Монс Каллентофт - Зимняя жертва
Еще нет, Калле.
Моя красота не для всех.
На щите загорается надпись «Белый танец».
И женщины толпятся вокруг него, вокруг мужчины. Единственного здесь, кто заслуживает этого титула.
Но он отказывает им.
Смотрит на меня.
Должна ли я? Никогда. Моя красота не для всех. И вот он танцует снова, теперь в его объятиях другое тело, но это меня он ведет сейчас по паркету.
Кавалеры.
Я отказываю одному, другому и третьему.
И вот подходит Калле.
Я прижимаюсь к деревянной панели.
Он берет мою руку. Он ни о чем не спрашивает, просто берет ее, но я отрицательно качаю головой.
Он тянет меня за собой.
Нет же.
— Танцуй, Калле, — говорю я, — занимайся этим с обычными шоколадными девками.
И он отпускает мою руку, хватает какую-то девку, что стоит рядом, и кружит, кружит ее, пока музыка не смолкает. И вот я стою у выхода в парк и смотрю, как он приближается ко мне, как держит под руку ту, или другую, или третью, или четвертую.
«Калле», — почти беззвучно шепчу я.
Я жду, медлю на месте. Звук удаляющихся мотоциклов, шум опьянения, которое постепенно перейдет в сон и завтрашнюю головную боль. Фонари гаснут, музыканты несут свои инструменты в автобус.
Я знаю, что ты вернешься, Калле.
Тихо журчит канал. Сегодня такая темная ночь и ни единой звездочки. Облачная пелена — словно завеса на небе, затянувшая и звезды, и луну.
Как долго мне ждать?
Час?
Ты идешь.
Калле, ты уже закончил с нею?
Там, где ты сейчас проходишь, дорога делает поворот, и ты кажешься таким маленьким на фоне желтого фасада деревянной сторожки.
Но ты не мальчик.
Не потому ли я жду тебя этой влажной прохладной июньской ночью, не потому ли мне жарко, так жарко, что ты становишься выше ростом в моих глазах.
Твоя рубашка расстегнута.
Я вижу волосы у тебя на груди, твои черные глаза. И вся сила, что есть в тебе, направлена сейчас на меня.
— Так ты еще ждешь?
— Я просто здесь стою.
И ты берешь меня за руку и ведешь по дороге, мимо маленьких, недавно построенных вилл. Мы сворачиваем налево, на лесную тропку.
Что же будет?
Чего я жду?
Твоя рука.
Внезапно она становится чужой. Твой запах, твоя тень становятся чужими.
Я не хочу сюда. В лес. С тобой. Я хочу, чтобы ты отпустил мою руку.
Пусти.
Но ты сжимаешь ее все крепче, и я иду за тобой в темноту, Калле, хотя уже не знаю, хочу ли этого.
Ты бурчишь себе под нос.
Говоришь о водке, бормочешь что-то, и твой запах сливается с запахом леса. В нем есть сила новой жизни, но есть и что-то гнилостное, неуловимое.
Пусти, пусти.
Сейчас я говорю это вслух. Но ты тянешь меня дальше, ты тащишь меня силой. Я ждала от тебя именно такой грубости.
Ты лев? Леопард? Крокодил? Медведь?
Я хочу ускользнуть.
Я Ракель.
Дерзкая.
Слышится бормотание.
И вот ты останавливаешься. Черные полосы вокруг нас. Ты поворачиваешься, и я хочу ускользнуть, но ты ловишь мою другую руку, поднимаешь меня. Сейчас в тебе нет ничего человеческого. Свет остался позади, мечты далеко.
Тихо, сука. Тихо.
И вот я лежу на земле, нет, нет, не здесь, и ты закрываешь мне рот, и я кричу, но чувствую только привкус железа и что-то сильное и длинное, поднимающееся внутри.
Так, так, теперь тихо, Калле пришел.
Земля вгрызается в меня, жжет.
Неужели я хотела этого? Желала?
Ведь я Ракель, и моя красота не для всех.
Калле.
Я буду такой, как ты, только хитрее.
Ты разрываешь меня, но я больше не протестую, лежу спокойно. Удивительно, как я могла так сжаться за несколько мгновений, превратиться в ничто.
Я разрываюсь на части, я взрываюсь, я не могу дышать под тяжестью твоего тела, и все-таки тебя здесь нет.
А теперь ты готов.
Ты поднимаешься. Я вижу, как ты застегиваешь брюки, слышу твое бормотание: «Сука, сука, суки они все».
Ломаются ветки, ты спотыкаешься, бурчишь, а потом наступает тишина, и она говорит мне, что ты уже далеко.
Но ведь ночь только началась.
Темнота сжимается где-то в центре моей диафрагмы, две протянутые руки, пробираясь сквозь светлую, сверкающую пелену, определяют, что здесь, вот здесь должна быть жизнь.
Я чувствовала это еще тогда.
Как растет во мне вся моя боль и мука, а это значит, что растет человек.
Я ползу по мокрой земле.
Ветви обвиваются, древесные стволы словно смеются надо мной, хвоя, листва, мох пожирают меня.
Я сворачиваюсь в комок. Но потом поднимаюсь.
Встаю.
Распрямляю спину.
56
Тринадцатое февраля, понедельник, вечер.
Четырнадцатое февраля, вторник
— Пожмем друг другу руки?
Маркус протягивает ладонь, и Малин берет ее. У него крепкое, решительное рукопожатие, «с душой», хотя и не до боли.
«Отработанное», — думает Малин и представляет себе, как мужчина в белом халате учит того, из которого должен получиться идеальный сын, пожимать руку.
— Добро пожаловать.
— Приятно быть вашим гостем.
— Может, мы живем не так богато, как твоя семья, — почти невольно произносит Малин и разводит руками в маленькой прихожей, удивляясь самой себе. Что это ей вздумалось извиняться перед другом Туве?
— Здесь очень мило, — говорит он. — Я тоже хотел бы жить в центре.
— Ты должен извинить…
Малин прикусывает губу и замолкает, однако чувствует, что надо закончить мысль.
— …что я была немного сердита, когда мы виделись последний раз.
— Я тоже был сердит, — улыбается Маркус.
Туве выходит из кухни.
— Мама приготовила спагетти с домашним песто. Ты любишь чеснок?
— Прошлым летом мы арендовали дом в Провансе. Там в саду был свежий чеснок.
— Летом мы обычно делаем вылазки на один день, — говорит Малин и быстро добавляет: — Сядем за стол прямо сейчас или ты для начала хочешь чего-нибудь выпить? Колы, может быть?
— Я голоден, — отвечает Маркус. — Лучше чего-нибудь пожевать.
Малин поглядывает, как он наворачивает за двоих. Он пытается сдерживаться, вести себя так, как его, конечно, учили родители, но шаг за шагом проигрывает битву с подростковым голодом, Малин видит это.
— Может, там многовато пармезана…
— Все хорошо, — перебивает Маркус. — В самый раз.
Туве прокашливается.
— Мама, я подумала над тем, что говорил дедушка. Это звучит классно, лучше и быть не может. Но нельзя ли Маркусу поехать со мной? Мы говорили с его родителями, они могут купить ему билет.
Подожди-ка.
Что это значит?
Малин представляет шестнадцатилетнего Янне и себя, четырнадцатилетнюю. Как они лежат в какой-то постели, расстегивая друг на друге пуговицы. «Могли ли мы разлучиться больше чем на пару часов?» То же чувство читает она сейчас в глазах Туве.
Это обнадеживает, однако время ограниченно.
— Хорошая идея, — отвечает Малин. — У них как раз есть две лишние спальни.
Она улыбается.
Пара влюбленных подростков. С родителями. На Тенерифе.
— Мне это нравится, — добавляет она спустя некоторое время. — Но мы должны спросить дедушку.
И тут подает голос Маркус:
— Мама и папа хотят пригласить вас на ужин в ближайшее время.
Помогите!
Нет, нет.
Белые халаты и надменная дама за одним столом. Отработка рукопожатия. Извинения.
— Очень приятно, — отвечает Малин. — Передай своим родителям, что я с удовольствием приду.
После ухода Маркуса Малин и Туве сидят за кухонным столом. Их фигуры черными контурами отражаются в окне, выходящем на церковь.
— Правда, он милый?
— Он хорошо воспитан.
— Хотя и не чересчур.
— Нет, Туве, не чересчур. Но достаточно хорошо для тебя. Ведь именно хорошо воспитанные умеют, как никто, причинять боль, если уж на то пошло.
— Что ты имеешь в виду, мама?
— Ничего, просто рассуждаю вслух.
— Я позвоню дедушке утром.
Срабатывает внутренний будильник, и Малин просыпается. Сна ни в одном глазу, хотя часы на ночном столике показывают 2.34 и телу так хочется покоя.
Малин ворочается, пытается заснуть. Ей удается отогнать от себя мысли о расследовании, о Туве, Янне и остальных, но сон все равно не идет.
Надо спать, надо спать…
Повторение мантры окончательно отгоняет сон. Наконец она встает, проходит на кухню и пьет молоко прямо из пакета, вспоминая, как злилась на Янне, когда он делал то же самое, как находила это отвратительным и неприличным сверх всякой меры.
А в другом доме, за городом, в своей постели проснулся Янне. Он спрашивает себя, как долго еще будут его мучить эти сны, и чтобы отогнать воспоминания о джунглях и горных дорогах, вызывает в своем воображении лица Малин и Туве, и на душе его становится спокойно, радостно и притом тоскливо. Он думает, что только по-настоящему любимые люди могут вызывать такие противоречивые чувства. Потом он встает, направляется в комнату Туве, смотрит на пустую кровать и представляет себе, что там лежит его дочь. Он думает о том, что скоро она перерастет их, и ему страшно не хочется с ней расставаться.
