Николай Волынский - Год беспощадного солнца
Монах лет сорока – высокий, сутулый, с бородой войлочного цвета – отец Досифей проводил их к свободной келье. Мышкин впервые увидел монашеское жилье: четыре квадратных метра, низкий потолок и стены сплошь выложены голубем кафелем. Узкая кровать, рядом раскладушка, ниша вместо шкафа. На крошечном, словно кукольном, столике – лампа-миньон и медный подсвечник с новой свечой. Печки или батареи отопления не было.
– Здесь сейчас очень хорошо, – сказал отец Досифей. – Зимой немножко хуже.
– А как отапливаете зимой?
– Никак. Только, если кто из братьев заболеет, обогреватель ставим. А нонешней зимой пришлось буржуйки мастерить: до весны без электричества сидели. Так и непонятно до сих пор, за что нас так чубайсово ведомство наказало. Платим всегда вовремя.
– Как же вы от холода спасались? – удивился Дмитрий Евграфович.
– Молитвами. Итак, в два часа просим в трапезную. Сегодня пятница. Если что нужно, не стесняйтесь, спрашивайте у любого из братии. Да я вижу, вы с Анной Васильевной дружны. Значит, не пропадете.
– При чем тут пятница? – спросил Мышкин, когда монах ушел.
– Пост, – сказала Марина.
– Так вот какого знакомого ты хотела видеть. Отца Назария?
– Да.
– Давно его знаешь?
– Лет пять. Когда он еще в городе приход имел.
– А почему мне не сказала?
– Ты не спрашивал.
– Мда… не спрашивал. Плохо, наверное, что мы соврали и ему и экономке.
– О чем соврали? – удивилась Марина.
– Что мы – муж и жена.
– А разве мы не муж и жена? – удивилась она еще больше.
– Хм, в самом деле, – пробормотал он. – Так все просто.
– Слушай, – сказала Марина. – Нас здесь будут кормить, без денег, разумеется. Но надо помочь, я пойду на кухню.
– Я с тобой.
– Тебе там делать нечего. Ты продолжай руководить жизнью. А у женщины – свое занятие: продлевать жизнь и обеспечивать ее.
– Тут всякой жратвы я захватил. Может, отдать на кухню? Консервы, тушенка, салями…
– Конечно, пригодится.Монастырская кухня оказалась огромной, как станция метро «Автовская». В гигантских котлах (в таких сто лет назад варили на улицах асфальт и ночевали беспризорники) булькало, пыхтело, на огромной плите скворчали сразу с десяток сковородок, в каждой с трудом вмещалось по одному огромному лещу. Старшая повариха, молодая черноглазая монахиня, с нездешним, явно кавказским, выговором, консервы одобрила:
– К зиме пригодятся. Поставьте вон там, в буфетную.
Жесткую деревяшку настоящей финской салями по четыреста рублей кило она повертела в руках и сказала:
– Такое мы не едим. Но все равно спасибо. У нас собачки есть. Обрадуются.
– Конечно, конечно, – торопливо согласился Мышкин. – Для собачек ничего не жалко.
Над островом разнеслись три звонких удара колокола.
– Пожалуйте в трапезную, – сказала старшая. – Ваше место – за столом владыки. Он просил вам сказать.Трапезная оказалась огромным общим залом – не меньше ресторана «Метрополь» на Садовой, напротив Гостиного двора. Паломники сидели за огромными деревянными столами, в основном молчали, время от времени раздавались детские голоса. Послушники быстро и бесшумно разливали суп по тарелкам. Нет, с умилением принюхался Мышкин. Не суп. Уха, надо полагать, настоящая монастырская.
Настоятель тоже сидел за общим столом в окружении братии. Увидев Мышкина, отец Назарий подмигнул ему, словно заговорщику, и кивнул в сторону молодого монашка с еле пробивающейся бородкой.
– Брат Иона, – сказал ему настоятель. – Не откажи в моей смиренной просьбе: сядь поскромнее и локти не разводи по столу, потому что рядом с тобой сейчас сядет доктор Мышкин, наш гость. Он согласился разделить с нами скромный обед.
Монашек покраснел и резко сдвинулся вправо. Задел локтем свежую, только из печи, плюшку, она упала под стол и куда-то укатилась. Брат Иона побагровел и двинулся под стол, но отец Назарий его остановил.
– Пусть, оставь, собачка тебе спасибо скажет. Лови мою!
Он с изумительной точностью метнул плюшку брату Ионе.
– Жаль, – огорченно сказал настоятель. – Жаль, что в Олимпийских играх не предусмотрен такой вид спорта, как метание плюшек. Быть бы мне чемпионом мира…
Он откашлялся и под сводами зазвучал мощный бас:
– Братья и сестры! Не стесняйтесь, чем Бог послал, озеро большое рыбы хватит всем. Думаю, только что прибывшие успели сильно проголодаться. После обеда советую сходить в лес, особенно тем, кто приехал с детьми. Такой черники, брусники и даже ежевики вы нигде не найдете. Сразу предупреждаю: если кто пожелает взять ягод при отъезде домой, ради Бога, – сколько унесете. Тоже самое и с грибами. Господь особенно щедр в этом году. И жаль, если Его дары пропадут. А теперь – на молитву. Можно из-за стола не вставать, и без того тесно.
Но трое все-таки встали – молодые, и нескрываемо веселые монахи. В три голоса они начали «Отче наш», но не на древний и мрачный византийский мотив, а на простенькую и радостную мелодию. У Мышкина даже потеплело на сердце.
Через минуту он обо всем забыл. Работая ложкой, непрерывно приказывал себе: «Спокойнее. Медленнее. Еще спокойнее, еще медленнее», потому что такую уху он не пробовал даже в самых дорогих ресторанах.
Засуетились послушники с огромными сковородками, и на каждой едва умещались по два-три куска гигантских лещей.
– Голова к голове! – услышал он удовлетворенный голос настоятеля, когда послушник сгрузил ему на тарелку его порцию. – А ты, брат Иона, не стесняйся, я же вижу, ты акулу готов съесть, но скромничаешь. Сколько тебе еще осталось наколоть дров? Кубометра четыре будет?
– Восемь, ваше высокопреосвященство.
– Тогда, – печально сказал настоятель, – эту восхитительную голову я должен отдать тебе… Мне дрова не колоть.
Лещ мелькнул над головами и шлепнулся точно в тарелку брата Ионы.
– Напоминаю, дорогие мои! – сказал после обеда настоятель. – Сегодня литургию служит наш почетный и долгожданный гость – его высокопреосвященство митрополит Смоленский и Крутицкий владыка Даниил. Заходите ко мне, если будет минутка, – сказал он Мышкину.Дмитрий Евграфович поплелся снова на кухню. Там производство не затихало. Он нашел Марину на заднем дворе. Здесь несколько женщин чистили картошку: два мешка лежали пустыми, оставалось еще восемь.
– Помочь? – тихо спросил Мышкин.
– Нет, не стоит. Лучше изучи остров и потом мне все расскажешь, – улыбнулась Марина. – Уже сейчас жду с нетерпением твои впечатления.
– А литургия?
– В пять часов. Хотелось бы, но не знаю, справимся ли. А уходить, когда другие остаются, неудобно. А ты сходи, почему-то мне кажется, что для тебя это будет кстати.
Поболтавшись по лесу, Мышкин без пяти пять был у дверей собора. Здесь, похоже, собрались все паломники, кроме трудников, но свободное место в храме было.
На входе ему неожиданно загородил путь тот самый брат Иона.
– Вы крещеный? – спросил он.
В недоумении Мышкин решил, что не понял вопроса.
– Вы о чем, уважаемый брат Иона?
– Вас крестили? – громче спросил монах. – Нательный крест на вас есть, прежде чем в храм войдете?
Оторопело Мышкин смотрел на монаха и молчал.
– Есть крестик? Покажите, – сказал брат Иона.
– Скажите, пожалуйста, – с трудом вернул себе дар речи Мышкин. – Здесь храм Божий или закрытый распределитель красной и черной икры для партийных товарищей? Или толковище «Единой России»?
– Не надо так кощунствовать, – неодобрительно покачал головой монах.
– А как надо? Как надо кощунствовать? – и, не дождавшись ответа, сказал. – Тогда я спрошу по-другому. Если бы сейчас здесь перед вами был не я, а Иисус Христос, вы пустили бы его в храм?
Теперь остекленел брат Иона.
– А вы как думаете? – наконец сказал он.
– Думаю, что не пустили бы. Потому никакого нательного или наперсного креста у Христа не было. И не могло быть. И даже его купание в реке Иордан, строго говоря, и крещением признать нельзя. Потому что ответственный за крещение Иоанн Предтеча не имел сана священнослужителя. И не было у него в руках креста, о котором вы так страстно хлопочете, потому что Христос еще не был распят.
Из собора послышался густой медовый баритон:...Царю Небесный, Утешителю, Душе истины! Иже везде сый и все исполняяй, сокровища благих и жизни подателю. Прииди и вселися в ны и избави ны от всякие скверны. И спаси, Блаже, души наши!
Служба началась.
– Я сейчас оставлю вас в покое, – пообещал Мышкин. – Но сначала ответьте: кто захочет креститься в православную веру, если его в храм не пускают? Чего ему ждать от крещения? А если он к тому же правоверный иудей или магометанин, задумавший принять христианство? Вы его палкой погоните? – Мышкин распалялся все больше. – Тогда, молодой и не очень умный человек, я советую вам потребовать, чтобы из числа Апостолов исключили Павла, который был не только упертым иудеем, но и с неслыханной жестокостью преследовал первых христиан! – тут он обнаружил, что вот-вот перейдет на крик, остановился и грустно качнул головой. – Вы бы лучше вспомнили, что сказал на Голгофе Спаситель своему распятому соседу слева, разбойнику. На всякий случай напоминаю. «Помяни меня, Господи, когда приидешь в Царствие Твое». Тут, конечно, Иисус должен был спросить у разбойника, где его нательный крестик. Но вместо этого Спаситель сказал: «Истинно говорю тебе, нынче же будешь со Мною в раю». Так что вам, мой юный пастырь, надо пойти в телохранители к Абрамовичу: такой талант пропадает!
