Зверь в тени - Лури Джесс
В просветы между складками отцовской рубашки я увидела, как сестренка безмолвно кивнула. А еще мне показалось, что я успела заметить блеск в глазах Джуни, когда она, глядя на нас, высунула язык над своими маленькими, острыми, лисьими зубками.
Отец отступил в сторону, посмотрел сначала на часы, а потом на телефон. И его лицо смягчилось.
– Лопайте попкорн, а я схожу за настольной игрой. «Игра в жизнь» подойдет?
***– Все должно было быть не так, – вздохнул отец. Он вел свой крошечный пластмассовый автомобиль по дороге, петлявшей между маленькими зелеными горами, по которой ехали еще две детские машинки – розовая и голубая.
– Ты заберешь больше людей, – отозвалась Джуни, глядя на доску.
Отец улыбнулся, скорее, меланхолично:
– Я не про игру.
Он покосился на дверь в спальню. Никто из нас и не подумал позвать маму в этот час – нереальный, охваченный паникой промежуток времени, пришедшийся на три часа ночи и оторванный от окружающего мира.
– Для меня она – самая красивая женщина, – медленно проговорил отец. – Вы это знаете, девочки?
Джуни кивнула. Я тоже хотела кивнуть, но не смогла – теперь, когда узнала, что он был неверен матери. Как знать, может, он продолжал ей изменять и поэтому почти не бывал дома.
Я крутанула колесо, прислушалась к его дребезжащему звуку.
– Хизер? – мягко позвал меня отец.
Мне не хотелось на него смотреть, но я не удержалась. И когда наши взгляды встретились, я заметила в глазах отца настойчивость, требовательный призыв, чтобы его выслушали.
– Я очень сильно люблю вашу маму. И вас, мои девочки, я люблю всем сердцем и душой. Мне нужно, чтобы вы это понимали. – Я не ответила сразу, и отцовский голос стал более низким, гулким: – А еще мне нужно, чтобы вы помнили: я глава этого дома.
Я осознала, что стиснула кулаки, и поспешила их разжать; кровь снова прилила к занемевшим пальцам. Вряд ли отец догадался о том, что миссис Хансен все мне рассказала. Так почему он словно исповедовался перед нами, признавался в измене? Нет, даже не так. Он опять что-то выведывал у меня.
Он все время что-то выведывал, требовал, хотел от нас…
– Хизер? – снова обратился ко мне отец с небывалой теплотой в голосе (только этой теплоты мне сейчас меньше всего хотелось). – Ты ведь это понимаешь, да?
Я никогда прежде не проявляла к нему неуважения. Для меня это была еще не изведанная территория. На отцовском виске запульсировала венка. И я почувствовала, как в унисон с ней вздулась и начала пульсировать жилка на моем виске.
Джуни закашлялась, я перевела взгляд на сестренку. Она дрожала, готовая в любой момент расплакаться.
– Конечно, папа, – процедила я сквозь стиснутые зубы. Морин бы ответила еще жестче, но я – не она. Я лишь сглотнула обиду и горечь, встала со стула, подошла, как робот, к отцу, сидевшему во главе стола, и обняла его. Как бы там ни было, но он остался дома, когда я его попросила. Это все-таки кое-что значило.
Он заулыбался, прильнул ко мне так, словно я была матерью, а он ребенком.
Все дело было в том, что я знала: отец сказал правду. Он действительно любил всех нас. И разве этого было недостаточно?
– Гари?
Я резко обернулась. Около дивана стояла мама – в цветастом халате, без макияжа, с растрепанными волосами. Она выглядела молодой, незащищенной и уязвимой. Я покосилась на Джуни, удостоверилась, что ей ничто не угрожает, когда бы мама ни вошла в комнату, и обрадовалась, что на ее щеки вернулся румянец.
– Ты в порядке, дорогой? – спросила мама, устремившись к отцу. – Середина ночи.
– Я успокаивал Хизер, – ответил отец, сразу же выпрямившись и отстранившись от меня. – Ей сейчас трудно, ты же понимаешь.
– Это не дело отца, – проговорила мама в задумчивости, – успокаивать ребенка – обязанность матери.
Я отошла, ожидая, что она меня обнимет. Но вместо этого мама обвила руками папу, поцеловала его в макушку и принялась нашептывать ему на ухо какие-то ласковые, нежные слова, вмиг стершие с его лица несколько лет. Мы с Джуни обменялись недоверчивым взглядом. Я – потому что не могла поверить в то, что мама чуть было не обняла меня. Джуни – потому что не могла припомнить, когда последний раз видела родителей такими. Я помнила, но это было очень давно. До того инцидента мама часто обнимала папу. Обнимала так, что он светился. Я даже думала, что мама озаряла его душу.
– Вот это другое дело, – пропела она, откинув голову назад и посмотрев в лицо отцу, а потом улыбнулась мне. – Почему вы не сказали мне, что решили поиграть ночью?
– Извини, мама. Я думала, что ты спала, – поспешила оправдаться я.
– Моя ответственная дочка. – Мама подошла ко мне, погладила по щеке и аккуратно повела к стулу; я в тревоге напряглась. – Моя бедная девочка. Папа рассказал мне о Морин. Никому не дано переложить на себя чужое бремя. Но мы чувствуем чужую боль и можем постараться ее облегчить. Я здесь, Хизер. Твоя мама с тобой, моя девочка.
Я моргнула, в комнате стало так тихо, что мне почудилось, будто я расслышала тихое движение своих век. Мама спала, когда Нильсон сообщил нам о Бренде. Она думала, что мы бодрствовали потому, что я печалилась о Морин. Но осознание этого ничего не могло изменить.
Она была мне матерью.
– Гари, – обратилась она к отцу, таинственно улыбнувшись, – я решила отнести Глории запеканку. Она несчастная женщина. Сколько раз она пыталась вымолить у меня прощение, а я все время отталкивала ее. Пора забыть все старые обиды, оставить прошлое в прошлом, ты согласен?
Отец кивнул, как послушная марионетка.
– Вот что я решила. – Мама опустилась на стул напротив отца, на тот стул, что так часто пустовал в последние годы. – Ну, а теперь, кто хочет сыграть со мной?
Глава 41
Мама убедила нас, что чувствовала себя достаточно хорошо, чтобы отправиться на следующее утро в церковь. Отпевание Морин должно было состояться сразу после службы, но его отложили из уважения к семье Бренды и ради ее поисков.
По дороге к церкви Святого Патрика мы все хранили молчание. Парной утренний воздух затуманивал окна машины. По приезде на место я не смогла найти универсал Тафтов на забитой автомобилями парковке. У меня даже сложилось впечатление, что весь Пэнтаун решил собраться на богослужении, не считая нескольких приезжих и репортеров, досаждавших вопросами. Отец оставил нас под деревом, сказал подождать его там, а сам пошел переговорить со знакомым журналистом. Было жарко. Я страдала. И впервые озадачилась вопросом: почему мы не могли зайти в церковь без отца; там было по меньшей мере на десять градусов прохладней.
В последнее время я позволяла себе усомниться во многих вещах.
В какой-то момент я заметила Клода с родителями, пересекавшими лужайку, и яростно замахала рукой. Клод оглянулся. Я могла поклясться, что он меня увидел.
– Мама, я пойду поздороваюсь с Клодом.
Мать кивнула: ее подбородок показался мне прозрачным в колыхавшейся тени.
Я побежала к Зиглерам:
– Клод!
Он не обернулся. Но он должен был услышать мой окрик. Его родители – и мать, и отец – повернулись и заулыбались мне.
– Клод, я могу с тобой поговорить? – спросила я, поравнявшись с ними. – Наедине?
– Мы подождем тебя внутри, – потрепал его по плечу отец.
Клоду явно было не по себе в рубашке, застегнутой на все пуговицы, и галстуке. Но не только из-за жары.
– Ты слышал о Бренде? – выпалила я, едва его родители отошли.
Парень кивнул.
– Клод, почему ты на меня не глядишь?
Он обернулся, свирепо зыркнул на меня, но тут же потупил свой взгляд; по его шее разлилась краснота.
– Я хотел тебе сказать кое-что вчера, на работе. Но теперь мне сдается, что ты не захочешь это слушать.
Я почувствовала, как наморщился в недоумении лоб.
– О чем это ты?
– Эд с Антом подловили меня возле кулинарии после твоего ухода. Ант показал мне твое фото. – Клод снова вскинул глаза; мольбу в них быстро сменил гнев: – Ты могла бы сказать мне, что вы с ним встречаетесь.
