Константин Образцов - Культ
Трагедия трагедией, похороны похоронами, а жизнь продолжалась. Ко Дню учителя в «единице» готовиться начали еще месяц назад, едва успел отзвучать первый звонок. Все классы репетировали номера для праздничного концерта: за режиссуру отвечала актриса местного драматического театра Карельская, оформленная в «единице» на полставки, а общим художественным и идейным руководством занималась лично Крупская. Почти двухчасовое сценическое действо по мотивам произведений русской классической литературы, объединенное единым замыслом, долженствовало не только быть познавательным, но и иметь большое воспитательное значение. В последнюю неделю по понятным причинам всем было не до репетиций, но спектакль уже отработали до мелочей, включая даже такие детали, как явление публике истинного творца этого шедевра: специально подготовленные девочки из десятого класса должны были подойти к Крупской, скромно сидящей в уголке, и вывести ее на сцену под всеобщие аплодисменты. Сегодня оставалось согласовать с директрисой только один чисто формальный вопрос: начинать ли праздник после окончания всех уроков или можно сократить ради такого случая учебный день на час-полтора. Но Екатерина Борисовна, проторчавшая весь день у себя в кабинете, пока Крупская решала проблемы и снимала вопросы, неожиданно сказала:
– Нет.
– Что – нет? – даже как-то растерялась Светлана Николаевна. – В смысле, начнем, когда у всех занятия закончатся? Я просто подумала, что тогда младшим придется ждать часа два, потому что у одиннадцатого класса сегодня седьмым уроком физика, и…
– Нет, – снова повторила Екатерина Борисовна и устало посмотрела на Крупскую. – Света, я считаю, что сейчас не лучшее время для праздников.
Лицо у директрисы было покрыто красными апоплексическими пятнами, руки чуть заметно дрожали, в кабинете резко пахло сердечными каплями, но взгляд маленьких глазок был тверд.
– Катя, послушай, – мягко начала Светлана Николаевна, едва сдерживаясь, чтобы не запустить чем-нибудь канцелярским в эту красную физиономию. – Мне кажется, ты не права. Как раз сейчас самое время показать всем, что жизнь не остановилась, продемонстрировать сплоченность перед лицом скорби, научить и научиться твердости духа…
– Света, – перебила Екатерина Борисовна. – Ты не на уроке. Не нужно меня агитировать. Люди еще не пережили горе. Это не то, что легко забывается, понимаешь? Я всю неделю общаюсь и с детьми, и с родителями. Им страшно, они растеряны. Звонят и разговаривают минут по пятнадцать или приходят вот сюда, в кабинет, и сидят, пока не выговорятся.
– Очень странно, – заметила Светлана Николаевна. – Почему-то ко мне никто не приходит.
– Может быть, считают себя недостойными, – предположила директриса.
– Или я просто очень занята школьными делами, и мне не до разговоров, – парировала Крупская.
– Может быть. Но за две недели в городе два десятка трагически погибших, из них двое – ученики нашей школы. Двое педагогов потеряли детей и внуков, у Лили Скворцовой погиб отец, Елена Сергеевна стала изгоем, в пятницу случилась массовая драка, и одного из мальчиков увезли в больницу, а другой явился сегодня таким избитым, что я удивляюсь, как он вообще пришел в школу. Уже чудо, что нас вообще не забыли поздравить, – Екатерина Борисовна слегка повела рукой, показывая на цветы в вазах и стеклянных банках, расставленных на полу, – но требовать от детей, чтобы они в такое время играли на сцене, я считаю неправильным.
– Так тем более, именно сейчас…
– Нет!
Екатерина Борисовна даже шлепнула по столу пухлой ладонью. И добавила:
– Я запрещаю.
Крупская захлопала густо подведенными веками. За восемь лет работы в «единице» она никогда не слышала от директрисы ничего подобного. Светлана Николаевна встала, оправила юбку и сухо осведомилась:
– Это твое окончательное решение?
– Да.
– Что ж, хорошо. Учительский банкет тоже отменим?
Екатерина Борисовна пожала плечами.
– Нет, зачем же. Соберемся, как и планировали, в столовой после уроков. Кто хочет – придет. Отметим День учителя. Просто я вижу разницу между нашим междусобойчиком и тем, чтобы заставлять детей два часа прыгать на сцене или смотреть на посвященное нам представление.
Крупская молча развернулась и вышла.
Внутри медленно, как закипающая смола, клокотала злость. Надо было раньше разобраться с этим вечно болеющим недоразумением, пустым местом в директорском кресле. Ну да ничего: она найдет, что и куда написать, соберет подписи – и тогда посмотрим, как долго почтенная Екатерина Борисовна удержится на своем месте. Она бы сделала так уже давно, если бы не удовлетворенность своей позицией неформального лидера и неприязнь к хозяйственной работе, которая составляла значительную часть обязанностей руководителя школы. Но об этом можно подумать завтра, а сейчас еще оставался шанс спасти этот день, потому что в праздничные планы Светланы Николаевны входил не только литературный спектакль. Были дела поважнее: например, решительный натиск на неприступного историка. Пора уже победоносно закончить эту затянувшуюся кампанию, и сегодняшнее застолье давало отличные шансы.
Уроки закончились в половине четвертого, а в четыре из школы ушли последние ученики. Коридоры сделались пустыми и звонкими, двери классов закрылись, а немного позже из столовой потянулись запахи огурцов и колбасной нарезки – классические ароматы небогатой корпоративной вечеринки. Общий сбор назначили на пять часов вечера; к этому времени столы были сдвинуты, шаткие банкетки на гнутых алюминиевых ножках расставлены, расстелены скатерти и разложены по пластмассовым тарелкам закуски. Аркадия Леонидовича, как единственного мужчину, призвали на помощь в открывании бутылок, и он орудовал штопором, вытаскивая тугие винные пробки, и с треском скручивал пластиковые колпачки коньяка. Светлана Николаевна улучила момент и усадила его рядом с собой на заранее выбранное, стратегически верное место – поближе к выходу и подальше от восседающей во главе стола директрисы.
Аркадий Леонидович был задумчив, сдержан и почти не пил: просидел час, изредка делая небольшой глоток вина из пластикового стаканчика. Крупская, напротив, налегла на коньяк: сначала для снятия стресса, а потом просто для куража и, как говорится, для блеска глаз. Глаза у нее заблестели и в самом деле очень быстро. Она то и дело наклонялась к историку, шептала ему на ухо – как правило, ехидные замечания по поводу присутствующих коллег, шутила, сама смеялась собственным шуткам и то и дело клала на его руку свою горячую сухую ладонь или стискивала, как бы невзначай, его бедро под столом.
На столе рядом с Аркадием Леонидовичем лежал деревянный меч: короткий, с широким лезвием и рукоятью, обмотанной бумажной веревкой.
– А это что такое? – полюбопытствовала Крупская.
Историк чуть улыбнулся.
– Дети подарили, – ответил он. – Шестиклассники. Вот, тут и надпись есть, смотри.
Крупская сфокусировала взгляд. На одной из сторон клинка красовались выжженные буквы: «Настоящему рыцарю!»
– Как мило! – игриво восхитилась Светлана Николаевна, подняла свой стаканчик и провозгласила: – Ну, тогда за рыцаря!
И выпила залпом.
Через час половина преподавательского состава засобиралась домой. Те, кто еще оставался, явно намеревались задержаться надолго: учительница географии вместе с преподавательницей физики завели тонкими голосами «Ой, да не вечер», остальные, склоняясь головами, громко обсуждали что-то на разные голоса, кто-то бродил вдоль стола, подливая себе из еще не опустевших бутылок. В уголке примостилась Лапкович: одинокая, молчаливая, озирающаяся по сторонам, словно ожидая неприятных подвохов. Ее не замечали.
– Оооооой, мне малым-малооооо спалоооооось… – разносилось эхом в полутемной столовой.
Крупская мотнула светлой гривой волос и поморщилась.
– Слушай, – зашептала она Аркадию Леонидовичу, крепко стиснув ему колено. – Давай поднимемся ко мне? У меня тоже коньяк есть, посидим, пообщаемся, а то тут уже вертеп какой-то. А?
Аркадий Леонидович поколебался немного и кивнул.
– Давай. Только ненадолго, мне уже идти пора.
– Да мы на полчасика буквально! – заверила Крупская, подхватила его под руку и поволокла за собой.
Воздух в небольшом кабинете был густым и сладким. Сизые сумерки рассеивал свет фонаря по дворе. За окном беззвучно раскачивались деревья, размахивая голыми ветками с остатками листьев, похожими на лохмотья одежд, грубо сорванных осенним насильником-ветром. Светлана Николаевна не стала зажигать свет, чтобы не нарушать интимную ауру из полумрака и аромата цветов. Она ловко заперла дверь на ключ, быстро достала из шкафа открытую бутылку коньяка, два стеклянных бокала, поставила их на низкий столик и раскинулась в кресле так, чтобы юбка приподнялась чуть выше круглых колен, а воротник блузки распахнулся пошире.
