Джон Бердетт - Крестный отец Катманду
Он отходит от камеры и бормочет:
— В любом случае так будет дешевле, манекен обойдется слишком дорого.
Камера следует за ним. Короткая панорама, и Фрэнк Чарлз ложится на кровать. Теперь я понял, в чем смысл книг. Они служили одной цели, которая от меня ускользнула. Я считал, что они извращенная игра расстроенного ума. Но теперь стала очевидна их невинность. Они исповедь не в убийстве, а в грехе, который ранил его душу намного глубже неправильной жизни.
Фрэнк Чарлз приподнялся.
— Давай, направь объектив мне на макушку — следи, чтобы было видно все от глаз и выше. Я не хочу в этом кадре никакого носа, но ракурс должен быть такой, чтобы было видно ухо, когда пила начнет резать над ним: нужен драматизм, нельзя, чтобы сцена наводила скуку. Ха-ха. Теперь бери пилу, иди ко мне и жди. Не забудь все, чему мы учились во время репетиций. Не пригибайся, иначе твое лицо попадет в кадр и тебе предъявят обвинение. Помни, второй дубль этой сцены невозможен. Ха-ха.
Прошло немного времени, он сидел с закрытыми глазами. Затем произнес:
— Хорошо. Я чувствую, наркотик действует. Весь мозг словно замедляется. Она сказала, в этот момент нужно начинать. Оставь камеру и иди сюда. Если голова начнет клониться, тяни ее обратно в кадр. У меня хватит сил выковырять несколько первых ложек из левой доли — той, которая все шестьдесят лет была причиной моих несчастий. Но если нет, мне надо будет помочь. Направь мою руку своей, но ложку я должен держать сам.
Руки с дисковой пилой были затянуты в ультратонкие, почти прозрачные, хирургические перчатки. Трудно было судить, но я бы сказал, что они принадлежат женщине — длинные, изящные, фарфорово-белые. Перчатки надежно скрывали особенности необычного кольца на правом указательном пальце — широкого, с выпуклостями, где, видимо, находились драгоценные камни. Она начала очень медленно, с огромной осторожностью, чтобы не испортить фотогеничную паутинку сети питающих мозг артерий и вен. А когда завершила круг, подняла верхушку черепа, как официант в «Максиме», снимающий крышку с подноса с необыкновенным блюдом.
— Я уже стартовал? — спросил Фрэнк Чарлз хриплым голосом.
Что я подумал? Я подумал: бедный Сукум. Я решил за него задачу, но никакая буддийская воля на свете не поможет ему получить награду. Произошло самоубийство — какая может быть награда? Не тот путь, который ведет к быстрому повышению. В известном смысле смешно, но я не смеялся. Возможно, фильм, на чей-то странный вкус, настоящий шедевр, на мой — гениален пролог. Прямая, откровенная, честная исповедь в полном крахе жизни задела меня. Преследует.
Приложением к электронному письму я отправил копию фильма агенту ФБР, а затем позвонил Сукуму.
Глава 36
Ради порядка надо было еще немного позаниматься делом Толстого Фаранга. Документы свидетельствовали, что я уже допрашивал доктора Мой, и теперь посчитал необходимым получить ее объяснения по поводу фильма. Когда я смотрел на знакомую руку с дисковой пилой, то заметил одну небольшую деталь, которую просто не мог оставить без внимания. И, не станем лукавить, любому копу пришлось бы по вкусу припереть к стене лгуна высшей категории.
Встретиться в «Старбаксе» в торговом центре «Эмпориум» на Сукумвит предложила сама Мими Мой. Этот магазин считался настоящим произведением искусства, но только до той поры, пока на Силом не появился «Парагон». Страсть азиатов к торговым центрам фаранги могут понять, лишь согласившись, что не они их придумали. Такие магазины изобрели мы. Нового здесь только кондиционеры и кофе, за что мы очень благодарны, а остальное — тот же уличный рынок.
Здешний «Старбакс» — это атлантический остров посреди Тихого океана прилавков с едой, ларьков с мороженым, аптекарских киосков, магазинчиков ножей, ванных дел мастеров и, самое главное, продавцов электрических рисоварок.
За моей спиной японский супермаркет, где цены ощутимо кусаются, поэтому туда заглядывают в основном богатые тайцы, японцы, корейцы и фаранги. Делать там покупки — настоящее удовольствие. Нигде в Азии клиенту не приходится разгружать у кассы свои тележки. Но здесь действует японское правило. Любовно выкладываешь перед собой товары, тебе учтиво кланяется полицейский, а красивая девушка-продавщица здоровается с такой улыбкой, что веришь, будто она тебе рада. Кстати, для сведения, фаранг: я вовсе не делаю возмутительных сравнений с твоими магазинами (где покупателя априори считают вором и постоянно за ним наблюдают).
Кафе представляло собой обычную стойку с удобными стульями и не отгораживалось от остального пространства торгового центра. Дожидаясь Мой, которая, как всегда, опаздывала, я сел за столик и стал смотреть на мир. Заметил человека с телевидения, он часто появлялся в рекламе, известного банкира с любовницей. Девушка с легким загаром настолько напоминала куклу Барби его мечты, что не оставалось сомнений: предыдущие жизни она провела спутницей банкиров.
Прошла семья из Исаана. Женщина боролась с ощущением неполноценности тем, что постоянно хмурилась и смотрела на окружающих с грубоватым вызовом. Тощему жалкому мужу явно не хватало его рисового поля, а дети были похожи на маленькие танки: стреляли во все стороны, падали, поднимались и снова стреляли. Они унаследовали резиновые тела испанцев.
Здесь было много сикхов, индусов, мусульман с юга, фарангов среднего возраста с местными подружками, несколько белых женщин вежливо дожидались, когда им удастся приручить мужчин и уехать в другую страну. Парочка тайских лесбиянок с короткими торчащими зелеными с красным волосами с преувеличенной нежностью держалась за руки. Немолодые фаранги из «голубых» расхаживали с обретенными в Таиланде покорными рабами. Появились нигерийцы — мать семейства в национальном ярком розово-лиловом с оранжевым платье и красном тюрбане.
На каждого покупателя в среднем приходился один скромно улыбающийся ленивый тайский продавец. Когда посетителей мало, юноши устраивали шутливые бои кунг-фу в секции холодильников, а девушки подкрашивались и сплетничали.
Я откинулся на спинку стула и ждал. Мой опаздывала уже на двадцать минут. Я встал, пять минут прохаживался, затем окинул взглядом эскалаторы.
Ее я заметил на нижнем этаже. Высокая, с длинными волосами, свободно перехваченными серебряной заколкой, она была в блузке цвета старого золота и леггинсах и, казалось, о чем-то спорила со служанкой, нагруженной пакетами. Я догадался, что Мой делала покупки. Меня же поразило непокорное выражение лица служанки. Мой вроде даже была немного напугана и, жестикулируя, показывала наверх в мою сторону. Наконец она пожала плечами, повернулась к служанке спиной и направилась к эскалатору.
Я бросился к своему стулу и поднялся поздороваться, когда она появилась. Меня мучил вопрос: начинать ли разговор прямо с диска, который мне кто-то прислал с Гавайских островов. Сначала я хотел решить все сразу на месте, но теперь не очень понимал, как строить беседу. Смотрел, как она заказывает кофе с мятой и садится напротив меня.
Мой казалась необычно взвинченной, красивые черные глаза пробежались по сторонам и остановились на мне. У меня возникло тревожное ощущение, что ей известно о посылке с Гавайев и именно об этом она спорила со служанкой.
Мы обменялись любезностям и, ноя не говорил о деле, и она начала нервничать. Наконец не выдержала:
— Вы хотели меня видеть, детектив? Надеюсь, у вас хорошие новости? Было бы славно услышать, что вам удалось повлиять на дисциплинарный комитет.
Я медленно кивнул и достал из кармана пиджака секретное оружие — лист бумаги размером А4 с цветным отпечатком кадра из фильма. Положив его на стол перед Мой, я наблюдал, как она смотрит на сидящего на кровати Фрэнка Чарлза и вгрызающуюся в его висок дисковую пилу. Пилу держала рука в перчатке. Длинная, изящная. И можно было заметить, что широкое серебряное кольцо на правом указательном пальце украшали восемь крохотных драгоценных камней.
Мой, чья кожа по цвету напоминала фарфор, побледнела еще сильнее. Я восхитился изяществом, с каким она всплеснула руками и прижала ладони к щекам. И несколько мгновений глядел, как она смотрит в лицо собственному краху. Но китаянка была женщиной с характером и быстро пришла в себя. Подняла на меня глаза и удивленно изогнула брови. «Ну и что?» Но я не поддался на уловку и продолжал твердо на нее смотреть. Когда Мой попыталась вернуть мне лист, я накрыл его обеими ладонями, словно он настолько важная улика, что стал радиоактивным.
Мое несгибаемое упорство привело ее в чувство. Она неожиданно потянулась к черной сумочке от Гуччи и вынула из нее небольшую золотую коробочку для пилюль. Я помнил это — одна из ее реакций, вроде кривой усмешки, заставляющих усомниться в том, что все, о чем она до этого говорила, соответствует действительности. Бросила какую-то ярко-красную таблетку в рот и запила глотком кофе с мятой. Пока она этим занималась, я показал на руку на листе, провел пальцем к запястью и остановился на кольце.
