Сергей Кулаков - Всемогущий
Увидев вошедших, он положил книгу на тумбочку и протянул Егору обе руки.
– Ну, здравствуй!
Егор ощутил его слабое, но все-таки мужское пожатие, и бережно пожал сухие ладони.
– Садитесь, – сказал профессор. – Я очень вам рад.
Он находился в палате один. Она была довольно просторна, с двумя окнами, с высоким потолком, с прекрасным медицинским оборудованием и букетом хризантем на столе.
– Это Жанна постаралась, – сказал со слабой, ласковой улыбкой профессор, заметив, что Егор посмотрел на цветы. – Я не любитель, но она сказала, что так я быстрее поправлюсь.
Жанна склонилась над ним, поправила подушку, сбившийся ворот сорочки, провела ладонью по лбу, деловито осмотрела стопку лекарств на тумбочке.
– Опять вы не приняли панадол, – укоризненно сказала она.
– Да, кажется, не принял, – рассеянно согласился Никитин.
Он смотрел на Егора, и по взгляду его было видно, что он многое хочет сказать Горину.
Егор присел на табурет возле кровати, посмотрел на худое лицо профессора, на котором, несмотря на изможденность, горели неугасимым огнем желтые вдохновенные глаза.
– Значит, ты справился с ними? – спросил профессор.
– Да, – кивнул Егор. – Справился. – Покосился на Жанну, хлопочущую у букета. – Справились…
– Да, – кивнул профессор, – так и должно было быть.
Пауза.
– Ты обижаешься на меня? – спросил он.
– Нет, – покачал головой Егор. – Нет.
Никитин помолчал.
– Я не мог тебе сказать, что я – твой отец, – вдруг признался он, глядя в сторону. – Я боялся помешать нашей работе. Ты должен меня понять…
Он говорил отрывисто, волнение мешало ему, и он старался побыстрее пройти тему, которая одинаково болезненна была и для него, и для Егора.
– Я понимаю, – остановил его Егор. – И ни в чем вас не виню.
– Тебя, – поправил Никитин. – Ты должен говорить: тебя! Ведь я твой отец.
– Да, – согласился Егор. – Тебя.
Он почувствовал смущение. Этот человек, перед силой воли и ума которого он преклонялся, словно бы исповедовался перед ним, и Егор почувствовал, что он к этому не готов, что он сам скорее готов ему исповедаться и что никогда и ни в чем он не сможет упрекнуть того, кто был ему учителем и другом.
– Твоего отца я выдумал, – сказал профессор. – Хотя, мне кажется, ты обо всем догадывался…
– Да, – сказал Егор, – догадывался. Но не знал.
– А когда узнал?
В голосе профессора прозвучал неподдельный интерес. И не отцовские чувства заговорили в нем прежде всего, а инстинкт ученого, до конца преданного своему делу.
– Когда посмотрелся в зеркало, – ответил Егор, понимая, что для него эти ответы важнее жизни.
– Где? – живо спросил профессор. – На Ходынской?
– Нет, – ответил Егор. – Позже. В другом месте.
– Вот как?
Профессор казался удивленным.
– Да. Но на Ходынской мне удалось впервые заглянуть в свое будущее. Благодаря вашему зеркалу.
– Ты понял, что я оставил его для тебя?
– Да, – смущенно сказал Егор. – Правда, лишь когда его разбили…
Профессор рассмеялся, закидывая голову. Острый кадык запрыгал под тонкой кожей, едва не прорывая ее.
– Бог с ним, – сказал он. – Главное, что мой план удался. И ты смог сделать это!
– Сделать что? – спросил Егор.
– Стать самим собой, – с гордостью сказал профессор. – Именно этого я добивался с самого начала. Ты должен был стать единственным, кому под силу предвидеть абсолютно все, в том числе и свою жизнь.
Егор помолчал. Ему очень хотелось сказать, что он не очень-то рад этому и что он предпочел бы оставаться обычным человеком, чье существование не несет боли и смерти окружающим и не ставит его перед необходимостью выбора, мучительного для него прежде всего тем, что он не может, в силу своего дара, этого выбора избежать. Но он знал, что его ответ огорчит Никитина… отца. Тот отдал своей цели всю жизнь, посвятил себя ей без остатка, пожертвовал семьей, карьерой, сыновней любовью. Было бы жестоко отнимать у него его единственное утешение.
Егор положил руку на плоскую ладонь, бессильно лежащую поверх одеяла.
– Да, – сказал он. – Спасибо.
Но Никитин понял его сомнения.
– Тебе придется нелегко, Егор, – сказал он. – Тем более что я скоро уеду и ты останешься один. Но ты стал сильным. Ты стал очень сильным. И ты справишься со всеми вызовами, которые бросит тебе судьба.
– Справлюсь ли? – пробормотал Егор.
– Справишься, – торжественно заверил его старик.
Жанна сказала, что ей надо повидать медсестру, и вышла из палаты.
Егор понял, что она специально оставила их одних.
– Скажите… скажи, а какую роль во всем этом играла Жанна? – спросил он.
– Жанна? – удивился Никитин. – Жанна была твоим ангелом-хранителем. Разве ты этого не понял?
Егор вспомнил сегодняшний день – и многие другие дни, и подумал, что если Господь Бог всем посылает таких ангелов-хранителей, то счастлив род человеческий.
– Да, – сказал он. – Я понял.
Он увидел, что профессор устал. Голова его легла на подушку, и веки поднимались все тяжелее.
– Нам пора, Егор, – сказала Жанна, войдя в палату и бросив взгляд на профессора. – Ему надо отдыхать.
Профессор открыл глаза, нашел взглядом Егора.
– Все будет хорошо… сын, – сказал он.
– Да… отец, – ответил Егор. – Все будет хорошо.
Он в последний раз пожал порывисто ответившую ему руку и вслед за Жанной вышел из палаты.
– Куда теперь? – спросила она, когда они ступили на влажный асфальт мостовой.
Дождь перестал, но в воздухе висела прозрачная мгла, надевавшая на фонари, вывески и здания мерцающие разноцветные шапки. Они медленно шли по улице, обняв друг друга за талию, и понимали, что им никуда не надо спешить и что этот вечер принадлежит им двоим, а завтрашний день так далек, что о нем не стоит и думать.
– Не знаю, – ответил Егор. – Вообще-то, я хотел бы побыть с тобой наедине.
– Я тоже, – сказала Жанна.
– Так в чем дело? Я ловлю такси.
– Лови.
Егор отпустил ее, но внезапно что-то вспомнил и снова притянул ее к себе.
– Профессор говорил, что скоро он уедет, – сказал он, глядя ей в глаза, по-прежнему для него непроницаемые. – И… ты уедешь с ним?
Это была всего лишь догадка, но по ее дрогнувшему лицу он понял, что не ошибся.
У него сжалось сердце.
– Да, – ответила она. – Я уеду с ним.
– Но… почему? – спросил Егор. – Это так необходимо?
– Ты сам знаешь ответ, Егор, – сказала Жанна. – Я не могу его оставить. Он нуждается во мне, и я его не брошу. Ты должен понять.
«Почему все хотят, чтобы я их понял? – подумал Егор. – Но никто не хочет понять меня?»
– Но зачем уезжать вам обоим? – спросил он с отчаянием. – Ведь все закончилось, не так ли?
– Ничего не закончилось, Егор, – ответила Жанна. – Все только начинается.
Он помолчал. Да, она права. И не следует ему обманываться на этот счет.
– Значит ли это, что мы никогда больше не увидимся? – спросил он.
– А ты захочешь меня снова увидеть? – спросила она.
– А ты?
Он обнял ее и привлек к себе.
«Да», – ответила она.
– Опять ты начинаешь? – спросил Егор.
– Что начинаю? – засмеялась Жанна.
Он еще сильнее обнял ее.
– Вон такси, – шепнула она. – Останови.
– Да, – отозвался он, зарываясь лицом в ее волосы и забывая обо всем на свете. – Сейчас… сейчас…
Прощание
Все пространство перед храмом было заполнено народом. Большей частью здесь собрались пожилые женщины и старушки. Но было много и мужчин, и даже виднелось немало молодых лиц. В храм медленно поднимались по ступенькам желающие проститься с отцом Кириллом, и у них были скорбно-недоумевающие лица, а навстречу им столь же медленно спускались те, кто уже отдал покойному последнее «прости», и у этих на лицах была написана странная радость, не идущая ни к пасмурному дню, ни к поводу, всех здесь собравшему.
Егор с букетом белых гладиолусов – любимых, как он помнил, цветов отца Кирилла, – встал в очередь тех, которые подымались, и медленно двинулся к лестнице, до которой было метров пятьдесят.
Людей было очень много. Простившиеся не уходили, а оставались в церковном дворе и рассыпались по саду, так как двор уже не мог всех вместить. Почти все желали проводить любимого пастыря на кладбище, и от этого не обращали внимания ни на дождь, ни на то, что до кладбища придется добираться пешком. Егор видел вокруг себя печальные, но исполненные внутреннего света лица и понимал, как много дал этим людям его духовный отец.
– Говорят, лежит, как живой, – тихо переговаривались впереди его две женщины богомольного вида. – Как будто спит. Так и кажется, что сейчас встанет и пойдет. На покойника совсем не похож. Лицо чистое, запаха нет никакого, а ведь уже второй день идет.
– Праведно жил, вот и не пахнет, – отвечала своей товарке вторая женщина. – Оно всегда так бывает. Кто при жизни был чистый, и по смерти такой же будет.
