Себастьян Фитцек - Двадцать третий пассажир
И наконец, ему и Елене нужно было некоторое время, чтобы прояснить все вопросы, не дававшие им покоя, с тех пор как стало ясно, кто стоял за похищением Анук и пытал ее мать.
Сначала они не знали, что и подумать обо всем этом деле. У них не хватило силы воображения уже при поиске ответа на вопрос, как женщина могла изнасиловать Анук.
Выяснить правду им помогло именно то оружие, с помощью которого удалось лишить преступника жизни.
Ноутбук.
Не ожидая узнать что-то важное, Мартин открыл его из чистого любопытства, зачем Шахла носила его с собой в ведре, когда напала на него. Мартин принимал в расчет, что из-за удара и последовавшего за ним падения на бетонный пол компьютер мог выйти из строя. Однако ноутбук функционировал безупречно. Когда Мартин откинул экран, то сразу наткнулся на странную переписку между преступником и его жертвой. На первый взгляд показалось, что Шахла вела с Наоми своего рода болтовню извращенно-вуайеристического свойства.
– Она хотела, чтобы мать Анук призналась в том, какой самый ужасный поступок она совершила в своей жизни.
– Зачем? – прохрипела Елена. Ее голос звучал так, словно она сорвала его на каком-нибудь рок-концерте, но зато она больше не гнусавила. В который раз пережитый шок приводил к совершенно неожиданным результатам. Тот факт, что она стала виновницей смерти человека, даже если при этом речь шла о психопате, помог ей избавиться от насморка, но зато она сорвала свои голосовые связки.
– Дело в том, что Наоми позволялось умереть только тогда, когда Шахла будет довольна ее признанием.
Мартин, который уже пробежал глазами начало текста, коротко пересказал Елене, в каких грехах исповедовалась горничной мать Анук.
– Боже милосердный, есть ли где-нибудь в тексте намек на то, почему Шахла сделала это?
– Да, есть.
Мартин постучал пальцем по экрану ноутбука.
– Наоми спросила Шахлу, кто она такая, и та ответила ей. Правда, сначала довольно таинственно, в сказочном стиле, и сделала несколько намеков, которые Наоми не смогла понять. Тогда Шахла ответила более конкретно. Вот.
Мартин прочел вслух соответствующую выдержку из текста:
«Мне было одиннадцать лет, когда меня впервые изнасиловали. Мой отец уехал в деловую поездку, он был директором-распорядителем одной крупной пакистанской фирмы, занятой в электронной промышленности, которая позже была продана «Майкрософту». Но когда я была ребенком, мой отец проводил больше времени в самолете, чем дома.
У меня было все, что мог пожелать себе ребенок. Вилла в охраняемой зоне, отгороженная вечнозеленым садом от нищеты обычного населения, которое мы видели только тогда, когда на пути в частную школу шоферу приходилось объезжать дорожные пробки и нам позволялось бросить взгляд через тонированные стекла лимузина на жилища горожан, они не могли позволить себе мобильные телефоны и компьютеры, изготовляемые на фирме моего отца.
Когда я была подростком, моя жизнь состояла из уроков балета, игры в гольф, занятий английским языком. И сексом.
Или «прижиманием», как это называла моя мать».
– Ее мать? – прервала его Елена, не веря своим ушам. От волнения она прикусила себе нижнюю губу.
– Да, – подтвердил Мартин. – По-видимому, Шахлу изнасиловал не ее отец.
Большинству людей это могло бы показаться немыслимым. Но, будучи полицейским, Мартин знал, что сексуальное насилие над детьми со стороны их матерей не было редкостью, а скорее это была запретная тема, о которой было не принято говорить в обществе. Приблизительно десять процентов осужденных за преступления на сексуальной почве составляют женщины. В организациях, помогающих детям, пострадавшим от развратных действий их родителей, говорят о значительных скрытых цифрах, так как лишь немногие жертвы свидетельствуют против своих матерей, а если же у них хватает мужества сделать это, то они натыкаются на такое же неверие, которое только что выразила Елена:
– Шахла утверждает, что ее изнасиловала родная мать? Как такое могло произойти?
– Она описывает это ниже. Вот, слушайте…
Мартин прокрутил три следующих абзаца.
«Мама знала, то, что она делала и чего требовала от меня, было неправильным. Но всякий раз, когда отец уезжал по делам на долгое время, она приходила ко мне, чтобы «утешиться», как она это называла. Сначала меня это не беспокоило. Мне даже нравилось. Ее прикосновения, ласки были приятными. Поначалу. Но позднее ее руки опускались все ниже, ее пальцы трогали меня в самых интимных местах, и мне становилось неловко. Но она говорила, что все о’кей. Даже то, что она целовала меня там внизу. Что это поможет мне быстрее повзрослеть. Что это совершенно нормальные отношения между матерью и ребенком. Но постепенно она становилась все навязчивее. Когда она заставила меня натянуть презерватив…»
– Минуточку. Какой презерватив? – спросила Елена, не веря своим ушам. От напряжения ее голос сорвался.
Мартин, уже успевший прочесть про себя еще несколько предложений, смог объяснить Елене мнимое противоречие.
– Здесь Шахла описывает, что она переживала, когда подвергалась сексуальному насилию в детстве, чтобы побудить мать Анук сделать признание, – сказал он Елене. – И в этом месте ее рассказа мы имеем дело, по-видимому, с еще одним намеком.
Мартин схватился за горло, так как в этот момент у него перехватило дыхание.
– Первый намек появился тогда, когда она написала, что к ней в постель забрался не отец, а мать. А второй заключается в том… – Мартин откашлялся, – что Шахла появилась на свет мальчиком.
Глава 63
Юлия Штиллер открыла дверь своей каюты. Комната показалась ей абсолютно чужой. Нет, скорее это она сама была чужой здесь. Она больше не вписывалась в это окружение. Ни в каюте, ни на этом корабле. Даже в своем собственном теле ей было не по себе.
Она открыла дверцы шкафа и кончиками пальцев потрогала рукава аккуратно развешанной одежды, которую она никогда больше не наденет. Как не понадобится ей больше и дорожная сумка, стоящая на подставке для чемоданов, которая была ее неразлучным спутником во время всех поездок и которую она никогда больше не возьмет в руки.
Покидая «Султан», она оставит ее здесь, как и все остальное, что когда-то имело значение в ее жизни: свои ключи, документы, фотографии, деньги, свою неизменную жизнерадостность, надежду на лучшее будущее.
Лиза.
Юлия прошла в ванную комнату и понюхала флакон с дорогими духами, которые она специально купила для этой поездки и от аромата которых сейчас ей стало дурно.
Тем не менее она опрыскалась ими, поскольку тошнота была легче переносимым чувством, чем беспомощность и тоска.
При этом Юлия бросила взгляд в зеркало, и невольно перед ее внутренним взором всплыл образ трехлетней больной дочери, когда ей пришлось поменяться сменами с коллегой из-за того, что Лиза не могла ходить в детский сад. У нее была температура под сорок градусов, «сопливый нос» и лающий кашель. Надтреснутым голоском, который звучал так хрипло, как у злой ведьмы Урсулы, которую Юлия изображала всякий раз, когда читала эту сказку, лежавшая в кроватке Лиза спросила:
– Теперь я должна умереть, мамочка?
Юлия рассмеялась и смахнула с ее лба влажные от пота волосы.
– Нет, моя любимая. Так быстро не умирают. Ты будешь жить еще до-о-олго, до-о-олго.
Еще двенадцать лет.
Юлия крепко прижала ладони ко лбу, к глазам и щекам. Так крепко, что из глаз посыпались искры.
На какое-то время она застыла в таком положении. Потом наполнила стакан водой из-под крана, поднесла его к губам, но, осознав, что нет никакого смысла утолять жажду, вылила воду в раковину.
Одно из многих бессмысленных действий, которые отныне будут следовать друг за другом в ее жизни. Такие бесполезные виды деятельности, как мышление, чувствование, дыхание.
Я должна позвонить Максу.
Она впервые подумала о своем бывшем муже, с тех пор как Лиза…
Юлия вышла из ванной.
Кто-то заправил ее постель. На подушке лежала маленькая плитка шоколада. По одной плитке с каждой стороны.
Две шоколадки – это слишком много.
Юлия поискала записку, которую ей оставила Лиза, «Мне очень жаль, мамочка», но на комоде ее не было. Вероятно, она отдала ее Даниэлю, Юлия уже не помнила.
Она подергала межкомнатную дверь, но она все еще была заперта на задвижку с Лизиной стороны.
Возможно, так даже лучше.
Если бы у нее был ключ, она бы пошла в Лизину каюту, перебрала бы ее вещи.
И что бы это изменило?
Она же знала, что случилось. Знала мотивы. Осознала свою вину.
Юлия раздвинула балконную дверь. Свежий ветер разметал ее волосы.
Для этой части Атлантики море было на удивление спокойным, был почти полный штиль, в отличие от волнения, царившего еще в полдень. Наиболее высокие волны производил сам лайнер.
