Неизвестен Автор - Потусторонним вход строго воспрещен

Автор неизвестен

Потусторонним вход строго воспрещен

John B. P. Nav, ученик Мастера

ПОТУСТОРОНИМ ВХОД СТРОГО ВОСПРЕЩЁН

- Да, там было жарко. Все так говорят, так почему же я не могу. Ведь там действительно было жарко. Никто и не помышлял об отдыхе. Работа, работа... знаешь, что самое страшное? Это когда война становиться работой. Отстреливаешь собак, вот что это. Да, именно так. Знаешь, даже весело. Ты что, думаешь, что те ребята с ожерельями из ушей, глаз и пальцев - монстры? Э не, братишка. Это люди. Люди! Понимаешь, это люди, и не только потому лишь, что подобны нам. Но это люди. Прекрасные отцы, верные мужья, учёные, инженеры, врачи... Понимаешь? Они вернулись, и всё прекратилось. Они не сошли с ума. Они не маньяки. Просто война меняет, она меняет всё. Начинается война - появляются совсем другие люди, и это не значит, что человек меняется, хотя, по сути, именно это и происходит. Просто просыпается другой кусочек нас, созданный специально для такой ситуации. Безусловно, война меняет людей, временами коробя их жизни и души. В каждого вносит свою лепету, но это не так глобально, как об этом судят эти хреновые "психи". И, сказать честно, я не жалею, что попал на войну, она пробудила во мне всё, что я сейчас из себя представляю. Это можно сравнить с огранкой камня. Да, именно так. Я не жалею, что убивал. Иногда это было действительно весело. Я всегда старался контролировать себя, всю свою жизнь я дресеровал себя для общества, но после войны этого больше не повторялось. Я вдруг понял, что общество мне не так уж и необходимо. К тому же оно хищное. Вот, взять одного человека - это ничего. Но взять их несколько, как сразу же можно говорить об обществе. Но что это такое на самом деле, и почему имеет столь глобальную силу?.. Может, тогда бог создал не человека, а общество, поскольку сам человек ничего не стоит. Да, общество действительно хищное, оно уничтожает личность изнутри, как этому учит древнее "Искусство войны". Ты думаешь, что полностью независим и волен творить всё, что угодно, но на самом деле это не так. Так только кажется. На самом деле, каждое твоё движение есть ни что иное, как рефлекс общества, - голос каркал из динамика старого лампочкового приёмника.

Джешуш знал, что это невозможно. Он еще лет пять назад разобрал этот приёмник и так и не смог собрать обратно. Но он не желал об этом думать, он предпочитал полагать, что это Йозефа, пока он спал, отнесла приёмник чудо-мастеру. Джешушу было пятьдесят два, и у него были парализованы ноги. Он жил в домике на склоне горы в километре от села. Когда-то этот дом с ним делила его покойная жена, но это было так давно, что Джешуш уже не мог вспомнить те счастливые годы, и лишь память о том, что это было прекрасно была доказательством того, что это было вообще. Йозефа Ютеж была двоюродной сестрой Сары, жены Джешуша. Родители Сары в своё время иммигрировали в Штаты, но вскоре после свадьбы с Джешушом Сара вернулась на родину. Джешуш не имел ничего против, а Сара всё время жила мечтами о той далёкой стране, о которой знала лишь с рассказов родителей. Через два года Джешуша парализовало - аукнулась война. Его сильно контузило на войне, но он тогда отошел, и даже смог ходить. Но время взяло своё, не давая милостыни.

Джешуш уже давно привык к своему инвалидству и своему одиночеству. Большую часть своей жизни он провёл в постеле, которую Йозефа снисходительно меняла раз в неделю. Лежал и ждал, когда придёт Йозефа и принесёт поесть. Иногда она вывозила его на коляске на прогулки, но в последнее время таких прогулок стало всё меньше, силы были совсем не те. И с каждым годом всё громче и громче стучал посох. И смерть уже не была чем-то незаурядным или страшным, но лишь концом пути, не больше.

До того, как заговорило радио, Джешуш часто ловил себя на том, что слушает как бьется его сердце, и понимал, что стучит не только сердце, но и посох смерти. Да, всё ближе и ближе. "Я иду, дорогой мой. Иду". И он ждал, размышляя, когда же остановится это чёртово сердце. Одиночество сводило с ума. В первый год Джешуш еле удержался, чтобы не наложить на себя руки. А дальше всё пошло глаже. Время кое-как себе плыло. Он, цепляясь за многочисленные подвески и канаты, мог потихоньку двигаться по дому. В основном это были рейды к окну и биотуалету, который стоял в углу возле двери.

Одним утром Джешуш проснулся, а радио уже говорило. Сперва оно только трещало, выдавая на-гора психоделическое млеко, но вскоре заговорило. Джешуш думал, что оно ловит разговоры по сотовым телефонам, но теперь понимал, что это не так. Он не особенно об этом размышлял. Каркающий голос был почему-то больно знаком, но он не мог припомнить, где он его до этого слышал. Радио включалось и выключалось само. Иногда выдавало треск и писк, иногда кто-то тихонько напевал старые позабытые мотивы, но в основном звучал один лишь голос, который рассказывал обо всём на свете, начиная от того, как готовить утку и заканчивая тем, как правильно натягивать презерватив.

Джешуш заметил, что у него на дверях появилась надпись, но без очков он не мог её разобрать. Голос всё каркал, сплетничал, вспоминал. Сегодня он рассказывал про войну. Джешуш потянулся к табурету и надел очки:

"ПОТУСТОРОННИМ ВХОД СТРОГО ВОСПРЕЩЕН !!!"

Джешуш усмехнулся, когда-то в детстве у него на двери в комнате висел плакат с точно такой же надписью и симпатичной мордашкой вампира. Тогда в детстве он считал этот плакат своим талисманом, который оберегал его от всех монстров, что населяли мир и несли страх и смерть на землю.

- Гунт лежал у меня на ногах, которых я не чувствовал. Он обхватил их прильнул к ним, как к родной матери. Он плакал. Бедняга весь трясся. Ему было страшно. Он просил меня, чтобы я его спас: "Джешуш, спаси меня. Спаси!" я молчал, что я мог сказать. У меня ничего не болело, и это было плохо. Я не мог пошевелиться. Я слышал как Гунт рыдал и просил, чтобы я не умирал, но сам ответить не мог. Я не мог пошевелить даже губами. Мне было его жаль, но еще больше мне было жаль Кравитса, он держал у себя на коленях кисть своего брата - всё, что удалось найти и унести после огневой атаки. Кравитс не плакал, и я тоже не мог плакать. Не знаю, но мне казалось, что я больше не в вертолёте, а гдето в другом мире. Что-то моё потерялось навсегда, я уже давно чувствовал, что оно исчезает, но тогда в вертолёте это что-то исчезло полностью и безвозвратно. Тогда мне это казалось мизерной платой, но с годами я понял, на сколько изменила мою жизнь потеря той неуловимой частички самого себя.

Гунту оторвало одну ногу на мине, можно сказать, что он легко отделался. Вместе с ногой ему оторвало и яйца. Позже он мне писал, что от него ушла жена. Стервой была, всё хотела блядок. Я говорил, чтобы он особенно не переживал, но он повесился. Не смог больше жить. Вот так. Вроде ничего и не меняет в человеке война, но всё-таки почему? Почему всё по-другому у тех, кто вернулся? Что же не так? Возможно дух воина, раз проснувшись, уже больше никогда не покидает человека, но почему вернувшиеся становятся отшельниками? Я знал парня, Дика Билингса, бедовый хлопака был, всегда весёлый, язык, как помело. Во Вьетнаме он случайно убил ребёнка, после чего требовал увольнения. Майор же наоборот похвалил его и тогда Дик врезал ему так, что тот до сих пор питается растворимыми кашами. Билингса всё-таки разжаловали, но вернуться домой не позволили. Послали в чистильщики. Он должен был уничтожать вьетнамские деревушки. И он уничтожал, вместе с людьми, в том числе и детьми. Когда он их расстреливал, то кричал от ненависти. Я так и не решился спросить, кого он так ненавидел. Так вот, позже он было пригласил меня на свадьбу. Всё было поделом, как полагается. Но вечером, когда все уже были под мухой и можно было чуть расслабиться, он мне рассказал, как каждый вечер молится за каждого убитого. Он их всех помнил. Он говорил, что если не помолится, то они все появляются в его комнате, стоят и смотрят. Мамасан с детьми, все грязные, из ран сочится кровь, а они всё стоят и смотрят на него.