Алексей Евдокимов - ТИК
Еще когда майору позвонил Гродников, Знарок специально спросил, не упоминал ли следователь сайта «Синефобия.ру» — но Гродников клялся, что нет…
Уроды рода«Шесть убийств… в сущности почти нас не трогают, хотя, когда мы совершаем их, вызывают довольно приятное, щекочущее ощущение, объяснимое естественной порочностью людей, ибо, если хорошенько присмотреться, первым движением человеческой души всегда остается радость при виде чужого несчастья и горя». Так устами героя «Жюстины» игриво эпатировал современников некий маркиз — каковыми современниками и был упакован в сумасшедший дом, имя свое дав тому, что по сию пору принято считать психической и сексуальной патологией.
Кажется, Фромм писал о трех разновидностях стимулов, руководящих садистами. Это стремление к подчинению других, к власти над ними, к зависимости других от тебя. Стремление к безраздельному управлению другим, к эксплуатации другого, к использованию его. И стремление к физическому и психологическому унижению другого, удовольствие от его мучений. Обычно садист очень хорошо чувствует не только более слабого — но и более сильного. Подчиняется и унижается с той же готовностью и чуть ли не тем же удовольствием, с которым подчиняет и унижает. Недаром S & M по жизни ходят парой.
Строго говоря, ничего противоестественного, то есть противоречащего природе, во всем этом нет. Ведь принцип, лежащий в основе биологического механизма выживания любой популяции — принцип естественного отбора. Силовое доказательство собственной жизнеспособности и, соответственно, роли в иерархии и репродуктивной ценности. Утверждение биологической значимости через подавление более слабого.
Целиком на этом базируется понятие власти — да и все, так или иначе, вертикальные человеческие отношения. Всякая иерархия сапиенсов, восходящая в итоге к иерархии стаи приматов.
История государства (не только каждого конкретного, а вообще государственной власти) — это история жестокости. Столь повсеместной и безальтернативной, что почти не поддается квалификации как «нормальная» или «патологическая». Садистская практика великих исторических личностей — в какой мере она является симптомом психической болезни (если это и впрямь болезнь), а в какой — максимальной реализацией биологического инстинкта лидерства на государственном уровне?
Чем абсолютнее власть, тем интенсивнее реализация. «И, на ночь глядя, таблетки богдыхан запивает кровью проштрафившегося портного…» Набоков в одном из самых элегических эпизодов «Дара» промежду прочим поминает тирана Шеусина, «который вскрывал из любопытства беременных, а однажды, увидев, как в холодное утро носильщики переходят вброд ручей, приказал отрезать им голени, чтобы посмотреть, в каком состоянии находится мозг в костях».
Римскому императору Тиберию приписывают личное авторство такой пытки: жертву угощали мочегонным вином — и перетягивали веревкой пенис, перекрывая мочеиспускательный канал. О другом императоре, Калигуле, Гай Светоний Транквилл писал: «Многих граждан из первых сословий он, заклеймив раскаленным железом… бросил диким зверям, или самих, как зверей, посадил на четвереньки в клетки, или перепилил пополам пилой… Отцов он заставлял присутствовать при казни сыновей… Надсмотрщика над гладиаторскими битвами и травлями он велел несколько дней подряд бить цепями у себя на глазах и умертвил не раньше, чем почувствовал вонь гниющего мозга… Один римский всадник, брошенный диким зверям, не переставал кричать, что он невиновен; он вернул его, отсек ему язык и снова погнал на арену…»
Он же — об императоре Домициане: «Чтобы выпытывать у противников имена скрывающихся сообщников, он придумал новую пытку: прижигал им срамные члены, а некоторым отрубал руки».
Валашского господаря Влада Цепеша румыны за успехи в борьбе с турками почитают национальным героем — при том, что этот знаменитейший и кровавейший исторический садист, прозванный «Протыкателем» за любовь к посажению оппонентов на кол, вдохновлял авторов литературных ужасников еще за четыреста лет до Брэма Стокера. В 1490 г. Ефросин, иеромонах Кирилло-Белозерского монастыря, переписал первый список древнерусского «Сказания о Дракуле воеводе»: «Бысть в Мунтьянскои земли греческыя веры христианин воевода именем Дракула влашеским языком, а нашим диавол. Толико зломудр, якоже по имени его, тако и житие его. Приидоша к нему некогда от турьскаго поклисарие (послы), и егда внидоша к нему и поклонишася по своему обычаю, а кап (головных уборов) своих з глав не сняша. Он же вопроси их: „Что ради тако учинисте ко государю велику приидосте и такову срамоту ми учинисте?“ Они же отвещаша: „Таков обычай наш, государь, и земля наша имат“. Он же глагола им: „И аз хощу вашего закона потвердити, да крепко стоите“, и повеле им гвоздем малым железным ко главам прибити капы».
Впрочем, что нам та румынская Гекуба — одним из главных вкладов России (со всей ее лелеемой почвенниками уникальной «духовностию») в мировую историю стала роскошная галерея властительных садистов. Карамзин описывал резню в Новгороде, устроенную Иваном Грозным: «Судили Иоанн и сын его таким образом: ежедневно поставляли им от пятисот до тысячи и более новгородцев; били их, мучили, жгли каким-то составом огненным, привязывали головою или ногами к саням, влекли на берег Волхова, где сия река не мерзнет зимою, и бросали с моста в воду, целыми семействами, жен с мужьями, матерей с грудными младенцами. Ратники московские ездили на лодках по Волхову с кольями, баграми и секирами: кто из вверженных в реку всплывал, того кололи, рассекали на части… Уверяют, что граждан и сельских жителей изгибло тогда не менее шестидесяти тысяч. Кровавый Волхов, запруженный телами и членами истерзанных людей, долго не мог пронести их в Ладожское озеро».
О казни 25 июля 1570 г. обвиненных в измене, в том числе печатника Ивана Висковатого: «Заградили ему уста, повесили его вверх ногами, обнажили, рассекли на части, и первый Малюта Скуратов, сошедши с коня, отрезал ухо страдальцу. Второю жертвою был казначей Фуников-Карцов… Сего несчастного обливали кипящею и холодною водою: он умер в страшных муках. Других кололи, вешали, рубили. Сам Иоанн, сидя на коне, пронзил копием одного старца. Умертвили в четыре часа около двухсот человек…»
Касательно Грозного у Карамзина есть очень характерный пассаж: «Иоанн не изменял своему ПРАВИЛУ СМЕШЕНИЯ в губительстве: довершая истребление вельмож старых, осужденных его политикою, беспристрастно губил и новых; карая добродетельных, карал и злых». Казнь, государственное убийство не как наказание, не по какому-либо принципу, но — принципиально без системы, только и исключительно как осуществление власти, перед которой правых нет по определению.
Ссылаясь на «историка ливонского», Карамзин приводит такой эпизод: «Чиновник Иоаннов, князь Сугорский, посланный к императору Максимилиану, занемог в Курляндии. Герцог, из уважения к царю, несколько раз наведывался о больном через своего министра, который всегда слышал от него сии слова: „Жизнь моя ничто: лишь бы государь наш здравствовал!“ Министр изъявил ему удивление. „Как можете вы, — спросил он, — служить с такою ревностию тирану?“ Князь Сугорский ответствовал: „Мы, русские, преданы царям и милосердым, и жестоким“».
Дело, разумеется, не в особенностях национального характера, а в законе джунглей: «унижай слабого, подчиняйся сильному». Любая власть держится на обоюдной готовности подчиняющего унижать и подавляемого унижаться. «В другой раз, когда он сидел за обедом, — это снова Николай Михайлович и снова об Иоанне Васильевиче, — пришел к нему воевода старицкий Борис Титов, поклонился до земли и величал его как обыкновенно. Царь сказал: „Будь здрав, любимый мой воевода: ты достоин нашего жалованья“, — и ножом отрезал ему ухо. Титов, не изъявив ни малейшей чувствительности к боли, с лицом покойным благодарил Иоанна за милостивое наказание: желал ему царствовать счастливо!» В принципе, это и называется — лояльность.
О патологии и преступлении в отношении властной жестокости говорили лишь в тех случаях, когда она подвергалась суду и наказанию — тем охотнее, чем реже это происходило. «Жена ротмистра конной гвардии Глеба Салтыкова Дарья Николаева, овдовевши 25 лет, получила в управление населенные имения, толпу крепостных слуг, — пишет С. М. Соловьев, — и в этом управлении развила чудовищную жестокость: собственными руками она била без милости своих слуг и служанок чем попало, припекала им уши разожженными щипцами, обливала кипятком. По ее приказу били, секли дворовых мужчин и женщин, забивали и засекали до смерти, и все за маловажные вины по хозяйству. Злость Салтыковой, усиливаясь по мере терзания несчастных жертв, доходила до бешенства… Наконец в 1762 году дошла до Екатерины жалоба, что с 1756 года Салтыковой погублено уже душ сто. Жалоба переслана была в Юстиц-коллегию; началось следствие…»
