Майкл Коннелли - «Линкольн» для адвоката
Сантос показал, что у лежащего были измазаны кровью одежда и левая рука. Сантос засвидетельствовал тождество между тем поверженным и нынешним обвиняемым, Льюисом Россом Руле. Он добавил, что Руле выглядел как человек, пострадавший от контузии или повреждения головы и который вначале не реагировал на команды. Сантос перевернул его лицом вниз и сковал руки на спине наручниками. Затем полицейский взял пластиковый пакет для вещественных доказательств, находившийся у него в специальном кармане на ремне, и обернул им окровавленную руку Руле.
Сантос показал, что один из мужчин, державших Руле, вручил ему складной фальцнож, который был раскрыт и имел кровь на рукоятке и на лезвии. Он добавил, что поместил в пакет для улик также и этот предмет и передал его детективу Мартину Буккеру, как только тот прибыл на место преступления.
В ходе перекрестного допроса я задал Сантосу два вопроса:
– Офицер, была ли кровь на правой руке обвиняемого?
– Нет, на его правой руке крови не было, а иначе я обернул бы пакетом и ее.
– Понимаю. Итак, имеется кровь на левой руке и нож с кровью на рукоятке. Не показалось ли вам тогда, что если бы обвиняемый держал этот нож, то он должен был бы держать его левой рукой?
Минтон заявил протест, сказав, что Сантос всего-навсего патрульный полицейский и данный вопрос вне сферы его компетенции. Я возразил, что ответ на данный вопрос требует только здравого смысла, а не каких-либо специальных знаний. Судья отвела протест, и секретарь повторила мой вопрос свидетелю.
– Мне так показалось, – ответил Сантос.
Следующим давал показания медицинский работник Артур Метц. Он рассказал присяжным, как держалась Кампо, когда он оказывал ей помощь менее чем через полчаса после нападения, и о степени ее повреждений. На его взгляд, она претерпела три серьезных воздействия на лицо. Он также упомянул маленькую колотую рану у нее на шее. Все ранения он описал как неглубокие, но болезненные. На специальном пюпитре перед присяжными была выставлена в увеличенном виде фотография лица Кампо – та самая, которую я видел на самом первом судебном слушании. Я заявил протест, аргументируя тем, что данное фото наводит на предвзятое истолкование, поскольку изображение намного увеличено против естественных размеров, однако судья Фулбрайт отклонила мое возражение.
Тогда, при перекрестном допросе Метца, я использовал фотографию, против которой только что возражал.
– Когда вы говорили, что вам показалось, будто она претерпела три воздействия на лицо, что вы подразумевали под словом «воздействие»? – спросил я.
– Ее чем-то ударили. Либо кулаком, либо каким-нибудь тупым предметом.
– То есть, проще говоря, кто-то ударил ее три раза. Не могли бы вы с помощью лазерной указки показать на фотографии членам жюри места, где эти воздействия имели место?
Я отстегнул от кармана своей рубашки лазерную указку и поднял ее повыше, показывая судье. Она дала мне разрешение отнести ее Метцу. Я включил указку и передал ему. Тот поместил красный светящийся кончик лазерного луча на изображение разбитого лица Кампо и круговыми движениями обвел три зоны, куда, по его мнению, наносились удары. Он обвел правый глаз, правую щеку и область, включающую правую сторону рта и носа.
– Благодарю вас, – произнес я, забирая у него указку и возвращаясь за кафедру. – Итак, если все три удара пришлись по правой стороне ее лица, то они должны были исходить с левой стороны нападавшего, верно?
Минтон заявил протест, пояснив, что вопрос находится вне сферы компетенции свидетеля. И вновь я в качестве аргументации апеллировал к здравому смыслу, а судья отвела возражение прокурора.
– Если нападавший находился к ней лицом, удар должен был исходить слева, – сказал Метц. – Разве что он бил ее тыльной стороной руки. Тогда, конечно, он мог нанести его и правой.
Свидетель закивал, довольный собой. Он, видимо, считал, что помогает обвинению, но слегка перебарщивал в своих стараниях и тем самым скорее помогал защите.
– Нападавший трижды ударил мисс Кампо тыльной стороной ладони, вызвав при этом такие повреждения?
Я указал на фото на экспозиционной подставке. Метц пожал плечами, осознав, что, пожалуй, был не так уж полезен обвинению.
– Вероятно.
– Вероятно, – повторил я. – Ну а можете вы предположить какую-либо другую возможность, объясняющую столь сильные повреждения, кроме прямых ударов левой?
Метц опять пожал плечами. Он был не очень-то внушительным свидетелем, особенно после двух копов и диспетчера, которые были весьма точны в своих показаниях.
– А если бы мисс Кампо понадобилось самой ударить себя по лицу кулаком? Не пришлось ли бы ей тогда действовать правой ру…
– Ваша честь, это неслыханно! – стремительно вскочил со своего места Минтон. – Предположить, что жертва сама учинила над собой подобное, – это не только публичное оскорбление суда, но и всех жертв насильственных преступлений вообще! Мистер Холлер опустился до…
– Свидетель сказал, что все вероятно, – возразил я, стараясь приглушить этот фонтан демагогии. – Я пытаюсь рассмотреть…
– Возражение принимается! – оборвала дискуссию Фулбрайт. – Мистер Холлер, не развивайте эту тему, если только вами не руководит нечто большее, чем чисто исследовательский интерес.
– Да, ваша честь. Больше нет вопросов.
Я вернулся за стол, посмотрел на присяжных и по их лицам понял, что допустил ошибку. Достигнутый положительный эффект я превратил в отрицательный. Очко, набранное мной при вопросе о преступнике-левше, нейтрализовалось предположением, что пострадавшая сама разбила себе лицо. Три женщины из числа присяжных были особенно мной недовольны.
Тем не менее, я постарался сфокусироваться на положительной стороне дела. Приятно заранее знать чувства присяжных – прежде чем сама Кампо взойдет на свидетельскую трибуну и я задам ей аналогичный вопрос.
Руле подался ко мне и зашептал:
– Какого черта вы вытворяете?
Я молча повернулся к нему спиной и обвел взглядом зал. Он был почти пуст. Лэнкфорд и Собел не вернулись, репортеры тоже ушли. Оставалось лишь несколько случайных зевак, похожих на произвольное сборище пенсионеров, студентов-правоведов и юристов, пережидающих, пока начнутся слушания с их участием в других залах. Но я рассчитывал, что один из этих зевак являлся «подсадной уткой» со второго этажа, из канцелярии окружного прокурора. Тед Минтон, наверное, и совершал сегодня самостоятельный полет, без инструктора, но я подозревал, что его босс захочет присмотреть за ним и за делом, которое он ведет. Я знал, что играю не только на жюри присяжных, но и на соглядатая. По плану к концу судебного процесса я должен был посеять панику у представителей второго этажа, которая рикошетом отзовется в Минтоне и вынудит молодого прокурора пойти на крайние меры. Собственно, крайних мер я и добивался.
Послеобеденное заседание продолжалось. Минтону предстояло еще научиться ведению дела и манипулированию присяжными – такому, что приходит с годами и опытом судебных заседаний. Я смотрел в оба на скамью присяжных – туда, где сидели подлинные судьи, – и видел, что члены жюри начинали скучать по мере того, как свидетели выходили давать свои показания, в мельчайших подробностях совпадавшие с предыдущим прямолинейным изложением событий той ночи обвинителем. Сам я задавал мало перекрёстных вопросов и старался поддерживать на лице выражение, имитирующее выражения лиц присяжных.
Минтон явно стремился приберечь свой самый убойный, веский и убедительный материал для второго дня. Тогда он, очевидно, вызовет ведущего детектива по делу, Мартина Буккера, чтобы тот свел вместе все детали, а вслед за ним – жертву, Реджину Кампо, чтобы та окончательно довела всю картину преступления до сознания присяжных. Метод, хорошо зарекомендовавший себя на практике: завершать дело на силовой и эмоциональной ноте, – и он оправдывал себя в девяноста процентах случаев. Но из-за этого метода первый день двигался с черепашьей скоростью.
К концу дня процесс оживился – вызвали последнего свидетеля. Минтон пригласил на свидетельскую трибуну Чарлза Тэлбота, который снял Реджину Кампо в «Морган» вечером шестого марта и ушел вместе с ней на квартиру. В сущности, Тэлбот мало что мог предложить обвинению. Он был вызван в суд главным образом для того, чтобы засвидетельствовать: когда он выходил от Кампо, та находилась в добром здравии. В общем-то ни за чем больше. Однако его появление спасло суд от начинавшей воцаряться скуки. Причина в том, что Тэлбот в своем лице явил присяжным человека абсолютно иного образа жизни, совершенно противоположного их собственному, а присяжным всегда любопытно заглянуть по ту сторону.
Тэлботу пятьдесят пять лет. У него крашеные светлые волосы, которые никого не ввели в заблуждение, и полусмазанные татуировки морского содержания на обоих предплечьях. Он был двадцать лет как разведен и владел круглосуточным магазинчиком под названием «Квик-Квик». Бизнес обеспечивал ему достаточные жизненные средства и комфортный образ жизни: он имел квартиру в Уорнер-центре, последнюю модель «корвета» и возможность вести ночную жизнь, в том числе широкий выбор городских поставщиц сексуальных услуг.
