Джон Харви - Ты плоть, ты кровь моя
Адам Кич был выпущен на свободу в конце мая, примерно за две недели до того, как пропала Эмма Харрисон.
* * *На пресс-конференции в тот же вечер Бернард Янг всячески подчеркивал, что, хотя расследование все еще продвигается в нескольких направлениях, они по-прежнему не могут установить местопребывание Шейна Доналда, который, как стало известно, уехал вместе с некоей Эйнджел Элизабет Райан. Общественности был объявлен номер телефона, по которому можно сообщить любую информацию о ком-либо из этих двоих, и все такие звонки будут, конечно же, рассматриваться как конфиденциальные.
Были выявлены две семьи, когда-то бывшие приемными для Эйнджел, их члены были опрошены, третью пока еще не нашли. Проверялись данные о том, что их якобы видели в столь отдаленных друг от друга местах, как Ротрем, Халл и Хест-Бэнк недалеко от Моркам-Бей.
Чем дольше полиции удастся держать в секрете от средств массовой информации данные о том, что она разыскивает Адама Кича, тем выше, по мнению детективов, были их шансы задержать его до того, как он найдет себе еще одну жертву.
41
Это была уже вторая ночь, которую Шейн и Эйнджел провели, ночуя прямо на земле, на этот раз у задних дверей в торговую галерею недалеко от центра городка Кру, подстелив под себя старые газеты для защиты от холода, укрывшись своими пальто и тесно прижавшись друг к другу, чтобы сохранить остатки тепла, – погода еще благоприятствовала им, не опускаясь до единичных значений термометра. На завтрак выпили молока и поели хлеба из того, что разносчик рано утром оставил возле одного из кафе выше по улице. Эйнджел коротко обстригла волосы, почти так же коротко, как у Шейна.
Большую часть вчерашнего дня она просидела, скрестив ноги, возле вокзала Кру с открытой картонной коробкой с надписью «Я голодная и бездомная. Пожалуйста, помогите!». Все, что она собрала, было два фунта и пятьдесят пять центов одними монетами, а также использованный железнодорожный билет – кто-то так пошутил. Один раз, когда она выпрашивала сигарету, мужчина в хорошо сидящем костюме с улыбкой протянул ей почти целую пачку; какая-то женщина отдала ей половину сандвича с сыром и салатом, а юноша не старше шестнадцати-семнадцати лет принес из вокзального буфета большой стакан кофе и вручил его ей с торжественным поклоном. Служащие вокзала все время бросали на нее сердитые взгляды, но все же не прогнали.
К концу дня Шейн куда-то ушел один и возвратился через пару часов с почти пятьюдесятью фунтами разными мелкими купюрами.
– Ты где это взял, Шейн? Столько денег?
– Какая разница?
– Скажи!
– Тебе не нужно это знать.
Когда она наконец набралась смелости, чтобы спросить его об Эмме Харрисон, он ответил то же самое. Но когда они улеглись на ночлег возле дверей торговой галереи, когда прижались друг к другу, когда она уже ощущала его теплое дыхание у себя на щеке и шее, он сказал:
– Эта девушка, я никогда в жизни к ней не прикасался. Даже и не знаю, кто она такая. Все, что там пишут в газетах, это ложь. – Его рука скользнула ей под мышку и тронула грудь. – Ты мне веришь?
– Да, – ответила Эйнджел. – Конечно, верю. – Она отчаянно хотела, чтобы это было правдой.
Через несколько минут она почувствовала, как его тело, прижавшееся к ней, расслабилось, и поняла, что он заснул.
За день до этого Эйнджел побывала возле дома, где когда-то жила ее приемная мать – Ева Брэнском, единственная, кого она действительно полюбила и даже называла мамой, – но обнаружила, что та куда-то переехала. Женщина, открывшая ей дверь, сначала разговаривала сердито и раздраженно, словно Эйнджел намеревалась разыграть спектакль, чтоб выманить у нее денег на какую-нибудь благотворительную акцию, но потом успокоилась, когда Эйнджел рассказала ей – не правду, конечно, вернее, не всю правду, но достаточно, чтобы вызвать сочувствие. Она даже пригласила девушку зайти, угостила чаем с бисквитами, добавив в чай немного бурбона, и записала ей на клочке бумаги новый адрес Евы, правда, не будучи до конца уверенной в номере дома, но насчет улицы вроде бы помнила точно. Надеюсь, ты ее отыщешь. Желаю удачи.
Сегодня они как раз собирались попробовать отыскать этот адрес. Эйнджел тщательно вымылась в общественном туалете, насколько это там было возможно, надела свежий топик, мятый, но чистый, причесалась; Шейну надо было побриться, а еще на одном ботинке у него начала отваливаться подметка.
Они ехали на автобусе, потом шли пешком. Улица, которую они разыскивали, оказалась тупиком в новом районе – некоторые дома все еще окружали горы мусора и кучи кирпича, как будто строители внезапно лишились финансирования.
В первом доме, куда они толкнулись, о миссис Брэнском никто не слышал, но в соседнем сказали, что она, кажется, живет в доме номер двенадцать. На этом доме возле входной двери висели корзины с цветами – розовые и пурпурные фуксии, алые герани свешивали вниз свои побеги. Сама дверь по большей части представляла собой сплошное матовое стекло; звонок при нажатии на кнопку играл незатейливую мелодию из четырех нот.
Открывшая дверь женщина выглядела лет на шестьдесят, невысокая и толстенькая, на ногах шлепанцы, поверх простой юбки и блузки повязан цветастый фартук. Она, моргая, посмотрела на Эйнджел и хотела было что-то сказать, потом слова явно застряли у нее в глотке.
– Эйнджел! – сумела она все же вымолвить.
– Мама…
Когда Шейн, удивленный, заглянул в дверь, они стояли обнявшись. Потом Эйнджел представила его – все еще со слезами на глазах, – миссис Брэнском пожала Шейну руку, сообщила, что рада с ним познакомиться, и пригласила их войти.
– Зовите меня просто Ева, – предложила она.
Гостиная располагалась в глубине дома, маленькая, квадратная, с дверью, выходящей в садик. Двухместный диван, кресло, из одного гарнитура; фарфоровые собачки на отделанной плиткой полке над газовым камином с нарисованным пламенем в топке.
– Посидите здесь, а я чайник поставлю. А потом поговорим, нам с Эйнджел есть о чем поговорить.
Выпили по нескольку чашек чаю, съели по сандвичу с ветчиной и куску марципана – магазинный, конечно, но почти такой же вкусный, как домашней выпечки («Я вам точно говорю, просто прекрасный марципан!»), – а потом миссис Брэнском с интересом слушала рассказы Эйнджел – с купюрами, естественно, – об их работе то там, то сям, о поездках с бродячими парками аттракционов. А то, что Шейн почти все время молчал, что ж, он всегда такой с малознакомыми людьми, стесняется, молодые люди, они такие…
– А теперь вы просто путешествуете, так? Устроили себе каникулы? Чтоб немножко побыть друг с другом?
– Да, мама, – ответила Эйнджел. – Точно.
– И куда теперь направляетесь?
– Мы еще не решили. Думали, может, задержаться здесь на несколько дней. Хочу показать Шейну здешние места, где я росла. Ну, город и все такое.
– Тебе было хорошо здесь.
– Ага.
Шейн испугался, что она опять заплачет.
– Ты, значит, теперь не берешь детей на воспитание? – спросила Эйнджел.
– Нет, милая, больше не беру. Стара стала. Теперь я тут совсем одна. – И затем, понимая, к чему ведет Эйнджел, предложила: – У меня наверху комната свободна. Если хотите тут задержаться. Она маленькая, конечно. Кровать односпальная. Но, мне кажется, вы не прочь и так поспать, тесно прижавшись друг к другу.
– Спасибо, мам. Это здорово! Правда, Шейн?
– Ага, здорово.
– Значит, договорились. – Ева помассировала себе ляжки, словно тесто раскатывала. Через несколько минут, когда последние кусочки марципана были доедены, она сказала: – Это, наверное, утомительно – путешествовать? Если кто-то из вас хочет принять ванну, горячей воды полно.
Всякий раз, когда они поворачивались в постели, кровать скрипела. Матрас был тоненький, почти как вафельное полотенце.
– Знаешь, я на ней раньше спала, – сказала Эйнджел.
– Лучше уж на траханой улице спать.
– Шейн, ну как ты можешь!
– Так и могу.
– К тому же она ведь нам услугу оказала, ведь так?
– Ну, так.
Они разговаривали шепотом, чтоб никто не подслушал. За несколько минут до десяти Ева Брэнском выключила телевизор и объявила, что идет спать.
– Не могу смотреть эти нынешние программы новостей. Все время что-нибудь ужасное: землетрясения, убийства… Можете оставаться наверху сколько захотите. Есть молоко, если хотите выпить на ночь. – Она широко улыбнулась, мягкой улыбкой. – Чувствуйте себя как дома.
Шейн и Эйнджел вовсе не горели желанием смотреть программу новостей. Они посидели в гостиной, может быть, минут пятнадцать, прислушиваясь к звукам из ванной наверху, а потом и сами пошли спать.
– Ты сколько у нее прожила? – спросил Шейн.
– Три года, чуть больше, – ответила Эйнджел. – С девяти до двенадцати лет. Тринадцатый как раз пошел. Она мне на двенадцатилетие велосипед подарила, как сейчас помню. Подержанный, правда, но мне было все равно. Пришлось бросить его здесь, когда я уехала.
