Константин Образцов - Культ
– Эй, пехота! Тормозни-ка!
Макс резко обернулся. Из сгустившейся за гаражами тьмы в сероватую мглу выступили три фигуры. Висящая в воздухе сырость и тени от фонаря искажали очертания и силуэты, отчего трое приближающихся незнакомцев казались выше, чем были на самом деле, и походили на каких-то гротескно вытянутых вверх инопланетных пришельцев или выходцев с того света. Впрочем, ясно было, что и без всяких оптических иллюзий они на голову выше Макса и гораздо шире в плечах.
Оклик, который заставил его обернуться, хорошего не предвещал. По уму, надо было бежать: между ним и парнями, вынырнувшими из темноты, оставалось еще шагов десять, бегал он хорошо и имел все шансы стремительно оторваться, выскочить на освещенную улицу, а там и до дома недалеко.
Но Макс не побежал. Мало ли кто и как крикнул: это могли быть знакомые, которые просто не узнали его в сумерках, и если он убежит, то разговоров и смеха будет потом на целый месяц. «Мы такие выходим из-за гаражей, зовем его, а он как драпанет! Каратист, епта! Ха-ха-ха!» И вообще, это его район, а он сам – боец и мужик. Дядя Вадим так сказал. Так что Макс только расставил ноги пошире, встал в круге света от фонаря и стал ждать.
Трое приблизились. Макс взглянул на одного из них и сразу же пожалел, что не побежал. Перед ним стоял, ухмыляясь, Комбаров-старший, Марат, брат Тимура, того самого, которому Макс так неудачно сломал ногу на тренировке. Рядом с ним возвышались приятели, имен которых Макс не мог вспомнить: один горбоносый, смуглый, со злым, хищным лицом, другой толстый и кругломордый – он засунул руки в карманы, сдвинул кепку на бритый затылок и глядел на Макса с веселым предвкушением.
– Ну что, Максюта, вот мы и встретились, – сказал Марат.
Горбоносый, двигаясь бесшумно и плавно, зашел Максу за спину, отрезая путь к бегству.
– Привет, – ответил Макс, стараясь, чтобы голос звучал естественно и небрежно. – Ну да, встретились.
– Тебе говорили, уродец, что я тебя ищу? Чтобы ты не прятался, а то хуже будет?
Стало ясно, что его будут бить, и бить сильно. Когда знаешь, что избиения не избежать, остается только постараться сохранить хоть какое-то достоинство.
– Я и не прятался. Тебе чего надо-то? – спокойно произнес он.
– Мне чего надо? – Комбаров подался вперед, заводясь. – Ты знаешь, что натворил, утырок бесполезный? Ты моего брата покалечил! В больнице сказали, он теперь всю жизнь хромать будет, ясно тебе? Говорят, протез нужно ставить, а ты в курсе, сколько он стоит? Ну сколько?
– Не знаю.
– От двухсот тысяч рублей! – Марат склонился почти к самому лицу Макса. Изо рта у него несло табаком и гнилыми зубами. – Двести тысяч! Твоя жизнь поганая столько не стоит!
– Только если на органы его продать, – хохотнул толстяк.
– Да у него органов столько нет! Ты теперь мне должен по жизни, понял? Двести тысяч, и еще столько же за моральный ущерб, итого четыреста! Есть у тебя четыреста тысяч, обоссанец малолетний?
Макс покачал головой.
– Так я и думал, – сказал Комбаров и выпрямился. Отступил на шаг, смерил Макса взглядом и слегка встряхнул руки. – Ну что, если денег нет, будешь за моего брата иначе расплачиваться.
– Жопой! – радостно предложил кругломордый.
– Да на хер кому нужна его жопа, – процедил Марат, не сводя взгляда с Макса. – Он у меня всю жизнь на лекарства работать будет, каратист хренов. Давай покажи, как ты Тимуру ногу ломал. Чего стоишь? Ссышь?
Комбаров был на семь лет старше, на голову выше и вдвое тяжелее. Насчет своих шансов в схватке Макс не обольщался – но не стоять же и ждать, когда тебя просто начнут бить, как мешок? Хватит и того, что тогда, в больнице, он позволил поставить себе синяк под глазом и не ввязался в драку. Макс прищурился, сжал зубы, подвигал плечами и встал в стойку.
– Ух ты, Чак Норрис, – насмешливо протянул Комбаров. – Пацаны, мне страшно уже.
Макс резко шагнул вперед и быстро ударил ногой, целясь в колено. Кроссовок рассек пустоту: старший Комбат не уступал младшему в скорости. Макс рванулся, нагнув голову, и стремительно пробил «тройку»: прямой, боковой, снова прямой. Кулаки замелькали в воздухе, и только левый чуть задел серую куртку Марата.
– А теперь я, – сказал тот.
Здоровенный кулак врезался в скулу с такой силой, что зазвенело в ушах и перехватило дыхание. Макс отшатнулся, попытался закрыться, но получил мощный удар с левой в лоб и упал так стремительно, что даже не успел понять, что случилось: просто асфальт почему-то резко поднялся вверх и ударил его по щеке.
– Что лежим, Ван Дамм, мать твою? Поднимайся, я еще с тобой не закончил.
В голове запульсировала, разрастаясь, красная ярость. Скорчившись на боку, Макс сунул руку в карман, нащупал рукоятку ножа, перевел дыхание и быстро вскочил. Лезвие выпрыгнуло со щелчком, блеснуло в отсвете фонаря.
– Э, Марат, у него нож, осторожно! – гортанно прокаркал откуда-то сзади горбоносый.
– Вижу, – спокойно ответил Комбаров. – Брось перо, чудила, пока я тебе его в задницу не засунул!
Макс, у которого перед глазами расплывались пятна света и тени и тошнотворно кружилась голова, выбросил вперед лезвие и сделал выпад, целясь Марату в живот. Тот чуть отшатнулся, лениво перехватил левой рукой запястье Макса, а правой несильно, но точно хлестнул его в нос. Что-то хрустнуло, и Макс почувствовал, как острая боль впилась в переносицу и теплая кровь наполнила ноздри. Сильные пальцы вывернули ему руку и вынули нож из вспотевшей ладони.
– Я говорил, брось перо, – прозвучал голос Марата, а потом кисть вывернулась еще сильнее, так, что Макс не выдержал и заорал от боли. Комбаров одной рукой сложил нож, сунул его в карман, а потом с силой врезал ногой под дых. Макс подавился криком, согнулся и упал.
Удары посыпались с трех сторон. Макс поджал ноги, прижимая колени к груди, прикрыл голову, но обутые в остроносые ботинки ноги били его по спине, по почкам, по заднице, в голень. Он кряхтел, сжав зубы, и катался по разбитому асфальту, неосознанно пытаясь куда-то ползти. Один удар жесткой подошвой пришелся по сцепленным на затылке пальцам, и Макс почувствовал, как треснул сустав.
– Эй, в голову ему не стучите, чтобы не сдох раньше времени!
Комбаров нагнулся, схватил Макса за волосы и развернул лицом к себе.
– Я тебя буду бить каждый день, ты понял меня? Если один раз не поймаю, то в следующий получишь двойную дозу. Каждый день, пока ты мне четыреста тысяч не принесешь, ясно тебе? А если не отдашь через месяц, переломаю ноги и руки к херам, чтобы ты только на брюхе ползать мог!
Он с силой вдавил лицо Макса в стылую лужу. Кровь смешалась с грязно-серой водой.
– Все, пойдем, пацаны. До завтра, Максюта! Увидимся!
Макс уже еле слышал из-за шума в ушах и пронзительной боли, которая окутала все его тело, как стальной раскаленный компресс. Поэтому, услышав следующие слова, решил, что это ему показалось:
– Привет от Мамочки!
Он не понял, чей это был голос. Может быть, кого-то из этих троих. А может, и нет. Но слова эти эхом отозвались внутри гудящего черепа, и Макс теперь отчетливо разобрал в их отзвуке:
«Привет от Мамочки».
Глава 11
День учителя в этом году пришелся на понедельник, но настроение у Светланы Николаевны Крупской было вовсе не праздничным, и десяток пышных букетов – хризантемы, лилии, гладиолусы и, конечно же, розы, куда без них, – превратившие маленький кабинет в подобие душной оранжереи, мрачное состояние духа не скрашивали.
Весь день она решала многочисленные проблемы, накатившие на «единицу» мутной волной. Вздыхала, громко во всеуслышание сетовала, что все приходится делать самой и что никому нет ни до чего дела, завидев рядом Аркадия Леонидовича, томно жаловалась, как ей, слабой женщине, тяжело без мужской поддержки, – но к концу дня более или менее структурировала хаос, в который погрузилась ее школа. Расписание пришлось перекраивать: учительница математики так и не вернулась на работу; Крупской удалось найти двух замещающих преподавателей из «двойки» и «семерки», и, как следствие, изменить распорядок уроков в зависимости от возможностей и пожеланий новых педагогов. Уроки физкультуры временно были отменены вовсе: седовласый физрук еще не пришел в себя после похорон скончавшегося от ран внука и его нагрузку Крупская перераспределила между другими учителями. Еще одной трудностью были занятия по МХК. Правильнее всего было бы просто уволить эту вечно зареванную Лапкович, но отмена еще и ее уроков привела бы к совершенному коллапсу, поэтому с самого утра Светлана Николаевна наведалась в одиннадцатый класс: именно они были инициаторами бойкотирования несчастной Елены Сергеевны, их класс понес личные потери в лице Иры Глотовой и на них, как на старших, вольно или невольно равнялись учащиеся других классов. Крупская выгнала из кабинета преподавательницу химии, чтобы никто не мешал доверительному разговору, и минут пятнадцать увещевала насупленных старшеклассников прекратить бойкот мировой художественной культуры. В ход пошло все: проникновенный тон, многозначительные взгляды, рассуждения о «милости к падшим», апелляции к русской культуре, явные уговоры и скрытые, но отчетливые угрозы. Результат оказался удовлетворительным: чуть больше половины учеников явились на урок МХК, и, хотя остальные, образовавшие непримиримую оппозицию, слонялись по школе, лед, как говорится, тронулся – восьмиклассники пришли на занятия к опальной Лапкович уже в полном составе. Светлана Николаевна вздохнула с облегчением, запомнила имена тех, кто посмел не внять ее просьбам, и решила заняться более приятными хлопотами.
