Арсен Ревазов - Одиночество-12
И призвали Ревекку, и сказали ей: пойдешь ли с этим человеком? Она сказала: пойду. И благословили Ревекку, и сказали ей: сестра наша! да родятся от тебя тысячи тысяч, и да владеет потомство твое жилищами врагов твоих.
Маша почти не стонала. Только дышала чуть резче обычного. И если души существуют, то ее в это время была высоко. И недалеко от моей.
О, ты прекрасна, возлюбленная моя, ты прекрасна! Глаза твои голубиные.
О, ты прекрасен, возлюбленный мой, и любезен! И ложе у нас – зелень;
Кровли домов наших – кедры, потолки наши – кипарисы.
– Я хочу так, – сказала она и перевернулась на живот. Маша кончила уже несколько раз судя по вздрагиваниям и изменениям дыхания. А я еще держался. Мне казалось, что вот так и выглядит дзенское не-сознание. Вроде бы сознание есть. И этот раз я запомню на всю жизнь. И я понимаю, что я его запомню.
А с другой стороны, никакого сознания нет. Я нахожусь Бог знает где. Где-то очень высоко. Мне показалось, что от скопившегося возбуждения тело начало дрожать. Вибрировать. Само по себе на пике высоты. Я испугался, что развалюсь на куски. Еще через мгновение я сказал: «А!» – и взорвался.
– Интересно, – сказала Маша через пару минут. – Интересно, все монахи такие?
– Подожди. – Я понемногу восстанавливал дыхание. – Почему монахи? Я же солдат!
– Солдат. Монах. У вас у мужчин свои игры. И никто не хочет играть в почтенного отца семейства. Или просто мне не везет. Кстати, ты кончил в меня.
– Да. Но… Вот и родишь, наконец.
– Рожу. Я давно хочу ребенка. Точнее троих. Интересно, какое отчество будет у первого?
– В смысле… – Я понял и поморщился. – А, ну есть генетическая экспертиза. Проверим. Увидишь, отчество будет мое. – Иосифович. Впрочем, я согласен и на ребенка от Германа.
– Откуда ты знаешь? Может Иосифовна? Интересно получается. Я – Мария. Ты – Иосиф. Тем более Яковлевич. Если я рожу от тебя сына, то знаешь, как его надо назвать?
– Знаю. Но ты не Мария Якимовна. И потом здесь этим именем детей не называют. А вот Израиле, кстати, называют.
– Но не ехать же из-за этого в Израиль?
– Нет. При этом куда-нибудь ехать надо.
– А почему не в Израиль? У тебя же есть еврейская кровь?
– Есть немного. Одевайся, Маша. В Израиле все отлично. Только маленькая страна. И полно общих с хатами знакомых. Нас там вычислят и убьют.
– Хватит говорить глупости. Накаркаешь! Зато в Израиле тебя могут защитить спецслужбы.
– Маша! Я под подозрением в убийстве человека! А после сегодняшней истории… Какие спецслужбы? Меня выдадут как опасного преступника.
Маша одевалась, а я любовался ей. Есть своя прелесть в любовании одевающейся женщиной. Взгляд мужчины уже не похотливый. Платонический. Чувство выполненного долга. Беззаботность. И женщина уже не думает, куда повесить юбку и сексуально ли она себя ведет. Естественные, отработанные годами тренировки движения одевания. Настоящая физическая женская красота открывается именно так. И открываясь, закрывается. До следующего раза.
– Дорогой! Мне нужно купить обувь!
– А тапочки с помпончиками тебе разонравились? Ладно, попросим у майора кирзовые сапоги. Женские. 37 размер. Пойдут к твоей бежевой блузке. Джинсы, блузка, сапоги. Высокий стиль!
– Я умираю от смеха.
– Ты не любишь слушать, как грохочут сапоги? Хорошо. Тогда я что-нибудь придумаю. Хочешь пока чаю?
– Ты сегодня особенно мил.
– Долгая разлука. Не обращай внимания!
Я вышел из комнаты и нашел двух майоров. Лицо майора Козлова было красным и счастливым. Он улыбался и икал. Шурик казался трезвее. Посмотрев наверх, он проговорил грудным женским голосом:
– Заканчивается посадка на рейс Москва – Казань компании «Стратегические авиалинии». Вылетающих просьба пройти на посадку к выходу номер ноль-ноль-семь.
– Вот деньги. Давай обратно камушек.
– Спасибо! Приятно, когда человек держит слово. Держи свой булыжник.
– Последняя просьба перед взлетом. Нужны туфли. 37 размер.
– Ромео! Ты слышал, что российские ученые вывели гибрид акулы и золотой рыбки?
– И что?
– Исполняет три последних желания.
– Ха-ха. И что?
– Как ты думаешь, откуда в военном аэропорту возьмутся женские туфли? Да еще нужного размера?
– Не знаю.
– А я знаю. Я купил их своей жене.
– Так продай их мне, – обрадовался я.
– Ромео! Мы не грабители с большой дороги. Мы – летчики великой державы. Бери так!
– Неудобно.
– Удобно, Ромео, удобно. Дают – еби. Ебут – давай! На твои деньги мы с женой себе много туфелек купим. Так что держи и не поминай лихом!
И он ногой отделил от горы сумок с результатами экстренного московского шопинга некий зеленый пакет с коробкой внутри. Я, офигевая, пробормотал «спасибо» и отнес пакет Маше.
Сказал, что чая не будет. Чай нам принесет стюардесса. Если ее возьмут с собой. Зато обувной вопрос закрыт. На некоторое время, конечно. Я не успел закончить свою мысль, как Маша открыла коробку. Затем поинтересовалась, не в монастыре ли я изучил основы колдовства. Я тактично и загадочно промолчал. Через двадцать минут наш самолет поднялся в небо и взял курс на Казань.
Шурик врубил музыку через громкую связь. У него оказался странный вкус. Особенно для военного полярного летчика. Я даже вздрогнул. Голос, вроде, БГ. Этот голос не перепутаешь. Слова, явно, Окуджавы. Я вспомнил как в далеком детстве эту песню пели под гитару мои еще очень молодые родители и их друзья.
Горит пламя, не чадит,Надолго ли хватит?Она меня не щадит,Тратит меня, тратит.Быть недолго молодым,Скоро срок догонит.Неразменным золотымПокачусь с ладони.Почернят меня ветра,Дождичком окатит.Ах, она щедра, щедра.Надолго ли хватит?
Я посмотрел удивленно на Машу. Маша объяснила. Все очень просто. На диске БГ исполняет песни Окуджавы. Маша знала про существование такого CD, но сама его тоже никогда не слышала. БГ подобрал довольно редкие песни, которые не выходили на пластинках в советское время. Оттого сохранились незаезженными.
Я заслушался, положив руку Маше на колено. Дверь в кабину Шурика осталась открытой. Я откинул кресло и закрыл глаза. Мне показалось, что я свободен и счастлив.
– Маша, я свободен и счастлив! Но мне нужно столько тебе рассказать.
– Рассказывай!
– А я не могу. Я же свободен и счастлив.
– Тогда давай подождем, пока мы спустимся на землю.
Глава 19
Поздний вечер на казанском военном аэродроме. Над нами – голая луна. Вокруг чужие люди: темно, зыбко и неуютно. Последнее доброе дело Шурика: мой военный китель меняется на огромный безразмерный черный свитер. Мы обнимаемся с ним и надеемся когда-нибудь встретиться. Шурик целует Маше руку. Спасибо тебе Шурик. За самолет, за автомат и за туфельки 37 размера. Спасибо за все! Шурик вразвалку идет к самолету. Маленький щуплый солдатик везет нас на вокзал.
Ночной вокзал. Сонное царство баулов и бомжей. Старое раздолбанное расписание. Коррективы внесены черным фломастером поверх прозрачного пластика. Судя по расписанию, сегодня поездов больше не будет. Одними губами на выдохе: «твою мать…»
Ночевать на вокзале – не хочется. Ехать в гостиницу нельзя: Машин паспорт, единственный на двоих, больше не пригоден к употреблению.
Случайно, из разговора двух лиц сомнительного вида я понимаю, что поезд Оренбург – Вятка опаздывает на четыре часа. И скоро должен появиться в Казани. Я стучу в окошко кассы. Тишина. Стучу еще. Появляется заспанная кассирша, которая подтверждает наличие поезда и билетов.
– А СВ есть?
– Какое еще СВ? Молодой человек? Вы что, совсем? Грузопассажирский поезд.
– А купе?
Она устало кивает головой.
– Можно выкупить четыре места?
– Можно, если вам деньги девать некуда.
– А скоро поезд?
– Скоро. Через пятнадцать минут.
Я показываю Маше билеты. Она немного оживляется.
– Куда мы едем?
– В Вятку.
– Где это?
– Где-то. Какая разница?
– А далеко?
– Одна ночь.
Неосвещенная платформа. Откуда-то издалека по глазам бьет прожектор. Запах угля, смолы и еще чего-то, из чего получается запах железной дороги. Зябко. Вот и поезд. Не верится, что на сегодня – все…
Толстенькая сорокалетняя проводница почему-то в фартуке. Вагона-ресторана в поезде нет, но коньяк, горячий чай и печенье нам принесут. Мы выпиваем две маленькие бутылочки Арагви почти залпом. Покурить в грохочущем тамбуре. И все. И спать. И никаких разговоров, тюрем, Звездочек, хатов, монастырей и убийств. На душе – хорошо. Радостно и устало. Тихое радио ловит это настроение и запускает еле слышно Козина.
Мы так близки, что слов не нужноЧтоб повторять друг другу вновь:Что наша нежность и наша дружбаСильнее страсти, больше чем любовь.Веселья час и боль разлукиХочу делить с тобой всегда.Давай пожмем друг другу руки,И в дальний путь на долгие года.
Неужели семейное счастье, для которого я не создан, наступает так решительно?
