Джек Кертис - Заколдуй меня
— В нашем браке тоже было не очень много чувства, Сэм.
— Но ты могла сказать мне об этом.
— Ну, — Карен прислонилась спиной к окну, — сам факт, что ты нуждался в подобных объяснениях, делал их невозможными.
— Я, пожалуй, выпью чего-нибудь, — сказал Паскью. Он взял с низкого столика бутылку и стаканы.
— Да, конечно. Это ты ездишь на зеленом «мерседесе», Сэм? — спросила Карен, обернувшись к окну.
Паскью покачал головой.
— Нет.
— Просто там двое ребят хотят вытащить аудиосистему через окно машины.
Паскью подошел к ней, держа в руке бутылку и стаканы. Он не обратил внимания на взвывшее на двух нотах противоугонное устройство; наверное, так же вот сельский житель не отреагировал бы на крик петуха. На мостовую со звоном посыпались осколки стекла. После этого парни начали работать, стараясь не повредить технику.
— Такова жизнь в Лондоне, — прокомментировал Паскью, — от скуки здесь не умрешь. — Он разлил виски по стаканам.
После недолгого раздумья Карен взяла предложенный им стакан.
— Я была в Италии, — сказала она, — в Перуджии, это недалеко от Флоренции.
— И как долго?
— С тех пор, как уехала отсюда. То есть последние десять лет. Я жила там.
Паскью стал размышлять над сказанным, стараясь найти утерянный ключ к разгадке.
— Однажды я вернулся домой — это было лет десять тому назад. В доме все было так, как я оставил, уходя, или как ты оставила. Прошло какое-то время, может быть день, прежде чем я осознал, что на самом деле означало это слово — «оставила». Я не знал, что ты собираешься так поступить, и, когда это произошло, не мог понять почему. Ни записки, ни телефонного звонка. Можно было подумать, что тебя нет в живых. Полиция допускала и такую возможность. До тех пор, пока ты не «дала мне знать», что с тобой все в порядке. За определенный промежуток времени я испытал все: страдание, недоумение, отчаяние, смятение и еще черт знает какие чувства. Знаешь ли ты, как скверно мне было! Как... — Он напряженно подыскивал простые слова, чтобы передать чувство потерянности, охватившее его, поведать о своем пьянстве, испуге, одиночестве, об отвращении к самому себе, переполнявшем его. В конце концов он просто посмотрел на нее пристально, покачав головой, как будто ждал ответа.
— Тебе показалось, что все произошло внезапно? — спроеила Ка-рен. — Мне тоже. Я ушла на встречу с одним человеком и была уже на пути домой, когда осознала, что не хочу возвращаться. И сказала себе — хватит. Я повернула в другую сторону и так и не попала домой. Вот почему я не взяла с собой никаких вещей.
— "Сказала себе — хватит"! — Паскью глотнул виски, и в голове у него все поплыло...
— Хватит пустоты, — продолжала Карен. — Пустота — вот, видимо, от чего я прежде всего хотела избавиться.
Ключ к разгадке пока не нашелся.
— Но почему именно в Италию? — спросил Паскью. — Не понимаю, что тебя туда влекло?
— Думаешь, климат?
— Климат, вино, картинные галереи, ну не знаю, что еще. В этой истории все удивительно.
— Меня увез туда итальянец.
Паскью медленно отвинтил колпачок на бутылке виски и подлил в стакан — чуть-чуть, лишь бы чем-то себя занять.
Карен улыбнулась и вскинула брови.
— Забудь об этом.
Помолчав, он сказал:
— Ты меня удивляешь...
Этому воспоминанию было всего две минуты, но он чувствовал, как толща прожитых лет расступается перед ним, чтобы перенести его в тот момент, когда Карен произнесла: «Я ушла на встречу с одним человеком. И уже была на пути домой...» Вот здесь-то и крылся ключ к разгадке.
— И как его зовут? — Он задал Карен тот же вопрос, с которого она начала разговор, войдя в квартиру, с той лишь разницей, что ее это на самом деле нисколько не интересовало.
— Как его зовут? Где мы познакомились? Как долго это у нас продолжалось? Все это вопросы десятилетней давности, Сэм. Я полюбила его и разлюбила тебя. Просто интересно — даже поразительно, что у тебя никогда не возникало ни малейшего подозрения. — Она выпила виски залпом с таким видом, словно собралась уходить. — Поразительный эгоцентризм.
— Ты считаешь?
— Эгоцентризм и безразличие — две стороны одной медали. — Она продолжала: — Его зовут Эдуардо. — Теперь уже не имело никакого значения, знает он это или нет.
— И ты продолжаешь жить там?
— Да. Мы несколько раз переезжали, но все время оставались в одном и том же районе. Теперь живем в окрестностях Перуджии. У нас своя ферма, есть даже небольшой виноградник.
Паскью закрыл глаза, стараясь представить себе эту картину. Холмы под синим небом, террасы с виноградниками, дом, сложенный из бледного камня, крытый большими терракотовыми черепицами. На террасе Карен с Эдуардо потягивают вино, нежась в последних лучах заходящего солнца.
— Звучит идиллически, — отметил он.
— Такая жизнь нас вполне устраивает. — Она произнесла это подчеркнуто скромно.
Паскью хотел сказать: «Я был в отчаянии, в ужасе! Хотел, чтобы ты вернулась, не знал, где ты находишься. Но никаких решительных шагов не предпринимал. Побывал в Аргентине, сидел там в тюремной камере, ожидая, пока появятся палачи и начнут меня пытать». Но ничего этого он не сказал, понимая, что не о нем сейчас идет речь. Что он ее совершенно не интересует.
— Итак, Карен... — Он улыбнулся ей, словно старой знакомой, случайно замеченной в толпе. — Думаю, ты предприняла это путешествие не для того, чтобы извиниться.
— Мы решили пожениться, — объяснила она. — И я приехала просить у тебя развода. Мне не хотелось сообщать об этом в письме или по телефону.
— Почему бы и нет? — Ты ушла от меня не попрощавшись, и с тех пор мы ни разу не встретились.
— Да, это правда, — сказала Карен. — Но все дело в том, что теперь это не имеет для меня никакого значения. Сначала я была зла на тебя, потом стала жить другой жизнью. Меня занимали другие мысли, другие люди. Но прошлое постоянно оставалось со мной, как шепот в комнате, наполненной другими голосами.
— А теперь это прошло?
— Да, теперь этого нет, — подтвердила она.
Наступило тягостное молчание. Десять лет назад Паскью ходил по дому, заглядывая в каждую комнату, сначала с недоумением, потом охваченный беспокойством, стараясь отыскать хоть что-то, объясняющее ее исчезновение. Этот момент вновь всплыл у него в памяти, отчетливо, со всеми запахами и звуками: концерт для виолончели, разносившийся по всему дому, острый аромат устриц, замоченных в уксусе, стук дверей, которые он открывал и закрывал, стараясь найти разгадку.
* * *— Дверь была открыта... — Софи оглядела их по очереди. — А я думала, этот район далеко не безопасный.
Паскью промямлил:
— Я не... — Потом: — А как?.. — И: — Она...
— Я догадываюсь, кто она, и поэтому ухожу. Ведь вам есть что сказать друг другу.
— Не так уж много, — возразила Карен.
— Гораздо больше, чем я хочу услышать.
— Ради Бога, не уходи! — попросил Паскью. Он понимал сейчас лишь одно — что теряет ее.
Прежде чем закрыть дверь, Софи спросила:
— А что же мне, по-твоему, остаться и давать полезные советы?
* * *Карен развела руками:
— Мне очень жаль, Сэм. Я некстати. Но откуда мне было знать?..
— По поводу развода обратись к Джорджу Роксборо. Думаю, обойдется без осложнений — ведь развод по взаимному согласию.
— И денег понадобится немного, — добавила она. — Мы не будем подавать в суд на раздел имущества.
Он кивнул:
— Вот и хорошо. — Потом спросил: — Ну и как ты?.. Как тебе живется?
— Как живется?
— Да.
— Дом у нас замечательный, хоть и осыпается по кусочкам. Он ведь очень старый. Но крыша надежная, летом жарко, а зимой топим дровами камины. Сезоны у нас там совпадают со сроками сборов винограда. Наш виноградник совсем маленький. Вино только для себя, все традиционные праздники мы соблюдаем. Друзья помогают собирать урожай и давить ягоду. Я живу с мужчиной, которого люблю. Денег, в общем, хватает. — Она рассказывала не по порядку, перескакивая с одного на другое, но Паскью чувствовал, что это не все, что кое-что она приберегла напоследок. — Иногда я преподаю английский, раз в неделю хожу на рынок, издаю журнал, что-то вроде ежегодника — там фиксируются сезонные изменения. Мне очень жаль, Сэм, я понимаю, что либо поторопилась, либо опоздала со всем этим, но для нас с Эдуардо время самое подходящее. Что еще? — Она словно шла по списку и теперь добралась до конца. — Жизнь течет неторопливо; я успеваю запечатлеть в сознании каждый момент, и это мне нравится. У нас двое детей, две дочери — одной семь лет, другой четыре.
Паскью долго к как-то неестественно громко смеялся. Потом произнес:
— Ну что же! Я спросил тебя, как живешь. Ты мне все рассказала.
Уходя, Карен повторила:
— Мне очень жаль...
Но прозвучало это, будто в первый раз.
* * *Паскью выпил еще немного, потом еще, подумал о домике в Тоскане, о здоровом образе жизни. И внезапно пожалел, буквально пришел в отчаяние от того, что не спросил у Карен имена ее дочерей. Усталость подступала потрескивающими где-то в затылке электрическими разрядами. Он подумал: «Я знаю, что такое сон как средство самозащиты». И уснул.
