Крис Муни - Комната мертвых
— Мне кажется, он сказал, что тебе не нужно идти в полицию.
— Правильно. «Прочти три раза «Аве, Мария» и два раза «Отче наш» — и получишь прощение». Я так и сделал, Дарби. Но, по-видимому, Большой Парень на небесах имел на мой счет другие планы. На следующий день, когда я возвращаюсь из школы домой и пытаюсь, ну, смириться, что ли, с тем, что случилось, рядом со мной останавливается машина. В ней сидит такой здоровенный дядя, вылитый Франкенштейн, разве что железных болтов на шее нет, к сует мне под нос свой значок.
— Джек Кинг. Куп кивнул.
— Он говорит, чтобы я быстренько волок свою задницу на заднее сиденье. Будучи послушным мальчиком, угадай, что я сделал?
— Думаю, ты послушно поволок свою задницу на заднее сиденье.
— В самую точку.
— Я давно знаю тебя, — негромко заметила Дарби, надеясь хоть как-то отвлечь Купа от воспоминаний и молясь про себя, чтобы истерические нотки исчезли из его голоса, — Я знаю, что ты…
— Ты совсем не знаешь меня, Дарби. — Одним глотком осушив стакан, он поставил его на свой «пароходный» чемодан. — Ты думаешь, что знаешь меня, поскольку мы с тобой много времени провели вместе. Но если только ты не умеешь читать мысли, причем в любой момент, когда тебе заблагорассудится, то никогда не узнаешь другого человека. Вот почему я не вижу смысла в женитьбе. Можно каждую ночь ложиться в постель с женой и испытывать такое наслаждение, что сердце готово разорваться от любви… Я говорю о той любви, что бывает раз в жизни, которую показывают в кино и которая так редко встречается в жизни. Любви, от которой больно дышать, понимаешь? А твоя вторая половина, пока ты пыхтишь на ней, воображает, что ты — это Джордж Клуни, или инструктор по плаванию, или кто-нибудь еще. Вся штука в том, что как бы сильно, до дрожи ты ни любил другого человека, знать его по-настоящему ты не можешь. Совсем не так, как знаешь и доверяешь самому себе.
— Мне казалось, что за эти годы я заслужила твое доверие.
— Так и есть, — согласился Куп. — Так и есть. Вот почему я расскажу тебе самую интересную часть моей истории. Ту, в которой специальный агент Кинг привел меня в подвал Кевина Рейнольдса.
56
Дарби осторожно пошевелилась. Надрывные, нервные нотки в голосе Купа исчезли, и теперь он говорил тоном, начисто лишенным эмоций, как Мишель Бакстер. Почему-то это напомнило Дарби о том, как она смотрела в крошечное окошко в двери реанимационного отделения и видела ровную линию на кардиомониторе отца, после того как мать решилась отключить его от системы жизнеобеспечения.
— Специальный агент Кинг останавливается прямо перед домом Рейнольдса и говорит, чтобы я выметался из машины, — продолжал свой рассказ Куп, — Я панике думаю: «Проклятье, этот парень знает, что я видел, и приехал сюда, чтобы арестовать Рейнольдса и Салливана». Кинг не звонит и не стучит, он просто открывает дверь, хватает меня под руку и тащит через кухню в подвал. И вот тогда я начинаю понимать, что что-то здесь не так. — Куп смотрит на свою руку, которой гладит Оливию по голове. — Я стою в подвале, Кинг за спиной. Передо мной на стуле сидит мистер Салливан и щелкает земляные орехи. Он бросает на меня взгляд, который ясно говорит, что я вляпался в большие неприятности. Разумеется, я догадался об этом и сам, потому что к стулу перед ним примотана клейкой лентой молодая девушка, а прямо позади нее в земляном полу вырыта большая яма.
Дарби покосилась на входную дверь. Ей вдруг захотелось убежать как можно дальше, чтобы не слышать того, что собирается рассказать Куп.
— Хочешь дослушать до конца, Дарби?
«Нет, не хочу!»
— Ты ведь все понимаешь, — едва слышно прошептал он. Глаза его на лице казались непропорционально большими, губы подрагивали. — Еще есть время закрыть ящик Пандоры. Ты можешь выйти отсюда с незамутненной совестью.
— Возможно, тебе лучше поговорить с адвокатом.
— Я разговариваю не с адвокатом, Дарби, а с тобой. Хочешь услышать остальное или нет?
— Рассказывай.
— Эта девушка… Ее руки и одежда перепачканы грязью, потому что мистер Салливан заставил ее рыть могилу в подвале голыми руками. Рот у нее заклеен лентой. Она дрожит и плачет, и я тоже плачу, потому что федерал приставил мне к виску дуло пистолета. Я чувствую, как холодный металл впивается в кожу, а мистер Салливан говорит, что я должен принять по-настоящему важное решение. Жизнь меняется, говорит он, и один из нас ляжет в эту яму.
У Дарби похолодели руки и ноги, по спине побежали мурашки. Куп смотрел на потолок, где скользили, переплетаясь, тени, отбрасываемые каплями дождя на стеклах гостиной.
— Мистер Салливан поворачивается ко мне и говорит: «Как ты думаешь, кто должен лечь туда, Купе? Эта молодая леди, которая решила заглянуть к федералам и рассказать им о моих вечеринках в отеле, или ты? Ходят слухи, что ты подумываешь о том, чтобы пойти в полицию, а ведь ты обещал мне и своему старику, что будешь держать язык за зубами и никому не скажешь ни слова». И тогда я понял, что, похоже, священник рассказал мистеру Салливану о моем признании. Я ведь больше ни с кем об этом не разговаривал. Ни с друзьями, ни с родителями или сестрами. Я боялся, что мои слова дойдут до мистера Салливана, но оказался достаточно глуп, чтобы поверить, будто отец Хэмфри сохранит мою исповедь в тайне.
Дарби обеими руками вцепилась в подушку сиденья.
— Эта девушка в подвале, она знала Мишель Бакстер или Кендру Шеппард?
— Наверняка знала, но мне так и не выпало случая поговорить с ней. Я плачу, захлебываюсь слезами и уверяю мистера Салливана, что никому ничего не скажу, а он смотрит на меня и щелкает орешки, словно пришел посмотреть на бейсбол. И все время задает мне один и тот же вопрос: кто, по-моему мнению, должен лечь в эту яму? Или я сам приму решение, или он сделает это за меня. Угадай, какое решение я принял.
Желудок у Дарби подступил к горлу, во рту появилась горечь. Ей пришлось несколько раз сглотнуть, прежде чем она смогла заговорить.
— Как ее звали?
— Не знаю, — ответил Куп, и его глаза заблестели. — К стыду своему должен признаться, что я не удосужился спросить об этом. Наверное, так было даже лучше, потому что мистер Салливан приказал мне надеть ей пластиковый мешок на голову.
Сердце замерло у Дарби в груди, а в голове появилась необыкновенная легкость.
— Разумеется, будучи истинным Робином Гудом, мистер Салливан сорвал у девушки с губ клейкую ленту, чтобы я мог поговорить с ней. Ну, ты понимаешь, типа извиниться за то, что собираюсь задушить ее. — Куп тщательно выговаривал слова хриплым и каким-то потрескавшимся голосом. — Она пыталась заговорить со мной… Я знаю, что пыталась… Но я не запомнил ни одного слова, потому что все то время, что я держал пластиковый мешок у нее на голове, я думал о матери, о том, как тяжело будет ей и сестрам, если в эту яму лягу я. Если я исчезну. На этом специализировался мистер Салливан. Я слышал всякие истории, но сейчас все происходило со мной и на моих глазах. — Слезы потекли у Купа по щекам, лицо его сморщилось. — Она даже не сопротивлялась, Дарби. Она как будто… как будто смирилась.
Дарби не могла пошевелиться, а внутренний голос нашептывал ей, что надо бы нажать волшебную кнопку обратной перемотки, вернуться к себе в офис и навсегда забыть о том, что она приходила сюда.
Куп вытер глаза.
— Когда все закончилось, он приказал мне уложить тело в яму. Я закапывал ее и ничего при этом не чувствовал. Я был в шоке. Но думал я о том, что теперь точно попаду в ад. А мистер Салливан… Он был просто счастлив и то и дело повторял, что гордится мною. После того как я похоронил девушку, он сунул мне в карман пачку банкнот. Двести баксов. Вот сколько стоила ее жизнь. Он сказал мне, что отныне я работаю на него и что теперь я должен держать ушки на макушке и слушать, о чем говорят на улице, а потом сообщать ему, если увижу или услышу что-нибудь интересное. Но сначала, сказал он, я должен расплатиться. Потому что если я этого не сделаю, то он поднимет телефонную трубку, позвонит своим парням из правоохранительных органов и расскажет им обо всем, что здесь произошло. И еще отдаст им пластиковый мешок с моими отпечатками пальцев. А этот федерал поддержит его и скажет, что я работал на мистера Салливана. И что он видел, как я заходил сюда с этой девушкой, а потом он услышал крики. А когда я окажусь в тюрьме, мистер Салливан нанесет моей матери особый визит.
«Его звали не Фрэнк Салливан, Куп. На самом деле его звали Бен Мастерс, и он был федеральным агентом, которого внедрили в мафию. Я не думаю, что он умер, хотя и не знаю, как он, Кинг, Алан и двое других федеральных агентов, находившихся на борту катера, инсценировали собственную смерть. Я знаю только, что с каждой минутой все глубже и глубже погружаюсь в это дело, что оно, как водоворот, засасывает меня, и я не знаю, когда достигну дна».
