Домохозяйка (ЛП) - МакФадден Фрида
Я не была уверена, что так случится. Не знала, что все пойдет точно по плану. Каждый раз, когда я вспоминаю об этом, на глаза наворачиваются слезы. Мы свободны!
— Куда бы ты хотела поехать? — спрашиваю я.
Она наклоняет голову набок:
— В Диснейленд!
В Калифорнию? С удовольствием проложу три тысячи миль между собой и Эндрю Уинчестером — на случай, если ему придет в голову, что нам опять нужно быть вместе.
На случай если Милли не сделает того, на что я рассчитываю.
— Поехали! — говорю я Сеси.
Лицо моей дочки сияет, и она принимается прыгать от восторга. В ней по-прежнему живет это детское свойство радоваться. Способность жить моментом. Он не украл у нее это свойство напрочь. Во всяком случае, пока еще не украл.
И тут она перестает прыгать, и ее лицо омрачается.
— А папа?
— Он с нами не поедет.
Облегчение на лице Сеси — как зеркало моего собственного. Насколько мне это известно, он никогда не трогал ее пальцем, а я-то уж смотрела в оба. Если бы обнаружила на своей дочери хотя бы намек на синяк, я велела бы Энцо пойти и убить его. Но я никогда не видела ничего такого. Зато она знает, что за некоторые из ее проступков наказание понесла я. Сесилия девочка сообразительная.
Разумеется, тот факт, что в присутствии отца от нее требовалось быть идеальным ребенком, означал, что, когда его не было рядом, она отыгрывалась на чем-то или на ком-то другом. Сесилия по-настоящему не доверяет никому из взрослых, кроме меня, и потому иногда бывает очень трудной. Ее называли избалованной соплячкой, но это не ее вина. У моей дочери большое сердце.
Сеси бежит в свой домик за сумками. Я иду за ней, но тут жужжит мой телефон. Нахожу его, прокопавшись сквозь залежи всякой всячины, скопившейся в моей сумочке. Звонит Энцо.
Не знаю, отвечать или нет. Энцо помог мне спастись, и, не могу отрицать, подарил мне фантастическую ночь. Но я готова оставить эту часть своей жизни позади. Не знаю, зачем он звонит, и не уверена, что хочу знать.
Но опять же — ответить на звонок будет наименьшей благодарностью ему с моей стороны.
— Алло? — говорю я, снизив громкость своего голоса на несколько делений. — Что происходит?
Голос Энцо тих и серьезен:
— Нам надо поговорить, Нина.
На протяжении всей моей жизни эти три слова означали, что меня не ждет ничего хорошего.
— Что случилось? — спрашиваю.
— Нужно, чтобы ты вернулась. Ты должна помочь Милли.
— Не может быть и речи, — фыркаю я.
— Не может быть и речи? — (Я и раньше видела Энцо рассерженным, но его гнев никогда не был направлен на меня. Сейчас первый такой случай.) — Нина, она в беде. И это ты поставила ее в такое положение.
— Еще бы, она ведь спала с моим мужем. И я, по-твоему, должна ее за это пожалеть?
— Ты толкнула ее на это!
— Верно, она заглотила наживку. Но никто ей руки не выкручивал. Да ладно, с ней все будет хорошо. Энди первые несколько месяцев был душкой. Только когда мы поженились, тогда… — Я хмыкаю. — Ладно, уговорил, я напишу ей письмо сразу после развода, окей? Предупрежу насчет него. До того, как она выйдет за него замуж.
Несколько секунд молчания на том конце линии. Затем Энцо говорит:
— Милли уже три дня не выходит из дома.
Мои глаза устремляются на домик Сесилии. Дочка пока еще внутри — собирает вещи и, наверное, треплется со своими новыми друзьями. Я оглядываюсь на других родителей, приехавших за своими детьми. Быстро отхожу в сторону и еще больше понижаю громкость голоса.
— Что ты хочешь этим сказать?
— Я тревожился за нее. Поэтому поставил на шину ее автомобиля красную метку. Прошло три дня, а метка не сдвинулась с места. Она три дня никуда не выезжала.
— Пф-ф, — отзываюсь я. — Послушай, Энцо. Это может означать все что угодно. Может, они уехали куда-нибудь вдвоем.
— Нет. Я видел, как его машина ехала по улице.
Я закатываю глаза.
— Так может, они пользуются его автомобилем по очереди.
— На чердаке горит свет.
— На че… — Я прочищаю горло и отхожу еще дальше от других родителей. — Откуда ты знаешь?
— Заходил на задний двор.
— После того как Энди тебя уволил?
— Мне же нужно было проверить! На чердаке кто-то есть.
Я сжимаю телефон с такой силой, что пальцы начинают зудеть.
— Подумаешь, дело великое! У нее же спальня на чердаке. Ну, Милли там, и что с того?
— Понятия не имею. Тебе лучше знать.
Моя голова кружится. Когда я планировала все это — что Милли заменит меня собой, а потом и убьет этого ублюдка — я никогда, в сущности, не продумывала дело до конца. Я оставила ей перцовый баллончик и снабдила ключом от каморки, и всё. С Милли будет все хорошо, думала я. Но теперь я понимаю, что совершила огромную ошибку. А что если она сейчас заперта на чердаке и терпит пытку, на которые Энди такой большой выдумщик? При мысли об этом мне становится нехорошо.
— А ты не можешь пойти к ней и проверить, в чем дело? — спрашиваю я Энцо.
— Я звонил в дверь. Никто не открыл.
— А ключ под цветочным горшком?
— Он исчез.
— А если…
— Нина, — рявкает Энцо, — ты что — хочешь, чтобы я выломал дверь? Знаешь, что со мной сделают, если схватят? А у тебя есть ключ. У тебя есть все права войти в этот дом. Я пойду с тобой, но один я пойти не могу.
— Но…
— Да ты только ищешь себе оправдания! — кричит он. — Не могу поверить — ты оставляешь ее страдать так, как страдала сама!
Я бросаю последний взгляд на домик Сесилии — она как раз вышла, таща за собой баул.
— Ладно, — говорю в телефон. — Я вернусь. Но лишь при одном условии.
57
МИЛЛИ
Проснувшись на следующее утро, я первым делом хватаюсь за телефон Эндрю.
Включаю камеру на чердаке. На экране мгновенно возникает каморка. Вглядываюсь в нее, и кровь стынет у меня в жилах. В комнате мертвая пустота. Эндрю там больше нет.
Он выбрался!
Сминаю в левом кулаке одеяло. Мой взгляд мечется по чердаку в поисках Эндрю — может, он спрятался где-то в темном углу? Вдруг замечаю у окошка какое-то движение, и со мной едва не случается сердечный приступ, прежде чем я соображаю, что это птица.
Где он? И как вырвался оттуда? Может, там есть тревожная кнопка, о которой я не знаю, — способ выбраться, на случай если он сам окажется в такой ситуации? Хотя это вряд ли. Он же держал те тяжеленные книги на своем паху несколько часов подряд. Зачем, если все это время у него была возможность освободиться?
В любом случае, если он вышел из каморки, он, конечно, кипит от злости.
Нужно убираться из этого дома. Немедленно.
Мои глаза вновь устремляются на телефон. И тут на экране что-то шевелится. Я испускаю медленный вздох облегчения. Эндрю все-таки в комнате. Забрался под одеяло на койке. Я не видела его, потому что он лежал очень тихо.
Перематываю видео назад. Вижу, как Эндрю лежит на полу, мучительно гримасничая под весом книг. Пять часов. Он выдержал пять часов. Значит, если я собираюсь выполнить свое обязательство, мне придется его сейчас освободить.
Я не тороплюсь. Принимаю долгий горячий душ. Напряжение в затылке отпускает по мере того, как теплая вода омывает мое тело. Я знаю, что делать дальше. И я готова.
Надеваю удобную футболку и джинсы. Собираю волосы в «конский хвост» и опускаю телефон Энди в карман. Затем беру одну штуковину, которую нашла вчера в гараже, и кладу в другой карман.
Взбираюсь по скрипучим ступеням на чердак. Я ходила по ним достаточно, чтобы заметить: скрипят отнюдь не все ступени, только некоторые. Вторая, например, ну очень громкая. И самая верхняя.
Добравшись до двери, стучусь в нее. Смотрю в телефон на цветное изображение каморки. Тело Эндрю не сдвинулось ни на дюйм.
От тревоги волоски на моем затылке шевелятся. Эндрю не пил примерно двенадцать часов. Он сейчас очень ослаблен. Помню, как чувствовала себя вчера, измученная жаждой. Может, он без сознания? И что теперь делать?
