Мариша Пессл - Ночное кино

Однако по-прежнему рьяно поклонялась Кордове.

По словам Бекмана, Оливия преследовала режиссера с бешеным упорством и засыпала его письмами. Умоляла дать ей шанс поработать с ним, прийти на пробы, сняться хоть статисткой, в роли без слов. Хотя бы с ним увидеться. Похоже, Кордова оставался последним кусочком мозаики – последним куском пирога, – который она жаждала отхватить, дабы одержать окончательную победу над сестрой.

– И на каждое письмо Кордова отвечал Оливии одной и той же отпечатанной на машинке фразой, – говорил Бекман.

Тут он поднимался, придерживаясь за персидскую тахту. Шаркая, удалялся в темный и сырой угол гостиной, где зверским рывком распахивал ящик стола, набитый бумагами, чеками, «Плейбиллами»[71], и принимался там рыться. Спустя минуту нестойко возвращался к собранию с чистейшим кремовым конвертом в руке.

Медленно-медленно он вручал конверт ближайшему студенту, и тот, трепеща, поднимал клапан, извлекал письмо, читал молча, а затем восхищенно хлопал глазами и передавал соседу.

Бекман утверждал, что ненароком откопал эту бумагу на распродаже чьей-то частной коллекции.

11 ноября 1988 г.

Моя дражайшая Дюпон.

Даже вымри все человечество на Земле, кроме Вас, Вы бы все равно у меня не снялись.

Я пересказал эту повесть Норе, хотя до драматических талантов Бекмана мне было очень далеко.

– «Лети дальше, прекрасное дитя»? – переспросила она. – Самое грустное прощание на свете. Думаешь, это все правда?

– Думаю, да.

– Звони Оливии. Сию секунду.

Я набрал номер.

– Ну конечно, мистер Макгрэт, – промолвила секретарша в трубке. – Вы свободны завтра? Через два дня миссис Дюпон уезжает в Санкт-Мориц. Она надеется, вы простите ее за такую поспешность и вставите в свое напряженное расписание, поскольку она пробудет в Швейцарии четыре месяца.

Я пообещал прийти к Оливии на квартиру завтра в полдень. Адрес – максимальное приближение к Букингемскому дворцу, возможное в Америке: Парк-авеню, 740. Там росли Жаклин Кеннеди и прочие легендарные наследники и наследницы без числа – старый богатый Нью-Йорк в чистом виде: неколебимый, седеющий, келейный и надменный до оскомины.

Повесив трубку, я заметил, что у меня жужжит мобильный.

Номера я не опознал. Какой-то «Рынок „Золотой путь“».

– А это кто? – спросила Нора.

– Я подозреваю, первый, кто звонит по объявлению про Александру.

Рынок «Золотой путь» оказался китайской бакалейной лавкой, которая так демонстративно делала вид, будто английского языка в природе не существует, что я, вдыхая едкие ароматы рыбы и кунжута, почти уверился, что перенесся в китайскую провинцию Чунцин.

Вокруг болтались сморщенные куры, подвешенные за когти, триллионы тонн лапши, черных чаев и смертоносного на вид чили – красного, до того острого, что потом год не чувствуешь языка, и зеленого, до того заостренного, что рискуешь перерезать себе горло изнутри. С тротуара лавка смахивала на тяжеловеса из преисподней: грязный красный навес глубоко надвинут на загвазданные окна и на прилавки с фруктами в помятостях синяков.

Нора в глубине стояла одна перед столом, заваленным пакетами, – я думал, там чипсы, пока не прочел этикетку: «Жареная стружка кальмара сушеного».

Нора растерянно пожала плечами:

– Я только что говорила с каким-то дядькой, но он провалился вон туда, – и она показала на стальные двери возле аквариумов, где от стенки к стенке телепались серые рыбины.

Когда я ответил на звонок, человек, еле-еле изъяснявшийся по-английски, объявил, что располагает «информацами», но не смог объяснить, в чем их суть. Потом какая-то женщина прогавкала в трубку адрес: Маркет-стрит, 11. Неподалеку от Восточного Бродвея, всего в полутора кварталах от дома 83 по Генри, – легко допустить, что Александра сюда захаживала.

Появился миниатюрный китаец средних лет, а за ним, очевидно, все его обширное семейство: жена, дочь лет восьми и бабуля, которая, судя по лицу, застала Мао Цзэдуна.

Ч-черт – может, она и есть Мао. Такой же высокий лоб, усталое лицо, серые рабочие штаны и вьетнамки на босых ногах, напоминавших два сухих щербатых кирпича, которые выпали из Великой китайской стены.

Семейство с жаром заулыбалось нам и суетливо взялось пристраивать бабулю на табурет. Затем жена протянула бабуле мятую бумагу, в которой я узнал наш флаер.

– У нас есть информация, – объявила девочка на прекрасном английском.

– Про девушку с листовки? – уточнил я.

– Вы ее видели? – спросила Нора.

– Да, – сказала девочка. – Она приходила сюда.

– Что на ней было надето? – спросил я.

Семейство бурно посовещалось на кантонском.

– Ярко-оранжевое пальто.

Ну, почти угадали.

– И что она тут делала? – спросил я.

– Говорила с бабушкой. – Девочка кивнула на Мао – та внимательно разглядывала флаер, словно текст речи, которую предстоит толкнуть перед классом.

– По-английски?

Девочка захихикала, будто я удачно пошутил.

– Бабушка не говорит по-английски.

– Что, по-китайски?

Девочка кивнула. Выходит, Александра знала китайский. Вот так сюрприз.

– О чем они говорили? – спросил я.

На несколько минут воздух загустел от кантонского – нам с Норой оставалось только молча наблюдать. Затем семейство поспешно притихло, ибо из пересохшего горла Мао наконец исторгся еле слышный голос.

– Она спросила, где бабушка родилась, – объяснила девочка. – Скучает ли по дому. Купила жвачку. И поговорила с таксистом, он ходит сюда ужинать. Он сказал, что отвезет, куда ей надо. Бабушке она очень понравилась. Но ваша подружка была сильно усталая.

– В каком смысле усталая? – спросил я.

Девочка уточнила у бабули Мао и пояснила:

– Сонная.

– А этот таксист – вы его знаете?

Девочка кивнула:

– Он сюда ходит есть ужин.

– Во сколько?

Дебаты возобновились – говорила в основном мать.

– В девять часов.

– А сегодня придет? – спросила Нора.

– Иногда приходит. Иногда нет.

Я посмотрел на часы. Восемь.

– Можем и подождать, – сказал я Норе. – Вдруг появится.

Я так и сообщил девочке, а та – своим родным. Я поблагодарил, и все, улыбаясь, придвинулись пожать нам руки, а потом посторонились, чтобы мы пожали руку Мао.

Я достал бумажник, сказал спасибо отцу семейства и попытался впихнуть ему сто долларов, но он отказывался брать. Переговоры длились добрых десять минут, хотя я заметил, что глаза его жены от купюры не отлипали. Я просто обязан был всучить ему деньги – иначе, судя по физиономии этой женщины, мужик рискует не дожить до утра.

В конце концов он уступил, и я снова повернулся к бабуле Мао, намереваясь задать еще пару вопросов. Но старуха уже беззвучно сползла с табурета и скрылась за стальными дверями.

– Мля, братан, – сказал таксист, – напугал ты меня до усрачки. Я уж думал, ты меня депортировать пришел. – Он загоготал, сверкнув белыми зубами с несколькими золотыми коронками. Затем сквозь красно-желтую растаманскую шапку поскреб макушку и вгляделся в портрет Александры. – Ага, было дело. Возил ее.

– Когда? – спросил я.

– Пару недель назад?

– Какое на ней было пальто? – спросила Нора.

Он поразмыслил, потирая седой щетинистый подбородок.

– Буро-зеленое? Но я дальтоник, сеструха.

Он представился Зебом. Чернокожий – с Ямайки, судя по легкому акценту, – шесть футов шесть дюймов, тощий, всклокоченный и сутулый, точно пальма после несильного урагана.

За тот час, что мы его ждали, удалось кое-что разузнать. В «Золотой путь» он приезжал ужинать пять вечеров в неделю. Ел снаружи, привалившись к капоту, опустив окна и громко включив музыку в машине, а потом уезжал в ночную смену до семи утра.

– Я суда приехал, – продолжал Зеб, почесывая голову, – а она в глуби болтает со старушенцией. Закупил пожрать себе. Она ко мне вышла.

– И вы ее куда-то отвезли?

– Ага.

– Адрес помните?

Он поразмыслил.

– В Верхний Ист, в какой-то дом пузатый.

– Отвезете нас?

– Ну не, – отмахнулся он. – Када возишь, все сливается, хде тормознул, хде поехал.

– Мы заплатим, – вставила Нора.

Он навострил уши:

– Чё, по счетчику?

Она кивнула.

– Лады. Давайте. Это мы могём.

Ухмыляясь, будто сам не верил своей удаче, Зеб резво сцапал пенопластовый контейнер и принялся набивать его лапшой, яичными рулетами, курицей в кунжуте – если это, конечно, была курица: серое мясо больше смахивало на баоцзы, говоря точнее – на кошку в пирожке на пару́, которую я однажды ненароком съел в Гонконге. Поразительно, как быстро деньги освежили мужику память.