Пионерская клятва на крови - Эльвира Владимировна Смелик
– А знаешь что? Оставайся здесь. Хотя бы до обеда. Но лучше до ужина. Отлежишься, отдохнешь. Заодно убедимся, все ли с тобой действительно в порядке. А если в порядке, так я тебя отпущу, зря держать не стану. А воспитательнице с вожатым кавалер твой все объяснит, чтобы тебя не искали.
Инга согласилась. В медпункте безлюдно и тихо, никто не станет донимать вопросами, и можно спокойно подумать над случившимся. Она засунула руку в карман, нащупала бусину, стиснула ее в ладони и ощутила, как едва заметно закололо кожу.
Глава 35
Паша быстро понял, что не зря вышел на веранду, не зря прислушался к чужому разговору. Особенно когда внезапно вылетевшая из девчачьей спальни Корзун едва не сбила его с ног, но не обратила на него никакого внимания.
Она? На него? Да уже только это оказалось неимоверно странным.
Обычно Оля везде выискивала Пашу взглядом, при каждом удобном случае возникала рядом, напоминая о своем существовании. А тут безучастно проскочила мимо и едва не устроила истерику из-за какой-то приблудной собаки. А когда псина зарычала на нее – тоже ведь странно, что только на нее – Корзун испуганно шарахнулась прочь, злобно бормоча под нос совсем для нее нетипичное «Чтоб ты сдохла, тварь блохастая!», и опять врезалась в Пашу.
Он машинально ухватил ее за руку и… сразу почувствовал, насколько та неестественно холодная, застыл напряженно. А Оля развернулась, посмотрела и, похоже, только сейчас осознала, кто рядом. Но не обрадовалась, не смутилась, не потупилась кокетливо, захлопав ресницами, а кривовато ухмыльнулась.
– Что, Пашечка, прокатили тебя? – протянула одновременно нарочито сочувственно и издевательски снисходительно. – По всем фронтам. Хотел особенным стать, а не получается?
– Ты… – ошеломленно выдохнул Паша, но Корзун перебила.
– Я ведь вижу, – проворковала она дразняще, – чего ты хочешь.
Но он тоже видел. И прекрасно узнавал. И ухмылку, и особенно взгляд – немигающий, безразличный, пустой, словно стеклянный. Такой был у Генки Белянкина, когда Паша разговаривал с ним возле стадиона после Мотиного позора на турнике. И у Моти тоже. Когда тот ночью напал с ножом.
Паша уже тогда догадался – с ними творилось что-то не то. Или даже так: в те моменты это были не они, а кто-то еще. Как сейчас Оля.
– Все твои желания и… – продолжила она, но досказать не успела.
Паша резко дернул ее за руку, разворачивая, толкнул к стене, затем подскочил сам, навалившись, вдавил в доски, схватил за горло, прорычал:
– Ты кто?
Корзун опять ухмыльнулась как ни в чем не бывало, и ему нестерпимо захотелось обязательно стереть с ее лица эту ядовитую снисходительную ухмылку.
Пальцы, словно сами собой, сжались покрепче, тонкая шея под ними напряглась, жилы набухли железными жгутами. Кожа и здесь была слишком холодной, будто под ней перетекал растопленный лед. Ни капли живого тепла. И страха – тоже ни капли.
Оля не отбивалась, не пыталась вырваться, словно знала наверняка – Паше с ней не справиться. Но он и не стремился ее одолеть, он как будто ждал. Ответа на свой вопрос? Или чего-то иного? И понемногу стискивал пальцы все сильнее.
– Отпусти ее! – раздался внезапно голос, и, непонятно откуда взявшись, к ним подлетел Генка Белянкин.
Он с разгона пихнул Пашу, оторвал его от Корзун, влез между ними, прижавшись к ней спиной и загородив собой.
У Оли мгновенно изменилось лицо, болезненно скривилось, побледнело, глаза закатились. Она обмякла, заскользила вниз по стене, плюхнулась на пол и тихонько захныкала. Но Паша смотрел не на нее, а на Белянкина.
Генка тоже изменился на глазах – почти моментально успокоился, безразлично отступил от судорожно всхлипывавшей Корзун. Стал точно таким же, как тогда на стадионе. Бесстрашно уставился на Пашу, скривил уголок рта, произнес с надменным превосходством:
– Нет, Паш, так не получится. Подумай еще немного. И тогда приходи. Я буду тебя ждать. Там же. – А затем, будто потеряв к нему интерес, отвернулся безразлично, протопал в мальчишескую палату. Правда, оглянулся в дверях, растянул губы в хорошо знакомой кривоватой улыбке, словно еще раз бросил вызов.
Паша некоторое время просто стоял неподвижно. Ему на самом деле требовалось подумать. Но не в корпусе же, не в суете и многолюдье.
Он спустился с веранды, хотел убраться подальше, в какой-нибудь уединенный уголок лагеря, где никто не помешал бы, но его заметила и окликнула Людмила Леонидовна:
– Елизаров! Ты куда? Уже пора строиться на линейку и идти. Командуй. Ты же председатель совета отряда.
И пришлось возвращаться, чтобы не создавать проблем из-за ерунды и чтобы потом спокойно уединиться, не вызвав ни переполоха, ни бессмысленного скандала. Паша умел держать себя в руках, действовать расчетливо и рассудительно. Потому и добивался в жизни успеха.
Он ведь действительно особенный. Определенно. Паша знал точно. Хотя бы потому, что в отличие от подавляющего большинства людей у него сердце располагалось не с левой, а с правой стороны. А подобное встречалось очень и очень редко, всего у одной десятой процента из всех жителей Земли. И значит, как недавно сказал вожатый Коля, он отмечен судьбой.
Именно потому Паша никогда не сомневался, что ему предназначено нечто исключительное, и целенаправленно двигался к этому. Невзирая на то, что до сих пор жил вроде бы как все. Но только на первый взгляд и пока.
Хотя и тут не совсем так. Опять же, в отличие от множества других семей, их семья считалась неполной. У Паши была только мама.
Нет, родители не развелись, и отец не погиб, выполняя какой-нибудь долг перед родиной. Его просто не было – вместо ФИО прочерк в свидетельстве о рождении. И мама не желала рассказывать, кто он, когда Паша понял, что папа непременно должен существовать, и начал расспрашивать.
Она не врала про разбившегося летчика-испытателя или доблестного пожарного, пожертвовавшего собой ради спасения других, а просто отвечала, что это не важно, что смысла нет ворошить прошлое, все равно ничего не изменится. Но Паша считал, так несправедливо – по отношению к нему – и обижался, и злился.
Он был убежден, что мама, скрывая личность отца, лишала его чего-то очень важного и нужного, отбирала то, на что он имел полное право, делала его жизнь ущербной. А он явно заслуживал гораздо большего, чем ему доставалось сейчас.
Паша же по-честному всегда стремился быть лучшим. Учился
