Стивен Кинг - Возрождение
Я засмеялся.
— Помнишь, как первая полетела вверх тормашками на гонках?
Терри закатил глаза.
— На первом же круге! Черт бы подрал Дуэйна Робишо. Небось купил права в универмаге.
— Он еще жив?
— Нет, десять лет как умер. Если не больше. Рак мозга. Когда его обнаружили, у бедолаги уже не было шансов.
«А если бы я был нейрохирургом? — спросил меня Джейкобс в тот день в «Латчес». — Если бы я сказал тебе, что ты умрешь с двадцатипятипроцентной вероятностью. Ты бы все равно согласился?»
— Да, паршиво.
Он кивнул.
— Помнишь, как мы говорили в детстве? «Что паршиво? — Жизнь. — Что такое «Жизнь»? — Журнал. — Сколько он стоит? — Пятнадцать центов. — А у меня только десять. — Паршиво. — Что паршиво? – Жизнь». И так без конца.
— Помню. Тогда мы считали, что это шутка.
Я поколебался.
— Ты часто думаешь о Клер, Терри?
Он бросил в ведро тряпку, которой полировал корпус, и пошел к раковине мыть руки. В прежние времена там был всего один кран — холодный, но теперь их стало два. Он открыл их, взял брусок мыла «Лава» и принялся намыливаться. До локтя, как учил папа.
— Каждый божий день. Я и про Энди думаю, но реже. Там, можно сказать, был естественный ход вещей, хотя он мог бы пожить подольше, если бы не так активно работал ножом и вилкой. Но то, что случилось с Клер… Неправильно это, мать его. Понимаешь?
— Да.
Он прислонился к капоту, глядя в никуда.
— Помнишь, какая она была красивая? — Он медленно покачал головой. — Наша красавица сестра. Этот ублюдок, этот зверюга отобрал у нее все годы, которые она могла бы прожить, и сбежал из жизни, как трус.
Он провел рукой по лицу.
— Давай не будем говорить о Клер. Опять я расчувствовался.
Я тоже расчувствовался. Клер, которая была старше меня как раз настолько, чтобы я относился к ней как к некой запасной маме. Клер, наша красавица-сестра, которая никому не сделала ничего плохого.
Мы шли через двор, слушая песню сверчков в высокой траве. Они всегда поют громче всего в августе и начале сентября, как будто знают, что лету конец.
Терри остановился у подножия лестницы, и я увидел, что у него в глазах все еще стоят слезы. Это был хороший день, но длинный и полный напряжения. И я напрасно заговорил о Клер в его конце.
— Заночуй у нас, братик. Диван раскладывается.
— Нет, — сказал я. — Я обещал Конни позавтракать с ним и его партнером в гостинице.
— С партнером, — повторил он и закатил глаза. — Ну-ну.
— Ладно тебе, Терренс. Нечего тут разводить двадцатый век. Они могли бы пожениться в десятке штатов, если бы захотели. В том числе и в этом.
— Да плевать мне на это. Какое мне дело, кто на ком женится. Только этот парень — не партнер, что бы Конни ни думал. Я халявщика за версту учую. Боже, да он вдвое моложе Кона!
Это напомнило мне о Брианне, которая была более чем вдвое моложе меня.
Я обнял Терри и чмокнул его в щеку.
— До завтра. Я заеду пообедать перед отлетом
— Давай, Джейми. И знаешь что? Ты сегодня мощно отыграл.
Я поблагодарил его и направился к машине. Когда я уже открывал дверцу, он окликнул меня. Я обернулся.
— Помнишь, как преподобный Джейкобс в последний раз поднялся на кафедру? Мы потом назвали это «Ужасной проповедью».
— Да, — сказал я. — Отлично помню.
— Мы все тогда были в шоке и списали это на скорбь из-за потери жены и сына. Но знаешь что? Когда я думаю о Клер, мне хочется найти его и пожать ему руку. — Терри стоял, сложив на груди руки, мускулистые, как у отца. — Потому что теперь я думаю, что он настоящий храбрец, что сказал все это. Теперь я думаю, что он был прав в каждом слове.
Хоть Терри и разбогател, но остался бережливым, и обедали мы остатками вчерашнего угощения. Я почти все время держал на коленях Кару-Линн и кормил ее кусочками разных блюд. Когда мне пришло время уезжать и я передал ее Дон, малышка потянулась ко мне.
— Нет, солнышко, — сказал я, целуя неправдоподобно гладкий лобик. — Мне надо уходить.
Ее словарь включал всего с дюжину слов — теперь в него входило и мое имя. Но я читал, что дети понимают больше, чем могут произнести, и она явно поняла, что я ей сказал. Ее личико сморщилось, она снова протянула ко мне руки, и слезы выступили на голубых глазах — того же оттенка, что у моей матери и покойной сестры.
— Беги скорей, — сказал Кон, — не то тебе придется ее удочерить.
И я ушел. Назад к прокатной машине, назад в аэропорт Портленда, назад в Денверский Международный, назад в Недерленд. Но я все время думал об этих пухлых протянутых ко мне ручках, об этих полных слез глазах мортоновского голубого цвета. Ей был всего год, но она не хотела меня отпускать. Вот так ты и узнаешь, что приехал домой, думается мне. И неважно, как далеко ты уехал от этого дома или как давно там не был.
Дом — это место, откуда тебя не хотят отпускать.
В марте 2014 года, когда большинство лыжников уже покинули Вейл, Аспен, Стимбоут-Спрингс и наш Элдора-Маунтин, в новостях сообщили о приближении грандиозного бурана. Задевший нас хвост полярного вихря уже засыпал Грили четырьмя футами снега.
Большую часть дня я провел в Волчьей Пасти, помогая Хью и Муки задраить наглухо студии и большой дом. Я пробыл там, пока ветер не начал усиливаться и со свинцового неба не посыпалась первая снежная крупа. Потом появилась Джорджия — в теплой куртке, наушниках и сувенирной кепке ранчо «Волчья Пасть». Настроена она была серьезно.
— Отправляй ребят домой, — велела она Хью. — Или ты хочешь, чтобы они застряли где-нибудь в кювете до июня?
— Как экспедиция Доннера, — сказал я. — Но я не стал бы есть Муки. Жестковат он.
— Ладно, уматывайте, — разрешил Хью. — Только проверьте еще раз двери студий по дороге.
Мы так и сделали и на всякий случай заглянули и в амбар. Я даже покормил лошадей яблочными дольками, хотя Бартлби, мой любимец, умер три года назад. К тому времени, как я довез Муки до его пансиона, снег валил вовсю, и ветер завывал, усилившись миль до тридцати в час. В центре Недерленда было пусто. Светофоры раскачивались под проводами, а перед дверями магазинов, закрывшихся пораньше, уже начало наметать сугробы.
— Езжай прямо домой! — посоветовал Муки, стараясь перекричать ветер. Он завязал рот и нос банданой и стал похож на пожилого преступника.
Я последовал его совету. Ветер всю дорогу толкал мою машину в борт, как злой хулиган. Меня он толкал еще яростнее, когда я шел к двери, прикрывая воротником лицо, чисто выбритое и не готовое к фокусам колорадской зимы, когда та взялась за дело всерьез. Мне пришлось надавить на дверь обеими руками, чтобы закрыть ее за собой.
В моем почтовом ящике лежало единственное письмо. Вытащив его, я с первого взгляда понял, от кого оно. Почерк Джейкобса стал менее разборчивым, но остался узнаваемым. Единственной неожиданностью оказался обратный адрес: «До востребования, Моттон, Мэн». Не мой родной городок, но совсем рядом. Слишком близко для моего спокойствия.
Я похлопал конвертом по ладони и чуть было не поддался первому импульсу — разорвать его на части, открыть дверь и развеять клочки по ветру. Я и сейчас представляю это себе — каждый день, иногда каждый час, — и гадаю, что бы тогда изменилось. Вместо этого я перевернул конверт и увидел единственное предложение, написанное тем же дрожащим почерком: «Советую прочесть».
Читать мне не хотелось, но я все же вскрыл письмо. Внутри был конверт поменьше, обернутый в лист бумаги. На втором конверте значилось: «Прочти мое письмо, прежде чем вскрывать это». Так я и сделал.
Так я и сделал, помоги мне Господь.
«4 марта 2014 г.
Дорогой Джейми!
Я раздобыл оба адреса твоей электронной почты, рабочий и личный (как ты знаешь, у меня есть свои способы), но я уже старик со своими стариковскими привычками и считаю, что о важных делах лучше всего говорить в письме, по возможности — написанном от руки. Как видишь, я все еще в состоянии писать от руки, хотя не знаю, надолго ли меня хватит. Я перенес микроинсульт осенью 2012 года, а прошлым летом — еще один, посерьезнее. Надеюсь, ты простишь меня за чудовищный почерк.
Есть еще одна причина, почему я выбрал обычную почту. Электронное письмо слишком легко удалить; лист бумаги, на котором кто-то потрудился написать тебе ручкой с чернилами, уничтожить сложнее. Я припишу одну строчку на оборотной стороне конверта, чтобы увеличить вероятность того, что ты это прочтешь. Если не получу ответа, придется посылать гонца, но мне не хотелось бы этого делать: времени не так много».
Гонца. Это мне не понравилось.
«При нашей последней встрече я попросил тебя стать моим ассистентом. Ты отказался. Я повторяю свою просьбу и уверен, что в этот раз получу согласие. Ты должен согласиться, потому что моя работа достигла финального этапа. Остается один последний эксперимент. Я уверен в его успехе, но не решаюсь продолжать в одиночку. Мне нужен помощник и, что не менее важно, свидетель. Поверь мне, ты заинтересован в этом эксперименте почти так же сильно, как я.
