Черный ворон - Энн Кливз
За окном шел дождь. Магнус слышал, как капли стучат по стеклу, но окно располагалось слишком высоко, чтобы увидеть улицу. В мыслях же стояло лето – он косил траву старой косой, ведь их участок был так мал, что просить соседа с техникой не имело смысла. Он остановился, чтобы перевести дух и вытереть рукавом пот со лба. С запада дул резкий ветер, вздымая за Вороньим мысом белые гребни волн, но от работы стало жарко. Вдалеке на склоне холма танцевала девочка, сжимая в руках букет, перевязанный развевающейся на ветру лентой. Магнус аккуратно прислонил косу к стене. Работал-то с самого завтрака. Планировал закончить поле до обеда, но теперь решил – пора передохнуть, выпить чаю с овсяными лепешками, которые мать испекла накануне.
В коридоре внезапно раздались крики. Он не разобрал слов – слишком глубоко ушел в грезы. Двое полицейских перекликались между собой. Он замер, голова закружилась от паники, но, похоже, это была просто шутка – громкий хохот, и шаги затихли, удаляясь в сторону участка. Магнус снова начал дышать.
Он говорил с Кэтрин о Катрионе в тот последний ее визит, когда ездил в «Сейфвей» и увидел ее в автобусе. Он не собирался об этом говорить. Просто пригласил на чай. А она так хотела чаю. Не виски – по ее словам, было еще слишком рано. Но страшно хотела чая.
Она снимала его. Сначала у дома – он стоял, глядя в сторону школы. Потом внутри, водила камерой по комнате и задержалась у клетки с вороном, приблизив объектив вплотную к прутьям. С тех пор как его арестовали, Магнус часто думал о птице – может, правильнее было прикончить ее сразу, когда нашел раненой? Может, это было бы милосерднее, чем держать взаперти?
Кэтрин показывала ему снимки на маленьком экране: «Смотри, Магнус, ты в телевизоре!» Но в последнее время зрение подводило, и он не мог ничего разобрать. Картинки прыгали перед глазами – разве так бывает с фотографиями? Но он сделал вид, будто видит, – не хотел ее расстраивать.
Он ожидал, что она уйдет, но она опустилась в мамино кресло, откинулась на спинку, словно вымоталась. Сбросила пальто на пол. На ней были черные брюки, очень широкие внизу. Его мать никогда в жизни не носила брюки, но в полумраке, когда за окном уже смеркалось, он как будто разговаривал с матерью.
Почему он заговорил о Катрионе? Потому что с новогодней ночи, когда Салли и Кэтрин ворвались в его дом, та девочка не выходила у него из головы. Они были старше Катрионы, уже не девочки, а вполне себе женщины – с блестящими губами и подведенными глазами, – но вызывали те же чувства. Их смех, быстрая речь, привычка теребить волосы. Крошечные ступни Кэтрин, ее тонкие запястья, пухлые руки Салли, браслеты, бусы. Но сейчас Кэтрин сидела в мамином кресле, скрестив ноги и вытянув к огню ступни в чулках, и не смеялась. Задавала тихие вопросы и слушала. Он забыл материнский наказ «ничего не говори» и описал тот день, когда зашла Катриона.
Позже, конечно, он пожалел об этом. Позже он понял, что совершил ошибку.
Глава 38
Они сидели в доме Джимми Переса. Так или иначе, Тейлор все еще оставался на Шетландах. Перес не понимал, как тот умудрился избежать возвращения в Инвернесс – он игнорировал звонки, туманно говорил о нескольких днях отпуска, жаловался на спину, отговаривался мелкими недоделками. Те же самые отговорки использовал и сам Перес, когда пытался объяснить, почему продолжает копаться в деле об убийстве Кэтрин Росс. Ведь формально оно закрыто, верно? Старика уже арестовали. Со дня на день его перевезут на «большую землю», и можно будет забыть обо всем до суда.
Но Перес не мог забыть. Как и Тейлор. Поэтому они сидели здесь, в доме Переса, а не в участке, где Тейлора могли застать за враньем начальству из Инвернесса. Любая неприязнь Переса к чужаку, который влез в его епархию, давно испарилась. Звания больше не имели значения. Они стали союзниками.
Погода на улице снова переменилась – прояснилось. Дождь прекратился, ветер стих. На двадцать пятое января синоптики обещали мороз и высокое давление. Идеально для Ап-Хелли-Аа – в ясную ночь костер будет виден за многие мили. Весь город только об этом и говорил – о лодке, параде и том, кто поведет шествие. Уже начали съезжаться туристы.
Они сидели в обшитой деревом комнате, где солнечный свет, отражаясь от воды, отбрасывал на стены молочные блики. Перес приготовил кофе. Большого кофейника должно было хватить надолго, но тот уже почти опустел и успел остыть. Поднос с кофейником и двумя кружками стоял на полу. На низком столике лежали тетрадь, лист с планом фильма Кэтрин и мятый чек из «Сейфвея».
Юэн Росс принес их вчера вечером. Пришел прямо из библиотеки, где сделал копии. «Я лучше вас знаю ее почерк. Возможно, мне что-то бросится в глаза». Бумаги были в прозрачном файле, который он держал на вытянутой руке – осторожно, словно бомбу, – и отказался передавать кому-либо еще в участке.
Когда Тейлор взял чек, Перес едва сдержался, чтобы не выхватить его. Руки англичанина были такими большими, что он мог нечаянно повредить хрупкую бумагу, а печать и так уже выцвела. Тейлор разглядывал пометку Кэтрин: «Катриона Брюс. Страсть или ненависть?» Затем перевернул чек.
– Дата – четвертое января, время – десять пятьдесят семь, – сказал Перес, стараясь говорить ровно и надеясь, что Тейлор положит чек на место. – Покупки таковы: овсяные лепешки, печенье, молоко, чай, дешевые свиные сосиски, одна порция мясного пирога, две банки горошка, две банки фасоли, белый хлеб, имбирный кекс и бутылка виски «Фэймос Граус». Когда я был в доме Магнуса…
И не в первый раз. Перес наведался туда на следующий день после ареста, забрал ворона в скрипучей клетке и отвез женщине в Данросснесс. Коллегам он об этом не рассказывал – те и так считали его чудаком. Но оставить птицу умирать от голода он не мог, да и прикончить не решился.
– …в холодильнике у него лежали две точно такие же сосиски и пирог, одна банка фасоли в кладовке, вторая, пустая, в мусорном ведре…
– Ладно, – перебил Тейлор. – Значит, чек принадлежал Магнусу.
Он наконец положил бумажку на стол. Перес расслабился.
– Главное здесь – дата. Четвертое января. За день до того, как нашли тело Кэтрин. В тот день
