседы с убеждённым, очень грамотным и образованным мусульманином Юнускори Махмудовым Ричарду хотелось выслушать адепта ещё одной великой религии, узнать, что тот думает относительно некоторых непростых вопросов.
Солнце садилось в тучи, сгустившиеся над дальними хребтами, делая их похожими на горы добела раскалённой лавы. Скальный распадок, где стояла хижина гойсана, словно купался в неистовом предсумрачном сиянии заката, вкрапления кварца ослепительно сверкали, разбрызгивая во все стороны отблески алого и багрового.
Удивительное чувство возникает у человека в настоящих, диких, не прирученных ещё горах. Жестокая красота пиков и пропастей, ледников и отвесных стен, угрюмых скал, вздыбленных пластов гранита и базальта. Словно застывшая музыка Рихарда Вагнера, величественная, мощная и мрачная. «Полёт валькирий». Так же ужасающе прекрасна пустыня, угрюмое очарование которой отлично понимали и чувствовали ветхозаветные пророки и монахи-аскеты, пришедшие им на смену. Или мерцающие в свете равнодушных звёзд полярной ночи льды Антарктиды… Пожалуй, лучше человеку не видеть подобной красоты, она не для него. Да, здесь можно посмотреть в глаза Вечности. Только стоит ли? Люди ведь не валькирии…
– …Так вы, байраги Баралти, – Ричард обращался к отшельнику с максимальным почтением, – полагаете, что Кали-Дурга даже выше, сильнее Вишну? И благостный Бог-созидатель проиграет богине смерти в последней битве?
– Меня радует, сагиб, что ты так хорошо знаешь наш язык. – Сухие тонкие губы Баралти Сина растянулись в подобии улыбки. – Но я не байраги, это слишком высокий ранг. И ты плохо понимаешь основы нашей веры, молодой сагиб. Аватары Вишну, его земные воплощения – Кришна, Рама, все другие – никогда не вступали и не вступят в битву с великой Кали.
– А двое других? Разрушитель Шива и предвечный Брахма?
– Никто из Тримурти! Такая битва невозможна. Её никогда не будет.
– Почему же?
– Потому что гибель лежит в глубинном ядре всего сущего, – лицо отшельника стало суровым, – в основе колеса сансары. И без милости Кали невозможны стали бы ни творение, ни разрушение, ни перерождение. Жизнь без милосердной Кали застыла бы, сделалась бы хуже и страшнее смерти. Даже для богов Тримурти, сагиб! Представь себе вечность, в которой ты, бесконечно могущественный, не можешь ни в чём изменить самого себя и даже не в силах прервать собственное существование. Здесь, и только здесь твоему могуществу положен предел, ибо нет ничего абсолютно беспредельного ни в этом, ни в любом другом из множества миров. Нет, лучше не пытайся представить. Это слишком страшно!
– Мне приходилось слышать, – задумчиво сказал Стэнфорд, – что своим избранникам Кали дарит неземное блаженство. На секунды. Перед самым концом.
– Да! За ничтожные мгновения человек, отмеченный милостью Дурги, заново проживает свою жизнь во всей её полноте, время перестаёт существовать для него. Осознаёт, в чём он шёл против воли богини. И встаёт на правильный путь. Исправляется. После чего сливается с богиней.
– Но лишь в иллюзии?! – жадно спросил Стэнфорд. – Осознаёт и исправляется лишь в иллюзии, за те самые мгновения? Не в реальности?
– А что в нашей жизни не иллюзия, молодой сагиб? – По лицу гойсана Баралти Сина скользнула лёгкая тень усмешки. – Я лишь твоя иллюзия, а ты – моя. Весь вопрос лишь в том, какие иллюзии предстают перед нами. Реальность? Но кто сказал тебе, что реальность существует независимо от нас?
«Верно! – мысленно согласился со старым отшельником Ричард. – Мой гекатин прекрасно подтверждает этот тезис. Но если так…»
– Когда-то Кали указывала своим служительницам тех, кто достоин её внимания, – задумчиво произнёс старый индус. – Не милости, сагиб, а внимания, это очень разные вещи! И если такие люди хотели слиться с богиней, им предоставлялась такая возможность. Единственная попытка. Я бы хотел попытаться, но… Но с тех пор прошло много лет, мир изменился, и секрет молока Кали утрачен.
– Молока Кали?
– Да. Это был особый напиток. Знаешь, почему попытка была единственной? Ищущие просветления получали его из рук жриц Дурги в потаённых храмах богини, после долгих испытаний, бдений, поста. Достойным он нёс высочайшее наслаждение, сравниться с которым не могло ничто. Недостойным – чудовищные мучения. И…
– И всем – смерть? – взволнованно перебил догадавшийся Дик. – И достойным, и нет?
– Всем. Но разве это большая цена за возможность познать себя до конца? Что смерть? Мгновение, не более.
«Вот ведь как, – потрясённо думал Стэнфорд. – Таинственное снадобье Горного Старца. Загадочное молоко богини Кали. Постижение божества, слияние с ним, осознание высшей воли. И смерть, как расплата. Жизнь, как залог и реинкарнация смерти. И наоборот».
– Неужели, байраги Баралти, – голос Ричарда перехватило от волнения, – не осталось никого, кто бы знал состав молока Кали, напитка, который жрицы давали жаждущим испытания?
– Я не знаю состава, молодой сагиб, – грустно промолвил отшельник. – Иначе испытал бы его на себе. Я же вижу, ты не обычный билайт, ангрези. В тебе слышен голос нашей крови. Ты ведь тоже жаждал бы этого? Испытания?
«Ну нет! – Ричарда передёрнуло. – Только не на себе. Мне ещё рановато сливаться с божеством. Но сама идея… Что-то в ней есть до жути похожее на мою мечту о панацее. Билайтами местные жители пренебрежительно именуют всех «европейских варваров», особенно англичан. Ангрези – англичанин. У старика хорошее чутьё. Моя несчастная мать была родом из этих мест, из Западной Бенгалии».
– Хочешь лист бетеля? – спросил Стэнфорда отшельник, указав на небольшую плетёную корзиночку с тёмно-зелёными кожистыми листьями, немного похожими на вишнёвые. – Угощайся. Мой наставник говорил мне, что сок бетеля и ареки тоже входили в состав молока великой богини.
Стэнфорд знал, что такое бетель. По-другому этот лёгкий наркотик называется «пан», он очень распространён в северной Индии и Афганистане. Листья бетеля жуют, завернув в них семена арековой пальмы и маленький кусочек извести.
Стэнфорд посмотрел на тёмно-зелёный лист, привычно проник мысленным взором внутрь его структуры, отсеял общее для всех растений. Что в составе бетеля могло войти в молоко богини Кали, дарующее блаженство и несущее смерть?
Ага, пожалуй, вот это! Похожая на жалюзи плетёнка из плоских полос с металлическим блеском. Слегка отдаёт лиловым. Плетёнка плавно изгибалась, точно под ней шевелилось нечто живое. Надо же, какой сюрприз преподнёс ему бетель, его действующее вещество заслуживает самого пристального изучения. Что, если прислушаться к внутренней музыке этих полосок? Вот: как будто кто-то несильно ударяет серебряным молоточком одновременно по трём полоскам плетёнки. А теперь – ещё по трём. Первая, третья и пятая ступени диатонической гаммы. До минор, тоническое трезвучие.
Дик представил себе, как он сворачивает серебристую плёнку в фигурную трубочку, добавляет к трезвучию ещё один полутон и переводит в фа минор. Технически это должно оказаться не слишком трудным… И тогда изменённая плетёнка из листьев бетеля идеально ложится в ложбинку завитка, который он увидел среди элементов орнамента мечети Биби-Ханум. Два кусочка будущей мозаики, его панацеи, которые подходят друг к другу, точно ключ к замку. Превосходно, именно то, что требуется! Нужно будет отправить несколько фунтов сушёных листьев бетеля в Лондон.
