Марк Олден - Гайджин
Скажи ему кто, Маноа и сам первым бы признал, что религиозные песнопения вряд ли часто услышишь на Хоутел-стрит. Хоутел-стрит была улицей красных фонарей в Гонолулу, включавшей в себя шесть кварталов, застроенных притонами и публичными домами, расположенными в самом сердце Китайского района. Здесь можно было также найти всевозможные массажные салоны, кинотеатры, демонстрировавшие порнофильмы, и книжные магазинчики, торговавшие порнографической литературой. По улице расхаживали проститутки, собирались группками сутенеры и торговцы наркотиками, а в затемненных арках и дверных проемах маячили силуэты мальчиков-гомосексуалистов, также зарабатывавших на жизнь торговлей собственным телом.
Спустившись по улице вниз, можно было найти умельца, готового сделать вам татуировку прямо на половых органах, прикурить кокаинчику или другой подобной дряни, продать кинокамеру, украденную у туриста, или автомобильный приемник, только что выломанный из автомобиля на другой, более респектабельной улице. Владельцы местных магазинчиков и лавок охотно скупали все, не задаваясь вопросом, где вы раздобыли товар. Вы имели возможность понаблюдать за половым актом, происходившим прямо перед вашими глазами, потанцевать с трансвеститом и отведать блюда монгольской кухни, если столь экзотические блюда были в состоянии возбудить ваш аппетит. На этой улице не встречались ночные полицейские патрули, почти никогда не раздавались пронзительные звуки сирен полицейских машин и не мигали синие огни, установленные на их крышах. Иными словами, после захода солнца Хоутел-стрит представляла из себя местечко, куда слабонервным ходить не рекомендовалось.
Раймонд Маноа сидел в автомобиле рядом с новым баром, поскольку он следил за Полом Анами, зашедшим в «Адресную книгу». Пол считался большим любителем молоденьких чернокожих мальчиков. Кстати сказать, слежка за Анами являлась частью его плана, конечной целью которого было убийство Алекс Бендор.
Достав пакетик бумажных спичек, Маноа принялся выковыривать остатки пищи, застрявшей у него в зубах после обеда. Пообедал он также в машине, и на сиденье рядом с ним громоздилась горка использованных бумажных тарелок, стаканчиков и коробок. В коробках находились остатки риса, сашими и говядины по-гавайски. Главное же — ему удалось полакомиться мясом свиньи калуа, нафаршированным стручками жгучего красного перца и натертым солью. Это мясо готовилось в земляной ямке, застеленной банановыми листьями и обложенной кусочками расколотой на куски вулканической лавы и душистого дерева киава. Мясо свиньи калуа было типичной островной пищей и столь любимо Маноа, что он мог есть его в любых количествах, но, к сожалению, в последнее время этот деликатес непросто было найти на Гавайях. И сами свиньи калуа, и мастера приготовления знаменитого блюда уже почти повывелись на островах, как, впрочем, и другие обычаи самобытной полинезийской культуры.
Но, как бы ни осуждал Маноа новый стиль жизни, привившийся на Гавайях, он бы и дня не смог прожить без родины. Здесь, на островах, среди стольких пришельцев, заполнивших остров за последние десятилетия, Маноа оставался «кейки айна» — сыном земли, чистокровным гавайцем, чем он немало гордился. Ему не очень-то нравилась мысль, что Гавайи стали частью другой страны. Но кого, в сущности, это заботило? Разве что небольшую группу молодых людей гавайского происхождения да сотню-другую полукровок, которые не хотели сидеть сложа руки и наблюдать, как иностранцы забирают себе лучшие земли и вытесняют аборигенов с лучших рабочих мест. Такие вот дела, братец. Оттого-то молодежь и начинала беситься и вести себя черти-как. Оли вымещали свою злость на туристах, белых да и вообще на всех, кто не был гавайской крови. В конце концов, а почему бы и нет?
Раймонд Маноа находился в самом расцвете сил, ему было немного за сорок, он отличался плотным телосложением, был круглолиц и темнокож, на его голове курчавились темные с легкой сединой волосы, а на губах играла приятная улыбка. За более чем двадцать лет беспорочной службы он получал в среднем по шесть благодарностей в год. За это время в него трижды стреляли и дважды ранили ножом. Маноа гордился своими шрамами и демонстрировал их, словно украшения. Его участком был аэропорт Гонолулу, где он работал вместе с сотрудниками таможни, местными подразделениями, которые занимались дезинфекцией прибывающих и отлетающих самолетов.
Маноа был непростым человеком. С одной стороны, он умел разговаривать с людьми вежливо и тактично, и в его речи можно было уловить нотки дружелюбия и сдержанности. Но в нем существовала также и темная сторона, о которой знали немногие. Эта часть его "я" была связана с глубоким прошлым и восходила к тем временам, когда островной народ был во власти предрассудков и всевозможных табу. Кроме того, в его характере запечатлелась ненависть предков к белым пришельцам. Подобную ненависть он считал правомерной и оправданной физиологически, хотя не признался бы в этом ни единому белому.
Его предки считались «кахунас» — жрецы и советники Камехамеха I, величайшего из гавайских королей, которые когда-либо управляли этой страной. Даже Маноа признавал, что завоевание им ряда островных государств и приведение собственно к образованию гавайского королевства сопровождалось безграничной жестокостью и кровопролитием. При его правлении племенные войны и щедрые жертвоприношения Богам унесли половину населения страны. Но зато именно Камехамеха создал сильное независимое государство. Белые называли его государство варварским, но так считали белые, а не Маноа. Его совершенно не интересовало, что они думают. Главное заключалось в том, что королевство Камехамеха принадлежало «детям земли» — местным уроженцам, а не белокожим бизнесменам или японским дельцам.
Мана всегда говорил Маноа, что делать и как поступить, и вот сейчас он поведал ему, что для гавайцев настала пора вернуть назад свою землю. Только «дети земли» знали и понимали, кто такой мана — некая великая сила, которой были наделены люди или вещи. Мана был частью древней религии полинезийцев, культового ритуала и священных старых обычаев. Чтобы обладать этой силой, как учили кахунас, человек должен убить своего врага и съесть его сердце, так как именно здесь сконцентрированы энергия и мужество человека. Маноа едва исполнилось восемнадцать, когда он убил одного хаоле, который укокошил его отца, и съел его сердце. С тех пор мана перешел к детективу. С этого дня в нем поселились сила и могущество, позволявшие ему поступать в соответствии с собственными желаниями.
Маноа внимательно прислушивался к тому, что говорил мана. В последнее время мана рассказывал ему о чудовище с многими головами — туристах и постоянных жителях-иноземцах, наводнивших Гавайские острова. Кто только сюда не понаехал — сотни тысяч белых, корейцев, китайцев, таиландцев и вьетнамцев, не говоря уже о японцах. В их руках ныне сосредоточилась вся политическая власть на Гавайях, но всех их следовало рассматривать как предвестников несчастья и поступать с ними соответственно.
Но что мог сделать со всем этим Маноа? Два месяца назад он ездил в Японию по приглашению гайджина и там, в тиши дома в Йокогаме, принадлежавшего главарю якудзы, детектив получил ответ на свой вопрос. Гай-джин посоветовал Маноа баллотироваться на следующий год на выборах в сенат штата Гавайи. Что за брехня — подумал тогда Маноа, но ничем не выдал своего крайнего изумления и продолжал слушать. Гайджин не любил, когда его перебивали. Тем не менее, упоминание хозяина дома о выборах оказалось для Маноа полной неожиданностью, и, хотя он полагал, что идея выборов — чистое сумасшествие, он ловил каждое слово гайджина.
Да, японо-американцы на Гавайях имели в своих руках реальную власть, они контролировали правительство штата, суды, делегатов Конгресса от штата Гавайи и основные отрасли промышленности. А Япы — американцы японского происхождения — являлись ничтожно малой частью населения островов, но они, в сущности, в полном смысле слова владели Гавайями. Тем не менее гайджин сказал, что ситуация в скором времени может измениться.
Белые, говорил он, скоро будут составлять большинство населения островов, и Маноа с этим согласился. Но им потребуются годы, прежде чем удастся подтвердить этот факт на выборах. При этом следует учитывать, что коренное население не любит белых за жестокость и жадность. По мнению гайджина, японцам также суждено понести потери в борьбе за власть на островах, поскольку белые наверняка развяжут кампанию, пусть и скрытую, против людей восточного происхождения. Таким образом, для такого чистокровного гавайца, как Маноа, наступает пора действовать. Он должен выступить на политической сцене и заявить о правах местного населения. Вслушиваясь все больше и больше в слова гайджина, Маноа почувствовал, как в его сердце заговорил мана. «Да, — сказал его голос, — это твоя судьба, детектив. Будь истинным „сыном земли“. Возьми то, что принадлежит тебе по праву».
