Дин Кунц - Ключи к полуночи
Внезапно, посредством кабуки, Алекс Хантер достиг понимания двух ценных истин.
Во-первых, если эмоции универсальны, тогда, в некотором смысле, он не был одинок, никогда не был одинок раньше и никогда не смог бы быть одиноким. Будучи ребенком, съеживающимся под тяжелой рукой пьяных родителей, он существовал в отчаянии, потому что представлял себя мальчиком в пузыре, запечатанном и пущенном плыть по воле волн за пределы понимания общества; мальчиком, плывущим вне нормального потока времени. Но теперь он осознал, что никогда не был действительно одиноким. Каждый вечер, когда его бил отец, другие дети во всех уголках мира страдали вместе с Алексом как жертвы своих больных родителей или чужих людей, и вместе они выдерживали. Они были братьями. Никакая боль или счастье не были единственными в своем роде. Все чувства вытекали из общего бассейна — огромного озера, из которого пило все человечество. И (он мог видеть это, видеть так ясно) через все это озеро тянулись сети жизненного опыта, невидимые, но тем не менее материальные нити, связывавшие всех пьющих друг с другом, так что все расы, религии, национальности и индивидуальности становились одним неделимым. Поэтому было не важно, какое расстояние разделяло его и его друзей, его и его возлюбленных, он никогда не подвергнется полной изоляции. Нравилось ему или нет, но жизнь подразумевает эмоциональное участие, а это участие значило рисковать.
Во-вторых, он увидел, что если эмоции универсальны и безвременны, они представляют величайшие истины, известные человечеству. Если миллионы и миллионы людей, в дюжине различных культур независимо доходили до той же самой идеи любви, то, значит, нельзя отрицать ее существование.
Громкая, драматичная музыка, сопровождавшая убийство, теперь начала утихать.
На огромной сцене один из "женщин" вышел вперед, чтобы обратиться к аудитории.
Музыка затрепетала и угасла с первыми словами оямы.
Джоанна взглянула на Алекса.
— Нравится?
— Да. Чудесно. В этом что-то есть. В самом деле что-то.
* * *Они прошли в бар, где владелец обратился к ним по-английски только с тремя словами:
— Только по-японски, пожалуйста.
Джоанна быстро заговорила по-японски и убедила его, что, если не по рождению, то умом и сердцем, они были привержены местным традициям, и он, улыбаясь, приветствовал их.
Они взяли сакэ, и Джоанна сказала:
— Дорогой, не надо пить так, как ты.
— Я делаю что-нибудь не так?
— Не надо держать чашку в правой руке.
— Почему нет?
— Считается, что это признак того, что ты большой и безудержный пьяница.
— Может быть, я и есть большой и безудержный пьяница.
— Да, а ты хочешь, чтобы все знали об этом?
— Так мне держать чашку только в левой руке?
— Правильно.
— Вот так?
— Да.
— Я чувствую себя этаким неотесанным варваром.
Она подмигнула ему и, улыбнувшись, произнесла:
— Со мной ты можешь пользоваться обеими руками.
* * *Они пошли в Нихигеки Мюзик-холл на часовое представление, являвшее собой смесь водевиля и эстрадного представления. Комедианты рассказывали непристойные анекдоты, некоторые из которых были довольно забавными, но Алекс больше ободрялся видом смеющейся Джоанны, нежели тем, что говорили актеры. Между действиями спектакля девушки в ярких откровенных костюмах танцевали плохо, но с большим энтузиазмом и энергией. Большинство хористок были захватывающе красивы, но в глазах Алекса, по крайней мере, ни одна из них не была так очаровательна, как Джоанна.
* * *Вернувшись в отель, в их номер, Джоанна позвонила и заказала бутылку французского шампанского и подходящие, не очень сладкие пирожные. Все это принесли упакованным в красивый красный лакированный деревянный ящичек.
Они переоделись в пижамы. Она надела пижаму из черного шелка с красными полосками на манжетах и воротничке.
По ее предложению Алекс открыл шторы и подтащил диван к низким окнам. Они сидели рядом и смотрели на Токио, пока пили шампанское и закусывали печеньем с миндалем и грецкими орехами.
Вскоре после полуночи часть неоновых огней в Гинзе начала гаснуть.
— Японская ночная жизнь может быть очень неистовой, — сказала Джоанна, — но она сворачивается очень рано по западным меркам.
— А мы будем? — спросил Алекс.
— Мы будем что?
— Мы будем сворачиваться?
— Мне не хочется спать.
— Шампанское не действует?
— Оно бодрит.
— Ты напоишь меня, что я окажусь под столом.
Она плутовато улыбнулась.
— Да? А когда мы там окажемся, что будем делать?
Он хотел ее, он страстно желал ее. Он жаждал узнать вкус ее губ, ласкать ее кожу и чувствовать нежное трение ее тела. Он хотел раздеть ее, и целовать ее груди, и скользнуть глубоко внутрь ее. Но вместо всего этого он сказал:
— Нам надо будет встать в шесть часов.
— Но мы не встанем.
— Встанем, если хотим успеть на самолет.
— Нам не надо будет вставать в шесть часов, если мы не будем ложиться спать. Мы можем поспать завтра в самолете.
— И что же тогда мы будем делать сейчас? — спросил Алекс.
— Молча сидеть здесь в ожидании рассвета.
— Считается, что это романтично?
— А ты так не думаешь? — спросила Джоанна.
— Скучно.
— Все это время мы будем пить шампанское.
— Одну бутылку нам не растянуть так надолго.
— Так закажем другую.
— Обслуживание номеров закрылось еще несколько минут назад.
— Тогда мы будем просто разговаривать, — сказала Джоанна.
— Ладно. О чем?
Она повернулась к нему лицом. Ее глаза были безумно синие.
— Мы будем говорить о том, что мы хотим сделать.
— В Англии?
— Нет.
— С нашими жизнями?
— Нет.
— О положении дел в мире?
— Кто может здесь что-нибудь изменить?
— Тогда о чем?
Джоанна скользнула к нему. Она была такая теплая.
Алекс обнял ее.
— Мы будем говорить о том, что хотим сделать друг с другом, — произнесла она.
Она коснулась губами его горла. Не то, чтобы она поцеловала его. Не совсем так. Казалось, она проверяла страсть в артерии, которая вздулась и пульсировала на его шее.
Он повернулся к ней, сделал движение навстречу, и они сильно прижались друг к другу, живот к животу. Ее груди приятно расплющились о его грудь. Он целовал ее лоб, ее глаза.
— Пожалуйста, — сказала она.
Ее нежный рот открылся под нажимом его, и на некоторое время весь мир сжался до четырех губ, двух языков и теплого, влажного вкуса миндаля и шампанского.
Его руки бродили по ней. Под черным шелком она была чудесно гладкая и твердая.
— Пожалуйста, — произнесла она. — Пожалуйста, Алекс.
Он встал, нагнулся и сгреб ее. Она казалась невесомой, а он чувствовал себя так, как будто мог поднять горы.
Она прильнула к нему. Ранимость, отразившаяся в ее ясных глазах, тронула его сердце.
Он отнес ее в свою спальню и положил на кровать. Медленно, с любовью, раздел ее.
Единственным светом в комнате был только тот, что шел из гостиной через открытую дверь. Бледный, как лунный свет, он падал на кровать широкой полосой. Обнаженная, она лежала в этом потустороннем сиянии, слишком красивая, чтобы быть настоящей. Неземная.
Алекс быстро сбросил свою пижаму, вытянулся рядом с ней и обнял ее. Мгновение кроватные пружины хранили гробовое молчание, затем сквозь тени пронесся снова легкий шорох мольбы.
Они целовались и ласкали друг друга.
Какое-то время он слышал ее сильное сердцебиение, а может быть, это было его собственное сердце.
Он благоговейно покрывал ее поцелуями. Отпрянув от нее, он снова и снова принимался целовать ее уши и горло, ее обнаженные плечи, тонкие руки и пальцы. Он целовал ее желанные груди и нежно облизывал ее соски, ставшие такими твердыми, набухшими и немного солоноватыми. Он целовал ее упругий втянутый живот, целовал ее бедра, и колени, и каждый палец на ногах. Он раздвинул ее длинные ноги и стал покрывать поцелуями внутренние части ее бедер, и колени, и, наконец, он поцеловал ее влажный клитор, ее нежные складки, снова и снова он целовал ее центр, скрытый ими.
Она положила руки на эту почтительную голову и запустила пальцы в его волосы, безмолвно побуждая его продолжать, выгибая спину и приподнимаясь навстречу ему.
Алекс жаждал ее. Она была такой чудесно теплой. Такой свежей. Такой трепещущей. О, это желанное тело. Эта самая желанная женщина. Нежная... такая нежная... как танцующие бабочки. Он жаждал ее, но не с похотью. С кристально чистым желанием он страстно стремился обладать ею и принадлежать ей, узнать ее, насколько это было возможно, и выдержать ее испытующий взгляд, доверять и знать, что тебе доверяют, нежно любить и быть любимым.
Прерываемое негромкими возбужденными стонами, ее дыхание участилось и стало неровным.
