Франк Тилье - Переломы
— Где… Где женщина, которая со мной приехала? Где Жюли?
Он смотрит на Алису с улыбкой, которую она видела слишком часто. Это улыбка из ее кошмаров.
— Ты лучше о себе побеспокойся.
Девушка трет щеки тыльной стороной ладони.
— Я знаю, что ты сделал со мной. Я знаю правду. Всю правду.
— Всю правду, ты в этом уверена?
Алиса натыкается на стену, и от этого ей особенно больно. Клод не испытывает ни малейшей жалости, ни малейшего сострадания.
— Ты повез меня в Перу с единственной целью — стерилизовать меня. Единственные каникулы, которые ты мне устроил! Я… Я была там счастлива, папа! Я любила тебя!
Как ни странно, внезапно Клод Дехане позволяет себе выразить нечто вроде сожаления.
— Я тоже любил тебя. О, если бы ты знала, как я тебя любил!
Теперь Алиса испытывает острое желание выцарапать ему глаза.
— Ты меня любил? Да как ты смеешь говорить такое?
— Благодаря тебе я вернулся живым из Ливана, ради тебя я обрел мужество, чтобы жить дальше. Когда ты родилась, я сразу понял, что буду жить ради одной-единственной цели — вырастить тебя. Я все бросил, со всем покончил ради тебя.
Неужели его волнение — это всего лишь очередное притворство? До чего он дойдет в своей лжи?
— Но… надо же было случиться, чтобы твоя мать родила ребенка с редчайшей группой крови — бомбейской. Меня словно… дубиной по голове ударили. В больнице мне рассказали, какая ты хрупкая, какие опасности будут угрожать тебе при каждом неверном шаге, с какими трудностями ты столкнешься, взрослея. И тогда я понял, что могу в любой момент потерять тебя, что… — У него дрожат губы. — …что моя собственная дочь может умереть у меня на глазах и сломать мою жизнь, как Наджат. Я должен был защищать тебя днем и ночью, постоянно чувствовать, что ты рядом со мной. Только тогда я был спокоен.
Алисе наплевать на его слезы, она ненавидит его.
— Защищать меня тем, что наказывал? Тем, что стерилизовал?
— Я видел, на что способны люди. Твой ребенок никогда не был бы в безопасности в этом мире. А вдруг и он бы родился с бомбейской кровью? Ты бы потеряла его, Алиса. У него не было бы ни малейшего шанса. Я не хотел, чтобы это выпало на твою долю.
— Ты чудовище. Как ты мог жить, воспитывать нас, после того как насиловал и убивал невинных в Ливане?
Клод с угрозой стискивает приклад, его лицо приобретает оттенок расплавленной стали.
— Ты сама не знаешь, что говоришь.
— Не прикидывайся, что не понимаешь! Ты сам, своими руками убил Наджат! Чтобы спасти свою шкуру! У меня есть доказательства на кассете!
Клод, не задумываясь, наводит на нее ружье.
— Нет! Ты врешь!
Алиса не отводит глаза. В первый и, безусловно, в последний раз в жизни она не боится отца.
— Ты разрушал все, что могло встать между тобой и мной! Все, что мне было дорого, все, что я могла любить! Ты мешал мне расти, заниматься спортом или играть. Ты забрал меня из школы, удерживал здесь, ты морально уничтожил меня.
— У доктора Данби и твоих учителей возникли определенные сомнения по поводу твоего поведения, я должен был что-нибудь придумать, иначе нас могли разлучить. Как правило, мне хватало угроз… Чего ты хотела? Закончить свои дни в психушке? Я бы не смог жить без тебя. Алиса, маленькая моя…
Алиса чувствует, как злость разгорается в ней ярким пламенем. Ее мышцы напрягаются, а сердце начинает биться заметно медленнее. Она поднимает голову, сжимает челюсти, резким движением сбрасывает очки. Они повисают на шнурочке у нее на груди.
Клод, посмеиваясь, отходит. Теперь он крепче сжимает ружье.
— Ага, вот и Доротея пришла на помощь. Это впечатляет, ты появляешься с той же легкостью, что и прежде. Ну, как поживает моя дочь-врушка?
Доротея смотрит на него в упор:
— Будь проклят, я ненавижу тебя.
— Меня многие ненавидели, но теперь их нет и они про это не расскажут.
Он по-прежнему целится ей в лицо и закрывает один глаз. Доротея не мигает:
— Ты не осмелишься выстрелить. Я твоя дочь! Ты… не можешь убить меня!
Он подходит, хватает ее за подбородок и заставляет смотреть себе прямо в глаза. В другой руке он сжимает ружье.
— Тебя я ненавижу больше, чем кого бы то ни было. Ты украла душу моей дочери. Мне действительно следовало убить и закопать тебя, и уже давно.
Доротея оглушена. Каждое слово, вылетающее из уст этого извращенца, отдается в ней проклятием.
— Николя и ты — вот самые страшные паразиты. Вы украли у меня моего ребенка! — продолжает он.
Прежде чем он успевает нажать на спуск, она бросается на него и пытается вцепиться ему в горло. Она кричит. Но ей удается лишь задеть его ногтями. Сильный удар прикладом по запястью, второй — по затылку, и она падает на землю, уткнувшись лицом в густую траву.
— Идиотка.
В тот момент, когда он приставляет дуло ружья к затылку дочери, в его кармане начинает вибрировать телефон. Он поднимает ружье, отходит на шаг и достает мобильный Жюли. В трубке звучит мужской голос:
— Жюли? Я тут для тебя выяснил…
Клод смотрит на неподвижно лежащую дочь.
— Жюли сейчас занята. Она просила меня принять сообщение.
Собеседник на мгновение замолкает.
— Хорошо. Скажите ей, что анестезиолог по имени Жерар Вийемон пропал в марте две тысячи пятого года и с тех пор не подавал признаков жизни.
— Как вы сказали — Жерар Вийемон?
— Да, правильно. Вийемон был замешан в уголовном деле, которое рассматривалось в суде Нантерра в феврале две тысячи второго года. Муж умершей женщины обвинил его в ошибке во время родов, приведшей к смерти и матери, и ребенка. Дело было рассмотрено, и вину врача или клиники не признали.
Клод потирает подбородок.
— Очень хорошо. Но… Она сейчас в ванной, она мне ничего не говорила про это расследование. Вы знаете, в чем тут дело?
— Точно — нет. Вроде бы она расследует какие-то исчезновения, но больше я ничего не знаю.
— А как ваше имя?
— Тьерри Воске.
— Хорошо. Спасибо, Тьерри, я ей передам.
— А, вот еще. Машина в Аррас выехала.
— Как вы сказали, машина? Хорошо…
Клод швыряет мобильный на землю и яростно давит его каблуком. Его дочка с трудом поворачивается. Сгорбившись, она начинает мять пальцами глину.
— Я помню этого Вийемона. Пришлось потратить много времени и труда, чтобы этот мерзавец признался в том, что совершил врачебную ошибку, и согласился подписать письмо. Он проскочил через сети правосудия, но меня обмануть нельзя. Он сломал жизнь семьи, а через две недели пошел играть в гольф. Когда человек, у которого он отнял все, шестнадцать раз ударил его ножом в чаще леса, он уже так не смеялся…
Он делает глубокий вдох.
— Я с тобой разговариваю, но ты же ничего не понял, а, Николя?
В грязи сидит маленький мальчик.
— Ты меня больше не будешь наказывать, папуля? Я не сделал ничего плохого.
— Знаю, знаю, мой мальчик. Здесь никто и никогда ничего плохого не делает.
Клод подходит и ласково гладит его по голове. Потом занимает позицию. Твердо упирает приклад ружья в плечо, кладет палец на спусковой крючок. Закрывает один глаз.
Выстрел слышен даже на краю кладбища.
Мрак разрывается, и в тот же момент брызжет кровь. А потом снова воцаряется тишина, все вокруг погружается в мрачное спокойствие.
Внезапно слышатся шаги. Николя поднимает голову, его руки все еще прижаты к ушам. Его отец, хрипя, катается по траве. На его груди расцветает красный цветок.
Из темноты выходит человек в капюшоне, при свете луны видно, что из ружья, которое он держит рукой в черной перчатке, еще идет дымок. Он нагибается и протягивает ружье Николя:
— Бери и беги. Давай же, скорее…
Голос звучит глухо, неузнаваемо. Николя оцепенел от страха. Его глаза, увидевшие сегодня слишком многое, устремлены на лежащего отца, он весь дрожит. Человек успокаивает его:
— Твой папа больше не сделает тебе больно, он больше никогда не будет тебя мучить. Уходи. Беги к лесу, хорошо? И не забывай, Николя, я — капюшон из твоего сна, я прихожу, когда все плохо. Если тебя спросят, ты так и отвечай.
Ничего не понимая, мальчик берет разряженное ружье и уходит. Он идет неуклюже, несколько раз чуть не падает. Человек снимает капюшон и садится на корточки перед Клодом. Тот шумно дышит.
— Твоя дура дочь сама бросится в пасть волку. Ты только посмотри, как она бежит с ружьем, эта дебилка. Извини, но иначе это закончиться не могло. Все стало слишком опасно.
— Грязная…
Клод умирает, он не в силах закончить фразу. Человек смотрит на раздавленный телефон.
— Из-за этой чертовой блондинки из соцслужбы и бардака, который оставил после себя Грэхем, полиция точно докопается до наших дел. К счастью, все это свалят на тебя, им и в голову не придет, что было два человека в капюшонах.
