Томас Харрис - Ганибалл
Тогда и только тогда, бросив осторожный взгляд на соседей, доктор Лектер достает из-под переднего кресла элегантную, желтую с коричневым коробку с ланчем от Фошона – парижского ресторатора. Она перевязана двумя лентами из прозрачного шелка, цвета их подобраны так, чтобы дополнять друг друга. Доктор Лектер заказал для себя замечательно ароматный гусиный паштет с трюфелями и анатолийские винные ягоды: сок все еще блестит слезами там, где ягоды отделили от стеблей. А еще здесь имеется половинная бутылочка его любимого коньяка. Это – «Сент-Эстеф». Шелковый бант распускается с легким шуршаньем.
Доктор Лектер собирается насладиться винной ягодой: он держит ее у самых губ, ноздри его раздуваются, вдыхая ее аромат, он размышляет – положить ли ягоду в рот целиком и раскусить одним великолепным движеньем зубов или же просто откусить половину; но тут электронная игрушка рядом с ним издает громкий писк. Еще и еще раз. Не повернув головы, доктор прячет ягоду в ладони и опускает глаза – взглянуть на мальчика в соседнем кресле. Из раскрытой коробки поднимается аромат трюфелей, гусиного паштета и коньяка.
Мальчишка принюхивается. Его узкие, маленькие, как у грызуна, глазки скашиваются в сторону коробки с ланчем доктора Лектера. И мальчишка произносит визгливым голосом, полным обиды и детской ревности:
– Эй, мистер! Эй, мистер!
Останавливаться он явно не собирается.
– В чем дело?
– Это что у них, такой особый обед?
– Нет.
– А что у тебя там тогда? – Ребенок поднимает к Лектеру умильную мордочку: – А дай мне тоже кусочек?
– С огромным удовольствием, – говорит доктор Лектер, отметив про себя, что голова мальчишки держится на шее, ничуть не толще копченой свиной шейки. – Только тебе не понравится. Это же ливер.
– Ливерная колбаса? Вот здорово! Мама разрешит! Моа-а-а-ам?
Какой-то противоестественный ребенок! Любит ливерную колбасу и то хнычет, то визжит.
Женщина в конце ряда, та, что держит на руках младенца, вздрагивает и просыпается.
Пассажиры в предыдущем ряду, откинувшие спинки кресел так, что доктор Лектер дышит запахом их волос, заглядывают назад через просветы между креслами:
– Послушайте, мы тут пытаемся заснуть!
– Моа-а-ам! Можно мне попробовать его самвич?
Младенец у матери на руках просыпается и громко плачет. Мать погружает палец куда-то в его пеленки, вынимает, убеждается, что результат отрицательный, и сует младенцу в рот соску.
– Что это вы там ему пытались дать, сэр?
– Это ливер, мадам, – говорит доктор Лектер как можно спокойнее, – я ничего ему не пытался дать…
– Ливерная колбаса. Моя любимая, мне хочется, он сказал, что мне мо-о-ожно…
Последнее слово бесконечно растянуто в пронзительном хныканье.
– Сэр, если вы даете что-то такое моему ребенку, могу я взглянуть, что это?
Подходит стюардесса, лицо ее припухло от прерванного сна; останавливается у кресла женщины с вопящим младенцем.
– Что-нибудь не в порядке? Принести вам что-нибудь? Подогреть ему бутылочку?
Женщина вынимает бутылочку с завернутой крышкой и протягивает стюардессе. Включает лампочку над креслом и, доставая грудь, окликает доктора Лектера:
– Передайте мне, пожалуйста, что там у вас? Если предлагаете что-то моему ребенку, я хочу сама посмотреть. Не в обиду вам, просто у него животик капризный.
Стало уже рутиной, что мы оставляем своих детей в садиках и яслях под присмотром чужаков. В то же время, ощущая свою вину, мы параноидально боимся незнакомцев и поощряем такую боязнь у детей. В случаях, подобных этому, бывает, что за рутинным явлением наблюдает настоящий монстр, пусть даже этот монстр так же равнодушен к детям, как доктор Лектер.
Он передает коробку от Фошона женщине с младенцем.
– Ух ты, какой хлеб хороший! – произносит она, тыча в хлеб пальцем, только что вытащенным из пеленок.
– Мадам, вы можете оставить все это себе.
– Но я не пью спиртного, – восклицает она и оглядывает соседей, ожидая смешков. – Вот уж не знала, что тут разрешают свое спиртное приносить. Это что – виски? Разве такое разрешается пить в самолете? Пожалуй, я оставлю себе эту ленту, если она вам не нужна.
– Сэр, запрещается распечатывать алкогольные напитки на борту самолета, – говорит стюардесса. – Я сохраню вашу бутылку, вы сможете получить ее у входа в аэропорт.
– Разумеется, – говорит доктор Лектер. – Спасибо большое.
Доктор Лектер умел стать выше того, что его окружало. Мог заставить все окружающее исчезнуть. Писк электронной игрушки, храп и извержение газов были просто ничтожными помехами по сравнению с ужасающими воплями, раздававшимися в отделении для буйнопомешанных. Кресло было ни-сколько не стеснительнее пут. И – как он делал это множество раз в своей камере – он откинул голову назад, закрыл глаза и удалился на покой, в тишину дворцовых палат своей памяти: эти палаты, в большей своей части, были местом совершенно изумительным.
В этот краткий промежуток времени металлический цилиндр, рвущийся сквозь ветер на восток, несет в себе дворец из тысячи палат.
Однажды мы уже последовали за доктором Лектером в Палаццо Каппони; точно так же мы последуем теперь за ним во дворец его памяти…
Фойе – Норманнская капелла в Палермо, строгая, прекрасная и – вне времени; единственное напоминание о смертности всего живого – изображение черепа, высеченное в полу. Когда нет необходимости спешить, чтобы срочно извлечь из дворца памяти необходимую информацию, доктор Лектер часто задерживается здесь; так он поступает и сейчас, чтобы насладиться капеллой. За нею, пронизанное светом и тьмой, высится огромное строение – создание самого доктора Лектера.
Дворцы памяти – мнемоническая система, которая была хорошо известна ученым древности, и масса сведений сохранялась благодаря им, когда вандалы сжигали книги. Подобно этим ученым доктор Лектер хранит невероятные запасы сведений, соотнесенных с различными предметами в тысяче его дворцовых палат; однако, в отличие от древних, у него есть и иное назначение для этого дворца: иногда он там просто живет. Он провел долгие годы среди изысканных коллекций, собранных там, в то время как тело его находилось в отделении для буйных, где от яростных воплей стальные прутья решеток звенели и скрежетали, словно адская арфа.
Дворец памяти Ганнибала Лектера огромен, даже если судить по средневековым критериям. Перенесеный в мир материальный, он мог бы соперничать с сералем Топкапи в Стамбуле, как своими размерами, так и сложностью планировки.
Мы нагоняем Ганнибала Лектера, как раз когда туфли-скороходы его мыслей проносятся из фойе в Большой зал Времен года. Дворец выстроен в соответствии с принципами, открытыми еще Симонидом Цеосским и разработанными Цицероном четырьмя веками позже: он полон воздуха, потолки его высоки, предметы обстановки и картины, украшающие палаты, ярки, поражают воображение, порой абсурдны и даже шокируют, но чаще всего просто прекрасны. Коллекции размещены просторно и замечательно освещены, как в крупных музеях. Но стены здесь не похожи на стены музеев: они не окрашены в нейтральные цвета. Подобно Джотто доктор Лектер украсил фресками стены своего мысленного дворца.
Он решил, раз уж он во дворце, взять там домашний адрес Клэрис Старлинг, но никакой спешки ведь нет, так что он может постоять у подножия широкой лестницы, украшенной бронзовыми скульптурами из Риаче. Эти огромные бронзовые воины приписываются Фидию; они были подняты со дна морского уже в наши дни и теперь занимают центральное место посреди украшенного фресками пространства, которое могло бы вместить всего Гомера, да и Софокла впридачу.
Доктор Лектер – стоило ему только захотеть – мог бы заставить эти бронзовые лица заговорить языком Мелеагра, но сегодня ему хочется лишь смотреть на них.
Тысяча палат, многие мили коридоров, сотни фактов, соотнесенных с каждым предметом обстановки в каждой из дворцовых палат… приятное отдохновение от забот ждет там доктора Лектера, когда бы он ни предпочел туда удалиться.
Но вот что мы ощущаем вместе с доктором Лектером: в глубинах наших душ, в потаенных уголках мозга таится опасность. Не все палаты дворца памяти прекрасны, светлы и высоки. В полах там есть провалы, дыры, как в полах средневековых подземелий – смрадные темницы забвения, крохотные камеры в форме бутыли, высеченные в скальной породе, с дверью-люком наверху. Ничто не может ускользнуть оттуда тихо и незаметно, чтобы дать нам облегчение. Какое-то сотрясение, предательство наших стражей – и искры памяти воспламеняют вредоносные газы: все, что томилось в заключении годами, вырывается на свободу, чтобы взорваться в нас невыносимой болью и толкнуть на опасные поступки…
В этом ужасном и изумительном дворце мы следуем за доктором Лектером, повторяя его быстрые, легкие шаги вдоль созданного им коридора, сквозь аромат гардений; мы ощущаем гнетущее присутствие огромных скульптур и ясный свет прекрасных полотен.
