Крис Муни - Комната мертвых
— Не вешай мне лапшу на уши.
— Сколько раз я должен тебе повторять, что не знаю, кем были эти молодые женщины?
— Откуда ты знаешь, что они были молоды?
— Фрэнк обожал молоденьких.
— Откуда ты знаешь, что они были связаны с Салливаном?
— Это уже начинает походить на перекрестный допрос. В таком случае, может быть, мне лучше пригласить своего адвоката?
— Не знаю, Куп. Ты совершил что-то незаконное?
Он покачал головой и вздохнул, потом сделал глоток виски, скрестил ноги и облокотился на правый подлокотник кресла.
— Ты всегда укладываешь вещи в темноте?
— Оливия заснула, — огрызнулся он.
— Когда я звонила в дверь, то видела, как ты выскакивал из гостиной.
— Я шел за племянницей. Она заснула прямо на полу. Ты позвонила в тот момент, когда я хотел переложить ее в кровать.
— Ты никогда не умел лгать, Куп.
— Ты проделала такой долгий путь только для того, чтобы оскорблять меня?
— Нет, я приехала, чтобы попытаться хоть немного вправить тебе мозги. Комиссар взяла тебя на прицел. Она думает, что ты что-то скрываешь. И я такого же мнения.
— Извини, но я ничем не могу тебе помочь.
— И это все?
— Это все.
— Пожалуй, мне не остается ничего другого, как пожелать тебе счастливого пути.
— Нет, правда, я собирался позвонить тебе позже, пригласить на ужин и поговорить о работе.
— И когда мы с тобой сидели бы в ресторане, мне было бы труднее закатить сцену.
— Извини, Дарб. Я не умею говорить «прощай».
— А кто умеет?
— Ты, — парировал он. — Ничто не в силах пробить твою упрямую ирландскую броню.
«Это неправда, Куп. Тебе удалось пробить ее, несмотря на все мои усилия».
— Выпей со мной, — попросил он. — Возьми стакан в кухне. Ты знаешь, где они стоят.
— Мне нужно бежать.
— Работа, всегда только работа. — Куп положил ноги на кофейный столик и поудобнее устроился в кресле. — Как говорят в таких случаях? Горбатого могила исправит?
Дарби сделала глубокий вдох. Она хотела, чтобы в голосе ее не прозвучала обида. По крайней мере, она хотела сгладить острые углы. Она остановилась перед его креслом, наклонилась и уперлась руками в подлокотники.
— Я очень рада за тебя, Куп.
— Спасибо.
— Я буду скучать по тебе.
— Я тоже. — Он отпил большой глоток. — Ты…
— Что?
— Ты… была моим лучшим другом, — дрогнувшим голосом сказал Куп. — Самым лучшим.
Дарби выдавила из себя улыбку, наклонилась к нему и поцеловала в щеку. Ее правая рука скользнула ему за спину.
— Прежде чем я уйду, — сказала она, вытаскивая у него из-за пояса пистолет, — ты не мог бы рассказать мне, почему нянчишь ребенка с пистолетом наголо?
55
Дарби опустилась на кожаный диван в полуметре от кресла, в котором сидел Куп, и повертела в руках его «глок».
— А серийный номер-то спилен. Классная работа! — заметила она. — Ты сам до этого додумался? Или кто-то презентовал тебе эту паленую пушку?
Куп не ответил.
Зазвонил ее телефон. Дарби проигнорировала его и продолжила:
— Мишель Бакстер исчезла.
— Она уехала из города.
— А ты откуда знаешь?
— Потому что сегодня утром, после нашего с тобой разговора, я сходил к банкомату и вернулся к ней. Я дал ей немного денег на дорогу и помог собрать вещи.
— Потому что ты знаешь человека, с которым она разговаривала, верно?
Он снова ничего не ответил.
— Сегодня, вернувшись в лабораторию, я зашла к тебе в кабинет, — сказала Дарби. — И заодно проверила базу отпечатков пальцев. Пальчики с обертки никотиновой жевательной резинки вернулись опознанными. Его зовут Джек Кинг.
— Знаю. Все это время я считал его мертвым.
— Когда ты понял, что он жив?
— Когда увидел его разговаривающим с Бакстер на другой стороне улицы, — ответил Куп. — Этот парень… Он — воплощение зла в чистом виде. Век бы его не видеть!
— И поэтому ты не позвонил мне? Потому что не хотел, чтобы я наткнулась на него?
— Угу.
— Откуда ты его знаешь?
Куп громко вздохнул и переложил Оливию себе на колени. Малышка пошевелилась, и ее крошечные ручки сжались в кулачки.
— Помнишь, каково это? — поинтересовался он.
— Каково что?
— Быть такой вот маленькой, — ответил он, гладя девочку по мягким, пушистым волосикам. — Это лучшая пора жизни, когда ты чист и невинен, как агнец. А в нашем возрасте на ум приходят лишь потери и шрамы.
Дарби хотела было заговорить, чтобы вернуть его в настоящее и начать задавать наводящие вопросы, но почувствовала, как Куп ходит кругами вокруг того, что беспокоит его по-настоящему, и решила немного подождать.
— Например, когда мне было двенадцать… — спустя мгновение произнес он. — Я крепко сплю на диване, слышу треск автомобильного глушителя и думаю, что это мой старик. Он каждый вечер уезжал на своей развалюхе «бьюике» на завод «Дженерал электрик». Он работал в третью смену слесарем. Ну вот, я открываю дверь, думая, что это отец вернулся домой, и вижу соседского парня, Томми Каллагана, на ступеньках церкви, которая как раз через дорогу. Он колотит руками и ногами в дверь и громко кричит. И тут мистер Салливан начинает стрелять. Пух-пух-пух, как будто взрываются петарды. И я вижу, как Томми падает на ступеньках перед входом в церковь. И смотрю, как он… ну, в общем, умирает. — Куп провел пальцем по сжатому кулачку Оливии. — Мистер Салливан останавливается над ним, и Томми поднимает руку. Он плачет и умоляет не убивать его. Мистер Салливан видит, что я смотрю на них с порога своего дома, и всаживает три пули Томми в голову. Потом он хмурится, вытирает испачканный кровью носок ботинка о джинсы Томми и говорит: «Эй, Купс, а ты чего не спишь в такое время? Тебе ведь завтра в школу». — Куп отпил глоток виски из своего стакана. — Кевин Рейнольдс волочит труп к машине, а мистер Салливан идет прямо ко мне и улыбается, как будто я пригласил его в гости, а он с радостью согласился. В час ночи он садится рядом со мной на диван, но тут просыпается моя мать и спускается вниз, чтобы узнать, что происходит. А мистер Салливан говорит ей: «Не волнуйся, Марта, мы с Купсом просто прокатимся в моей машине и поговорим, как мужчина с мужчиной. Мы скоро вернемся». Я смотрю на мать, но она не говорит ни слова. Не успеваю я опомниться, как уже сижу на заднем сиденье в машине, и мистер Салливан говорит: «Ты что-нибудь видел сегодня ночью, Купс?» И я отвечаю ему: «Нет, я ничего не видел, мистер Салливан». А он говорит: «Я думаю, ты меня обманываешь. И у нас может возникнуть маленькая проблема. А если ты действительно видел что-то и, скажем, ну, не знаю… вбил себе в голову, что должен идти в полицию, то мне ведь станет об этом известно. И мне бы очень не хотелось, чтобы с твоей матерью или с одной из сестер случилось что-нибудь подобное». И он показывает мне фотографии, снимки, сделанные «Полароидом». На них девушки, у которых не хватает зубов и рук.
Дарби пришлось откашляться, прежде чем она смогла открыть рот.
— Джек Кинг тоже участвовал во всем этом?
— Фотографии, то, что я видел на ступеньках, то, что сказал мне мистер Салливан, — обо всем этом я рассказываю матери. Все рассказываю, без утайки. — Куп сглотнул. — Я напуган до полусмерти, плачу, а мать звонит отцу. А потом вдруг оказывается, что уже пять утра, и мы сидим в кафе «У МакКинни», и мой старик говорит о том, что мистер Салливан поддерживает в Чарльстауне чистоту и порядок. Он не пускает сюда всяких подонков, вот что он мне втолковывает. «Типы вроде Томми Каллагана, — говорит отец, — парни, которые пытаются торговать наркотиками в нашем городе, так вот, эти парни сами напрашиваются на неприятности. Мистер Салливан, — так называет его мой отец, — мистер Салливан хороший человек, но иногда хорошим людям приходится принимать трудные решения. Решения, которые не поймет полиция». Мой отец говорит, чтобы я забыл обо всем, что видел, и держал язык за зубам. И всю следующую неделю он каждый день напоминает мне об этом. Угадай, что я сделал?
— Ты держал язык за зубами.
— Правильно. Я дал родителям слово. Они были хорошими людьми. Настоящими тружениками. В их сердцах было много любви, но их нельзя назвать очень умными. Подобно всем остальным, кто жил здесь в те времена, они смотрели на мистера Салливана, как на… Робина Гуда. Пожалуй, да, именно так. Тогда уровень преступности в городе был невысоким. Никаких наркотиков, никаких девушек на улицах, готовых отдаться первому встречному за понюшку кокаина. В те времена мы спокойно гуляли по ночам, потому что чувствовали себя в безопасности. — Куп сделал еще глоток и, подняв стакан, посмотрел сквозь него на свет. — Но вся штука в том, что я видел кое-что, верно? И это гложет меня изнутри. Не просто гложет, а разрывает на части, потому что, в конце концов, я добрый богобоязненный ирландский католик и речь идет о моей душе. Поэтому я иду на исповедь и рассказываю священнику обо всем, что видел, обо всем, что случилось, включая фотографии. Я говорю ему, что хочу пойти в полицию, потому что считаю это правильным. Я спрашиваю у него, не знает ли он копа, которому можно доверять. Ни за что не догадаешься, что ответил мне этот сукин сын.
