Деон Мейер - Смерть на рассвете
«Но Мпайипели — убийца», — возразил командир. Нет, не согласился Морапе, драка была честная. Но командир покачал головой и сказал: правосудие должно свершиться. Тогда, ответил Морапе, ни о каком товарищеском матче не может быть и речи. Переговоры тянулись целых две недели. Наконец командир согласился освободить меня, но при двух условиях. Мы обязаны были победить. Кроме того, Мпайипели тоже должен играть.
— Хорошо, — сказал Морапе.
Я не желал играть в регби ни за что. Заявил, что, чем играть, лучше я вернусь обратно в камеру. Мои начальники знали, как меня убедить. Они предложили мне выбор: либо я играю, либо меня посылают в Замбию, где все оставшееся время я буду служить писарем на складе боеприпасов. Или пусть со мной разбирается советский военный трибунал. Я им всем надоел.
Через два дня назначили первую тренировку. Собрали основной состав и второй состав, игроков отбирали по росту, весу и способностям. На поле, конечно, была полная неразбериха. Мы были как первоклашки, которые собираются вокруг мяча и постоянно бегают и орут. Русские, которые наблюдали за тренировкой, так хохотали, что мы не слышали указаний тренера Мосы. По глупости своей мы не поняли, что три недели — крайне малый срок. Нам отвели роль пушечного мяса.
Но Моса был не дурак. И терпеливо тренировал нас. Всю ночь после первой тренировки мы ломали голову. Меняли стратегию. Решили для начала перебраться в класс для начинающих. Целых четыре дня мы изучали теорию регби на доске, запоминали сложные и запутанные правила, анализировали каждую позицию, запоминали тактику. На пятое утро мы вышли на поле в шесть часов, когда русские солдаты еще спали. Моса нас гонял: форварды с одной стороны, игроки второй линии — с другой, захваты, раки, схватки, пробежки. Мы медленно прорабатывали каждый шаг — сначала буквально «шаг».
Мы стали играть лучше, но все равно никуда не годились; ребятам никак не давалась игра белых. Жаль, что вы не слышали, что они тогда говорили! «На такое способны только буры! Надо же, променяли круглый мяч и две сетки на такую дрянь». Нам все время хотелось вести мяч и бить по нему, а не передавать его друг другу. Казалось, вся наша природа восставала против странной, непонятной игры. Но Моса не терял надежды. И Морапе нас подбадривал. В субботу, за неделю до матча, мы вышли до рассвета, чтобы тайно потренироваться в городке: две чернокожие команды друг против друга на открытом участке земли у реки. Своего рода отборочный матч, в котором должны были выбрать игроков для решающего дня.
Легким тот матч назвать было нельзя. Моса в тот день впервые вышел из себя, всплеснул руками и заявил, что задача непосильная и превратить чернокожих идиотов из фанатов футбола в регбистов просто невозможно. Он вихрем пролетел по полю, упал под большое дерево и закрыл лицо руками. Мы столпились вокруг. На холоде от нас шел пар. Мы понимали, что Моса прав. Не то чтобы мы не старались. Просто… нам что-то мешало. И еще. В глубине души мы не хотели играть. Если заранее знаешь, что тебя побьют, трудно настроиться на позитивный лад.
Морапе подсел к Моса, и они проговорили час, а может, и больше. А потом они вернулись к тому месту, где сидели все остальные, и Морапе произнес речь. Морапе был тсвана. Невысокий, не слишком сильный, с орлиным носом. Он не был особенно умным, но в нем было что-то, из-за чего его слушали. Как мы слушали его в то утро! Ловили каждое слово. Морапе говорил негромко. Сказал, что мы играем не потому, что Мпайипели выпустили из тюрьмы (при этом некоторые злобно покосились на меня). Морапе сказал: мы играем из-за нашей борьбы. Мы должны показать, на что способны, в стране, где к нам плохо относятся, мы должны победить людей, которые заранее считают нас побежденными. Совсем как дома. И вопреки тому, что нам навязывают условия, мы можем победить. Морапе призвал нас задуматься о родине. У белых больше оружия, больше денег, лучше условия жизни. У них передовая техника. По сравнению с нами они находятся в гораздо более выгодном положении. Так неужели мы собираемся сдаться? Если мы сдадимся здесь, в священной России-матушке, мы можем бросить борьбу, потому что мы проиграем, еще не начав. Все дело в силе духа. В боевом настрое. В отваге, сосредоточенности, концентрации. Если мы будем твердо верить в себя и в свою победу, мы обязательно победим!
Спорт, говорил Морапе, — это война для бедных. С теми же самыми принципами. Мы против них. Сплочение против превосходящих сил противника. Солидарность. Тактика, стратегия, командный дух. Спорт, как и война, многому нас учит. Благодаря спорту мы больше узнаем самих себя. Проверяем себя, испытываем свои возможности, закаляем характер, вырабатываем дух коллективизма… Морапе сказал, что не будет нас ругать, если мы проиграем. Поражение случается на войне, поражение случается в спорте, поражение случается в жизни. Но если мы проиграем потому, что не сделаем все, на что способны, значит, мы не те люди, с которыми он хочет пойти на войну. Закончив речь, Морапе встал и зашагал прочь по зеленой траве. Нас он оставил думать.
В понедельник Морапе вывесил список игроков, отобранных на матч с русскими. Меня назначили пятым номером, форвардом второй линии схватки, и у меня затряслись колени. Но я больше не был Тобелой. Моса прозвал меня Крошкой Мпайипели — в честь знаменитого форварда второй линии схватки Крошки Науде. В оставшиеся дни мы тренировались каждый день. Морапе сидел у кромки поля, как молчаливое напоминание о собственных словах, а Моса — десятый номер и тренер — гонял нас до седьмого пота. В четверг привезли форму. Командир базы заказал ее в Москве: зеленую с золотом, с надписью «Спрингбок» на груди.
— Ну вот, теперь вы играете за свою страну, — заметил Морапе.
В общем, дело приобретало такой размах, к какому мы не готовились. Мы хотели было пожаловаться, что нам навязывают форму колонизаторов, но Морапе спросил:
— А какие цвета у АНК?
В ту субботу футбольное поле в Саракташе было переполнено. Там собралось столько советских солдат, что просто уму непостижимо. Все увольнительные были отменены, все должны были болеть за своих. Когда их команда вышла на поле, мы увидели море красных футболок с желтыми серпом и молотом на груди; болельщики бесновались, а наши болельщики — их было совсем немного — боялись и рот раскрыть от страха.
Наверное, тот матч был не самый интересный, особенно первый тайм. К нашему огромному удивлению, русские оказались вовсе не такими уж замечательными игроками. Да, они были опытнее нас, но действовали недружно. К перерыву они вели в счете 18:6, и Моса сказал:
— Ребята, красных можно победить, я это чувствую, а вы?
И мы как-то вдруг перестали бояться. Перед игрой нам казалось, что русские нас просто порвут. Оказалось, что все не так страшно. Мы согласились с Мосой. Да, тех парней можно было победить…
— Они медлительные, — говорил Моса. — Передавайте мяч Зуме, не важно как, но передавайте мяч Зуме! — Наполеон Зума, зулус, был невысокого роста, но бедра у него были такие мощные, что их невозможно было обхватить двумя руками, а по полю он носился как ветер.
Прошло пятнадцать минут, прежде чем нам удалось впервые передать Зуме мяч, он занес его в зачетную зону и принес нашей команде пять очков. После этого на поле что-то переменилось. Пятнадцать южноафриканцев из гетто, маленьких городков, деревушек и бантустанов вдруг почувствовали вкус к этой странной и чудесной игре. И мы заиграли. И чем лучше мы играли, тем скромнее вели себя болельщики армейцев и тем громче кричали наши немногочисленные болельщики, сидевшие на ступеньках. Наполеон Зума сделал еще два заноса и сравнял счет. До конца игры оставалось всего десять минут; и тогда нам захотелось выиграть, мы знали, что победим! Эх, ван Герден, вы бы видели тогда этих парней… Как они играли! Это было чудо, это было неописуемо прекрасно.
Крошка Мпайипели замолчал, посмотрел на далекие звезды в черном кейптаунском небе, плотнее запахнулся в пальто. Его передернуло.
— Это Орион? — спросил он наконец, ткнув пальцем на восток.
— Да.
Они сидели, глядя на утреннюю звезду, но, когда молчание затянулось, ван Герден не сумел удержаться от вопроса:
— Так вы выиграли?
Чернокожий собеседник широко улыбнулся:
— Судья знал: если их команда проиграет, его пошлют в Афганистан. Он подсуживал нашим противникам как мог, но все было бесполезно. В тот день Южная Африка выдержала единственный бой с «красной угрозой». И победила со счетом 36:18.
44
Я снял двухкомнатный домик в Бракенфелле. Мой сад зарастал сорняками. Раз в две недели я одалживал газонокосилку у соседей, ван Тондеров, типичных представителей среднего класса. Правда, дома я бывал нечасто.
Постепенно я втянулся в новый режим существования. Каждый день и почти каждую ночь я работал — так же истово и самоотверженно, как и мои коллеги. Иногда по четвергам, если смена выдавалась легкой, я ходил на концерты Кейптаунского симфонического оркестра — чаще всего один. Субботними вечерами мы, как правило, устраивали барбекю «для своих». Закрытая вечеринка, только для полицейских. Устраивали складчину, каждый приносил свою долю мяса и напитков. Пить дозволялось, лишь бы только пьяный не оскорблял женщин и детей.
