В зеркале Фауста - Артур Гедеон
– Его предупредят, не волнуйся.
Наконец последние двери за ними закрылись, и она прижалась к ним спиной. Это и впрямь была библиотека, а еще стены здесь были расписаны картами, и кругом висели портреты древних мудрецов. Стояли кресла, диваны и стулья.
– Какие книги ты любишь читать? – спросила она.
Он совсем смутился:
– Какие мне дает читать мой господин.
– И какие он дает тебе читать книги?
– Богословские…
– И ты нашел в них смысл жизни, милый? – Она провела рукой по его щеке, и он разом вспыхнул. – Как ты зарделся…
– Меня еще никто так не касался, – честно признался он.
– А хотелось бы почитать другие? Про тайны любви, например?
Он с трудом проглотил слюну.
– Очень хотелось бы, но мой господин вряд ли одобрил бы… Он бывает очень строг…
– Хватит про своего господина. Думаю, твой господин о многом тебе не сказал, потому что не знал этого сам. А если бы знал, сказал бы? Сомневаюсь…
Она сделала несколько шагов, села на большой диван, а потом и прилегла по-гречески. Похлопала по ложу:
– Присядь ко мне.
– А как же книги?
– После посмотришь.
Он осторожно присел на краешек.
– Ты веришь в любовь с первого взгляда?
– Не знаю.
– А пора бы – ты уже взрослый.
– Может быть, и верю…
– Может быть! – рассмеялась она. – Может быть…
А у него голова кружилась, еще одно движение – и рухнет с ее ложа на пол.
– Поцелуй меня, красавчик, – вдруг потребовала она.
– Что?
– Ты слышал. Ну же, смелее.
Герберт понял, что второго такого случая ему не представится в жизни. И даже если ему сегодня отрубят на рыночной площади голову, он все равно сделает это – получит свой уголок рая. Вдохнет от чудесного плода и съест его. Ах, эти губы, эти глаза!..
– Ну же, ну…
Он склонился и поцеловал ее в губы. Но это было не все. Глядя ему в глаза, она расстегнула первый крючок на своем платье, у шеи, затем второй и третий, и вот уже обнажились ее ключицы, открылось для поцелуев начало юной белой груди…
– Я сплю? – прошептал он.
– Может быть, – проворковала она в ответ. – Целуй же меня, милый Герберт, и не мучайся сомнениями… Я хочу этого, я!
Он вернулся в пиршественный зал час спустя, когда шторм улегся. И тотчас попал в лапы разгневанного господина и наставника:
– Где тебя носило, мой ученик?
– Живот, мастер Неттесгейм, – пролепетал он, – у меня скрутило живот, когда я увидел летающую книгу…
К ним как раз подошел Антоний Августин.
– От такого зрелища все что угодно скрутит. Обделалось человек двадцать, в том числе три кардинала и пять епископов. Что говорить о мальчишке? – кивнул он на Герберта. Стал загибать короткие крючковатые пальцы в перстнях: – Пятнадцать обмороков, три удара и одна смерть. Но книга летала отлично! – Бодрый старик потер руки. – Иоганн Фауст и тут был на высоте! Вот ведь, воспитал я ученика на голову всему миру. Только куда он делся? Мне донесли, Неттесгейм, что он даже не забрал тысячу флоринов серебром, как запросил вначале. Оставил записку: «Раздайте бедноте от моего имени». Каков честолюбец? Просто исчез, как его и не было!
Но Герберт слушал их вполуха. Он был как будто в полузабытьи. Влюбленный школяр вспоминал губы и плечи юной синьоры, рабом которой теперь стал навеки. Ее грудь и бедра. Ее сияющие глаза! Всего полчаса назад по воле случая и женской прихоти на том самом топчане он стал мужчиной, любовником, другом. Рабом и верным псом! Золотым локоном у ее уха, пушинкой на ее теплой ладони. А еще он вспоминал последние слова, уверенно посланные ему на прощанье: «Однажды я вернусь за тобой, мой милый Герберт, жди меня!»
2
Крымов и Долгополов стояли у чугунного парапета, за которым заточенная в лед и снег мирно спала Москва-река. Но смотрели они сейчас не на замерзшую реку, а на грандиозную высотку на Котельнической набережной. В самом ее центре, вокруг двух вылетевших окон, была густая черная гарь. Она смотрелась раной, черной пробоиной. Дым уже вышел, все было залито и затоплено пожарными. Теперь только соседям снизу, квартиры на три-четыре, делать ремонт и проклинать чертовых сектантов, которых за их дьявольские представления и ведьмину ворожбу покарали свыше. Такой слух, по крайней мере, шел по всему дому.
– Думаете, это его рук дело? – спросил детектив. – А не просто взорвался газ?
– Даже не сомневаюсь, Андрей Петрович, – сжимая в руке газету, ответил бодрый старичок в пуховике и шапке лыжника. – Пока Горецкий был просто тихоней-профессором, он их презирал, а потом, получив силу и мощь, устроил им представление. Буквально! С выходом знаменитой покойницы Маты Хари! Запугал их до смерти, посмеялся над ними, походя овладел своей бывшей любовницей, которая когда-то разбила ему сердце и от которой теперь остался один обгоревший труп, как и от половины членов эзотерического общества. Никого не пожалел! Даже старушек, с которыми прежде жевал печенье на кухне этой мадам. Ведь мог бы остановиться на их унижении – нет! Мало этого оказалось, мало!
– Зачем он это делает?
– Озверел потому что. Уверенность в собственных силах развязала ему руки. Вседозволенность ослепила. А знания, которые он получил в «Прóклятой библиотеке», открыли для него врата всего сущего и запредельного. Это и называется: гордыня. Эти знания сделали господина Горецкого, по его же мнению, равным Господу Богу. – Долгополов потряс газетой, а потом развернул ее. – Именно отсюда и это объявление в газете: «Аттракцион „Больше, чем Бог!“ Хан Барбакан! Проездом из Москвы в Нью-Йорк! Только одно выступление! Не пропустите! И берегите сердца!». Мои люди уже мне обрисовали заезжего мага, его ассистентку и телохранителя-бородача. «Больше чем Бог!» Ну, разве человек в своем уме был бы способен на такое? Да ни в коем разе. Вот с кем он теперь тягается. Это уже свихнувшийся псих, бешеный пес, теперь его только пристрелить. Да сделать это будет не так-то просто. И охраняют его теперь, я так думаю, как курицу с золотым яйцом. Ну что, берем машину и едем смотреть аттракцион?
– Едем, – согласился Крымов. – Вы правы: застрелить бы его прямо там.
– Да, было бы хорошо, – согласился Антон Антонович. – Да кто туда пустит с пистолетами? Еще в террористы запишут. Объясняй им потом, для чего у нас серебряные пули!
В большом ночном клубе «Меркурий-холл» на Комсомольском проспекте публика собиралась элитная и избалованная. Тут желали хлеба и зрелищ – и получали их сполна. Крымов и Долгополов купили билеты на галерке.
