Альфред Хичкок - Истории, от которых не заснешь ночью
Но в чем дело? Теперь адвокат защиты без конца возвращался к личности Бэнтхема и его злодеяниям:
— Я сожалею, что я должен так жестоко говорить об убитом, но факты показывают совершенно бесспорно, что он обобрал моего подзащитного, украв у него все до последнего гроша, Бэнтхем разорил этого несчастного и его семью… Мне представляется, что мой подзащитный действовал, побуждаемый самым страшным из каких-либо существующих подстрекательств…
Как это адвокату удалось узнать все эти сведения о Бэнтхеме? Сам он ничего не говорил по этому поводу, абсолютно ничего. Могло такое случиться, что это Гертруда рассказала? Гертруда. Сердце буквально выскакивало из груди. Видел он ее всего один раз после ареста.
Как бы то ни было, так больше продолжаться не могло. Надо было во что бы ни стало остановить этого идиота, любым способом.
Господин Пэтридж черкнул несколько слов поспешно своему адвокату и тут же передал ему записку. Тот остановился, прочитал се и продолжал говорить дальше, как если бы ничего и не было. И все-таки, он, кажется, заканчивал. Он говорил уже почти полчаса — чистая потеря времени. Что, скорее всего, его беспокоило: все эти истории о Бэнтхеме, это желание минимизировать его роль перед судом присяжных… Но у них-то в данной ситуации не было выбора. Очи вынуждены будут все равно признать его виновным, а судья — применить закон. А это еще один шаг в правильном направлении.
Господин Пэтридж сделал вздох облегчения.
За головой судьи появилась рука и положила маленький квадратик черной ткани на парик.
— Обвиняемый, встаньте! Вам грозит смертная казнь. Хотите ли вы что-нибудь добавить в свою защиту?
Один из здоровенных охранников, которые окружали господина Пэтриджа с обеих сторон, подтолкнул его локтем. Наступила мертвая тишина.
— Абсолютно ничего, — заявил господин Пэтридж со странной улыбочкой.
Он улыбался еще и тогда, когда его вели в подвал после вынесения смертного приговора.
В первую неделю пребывания в камере приговоренного к смерти господин Пэтридж чувствовал себя в своей тарелке. Какой-то представитель чакона пришел к нему на третий день, чтобы поговорить с ним о его разорении. Все его имущество было продано, и теперь он мог получать, совершенно очевидно, по восемнадцать шиллингов с фунта. Может быть, даже немножко больше. Это в каком-то плане его удовлетворяло, даже очень… Конечно, это оставит Гертруду и детей полностью лишенными всего, но ненадолго. Слава бету, всего только на несколько дней. Казнь не может же так долго откладываться, потому что он отказался обращаться с апелляцией, что, несомненно, значительно ускорило процесс. Между тем у Гертруды был жемчуг. Она за него, по всей вероятности, получит по меньшей мере 400 фунтов, то есть будет на что жить благополучно до тех пор, пока страховая компания "Ля Сантенэр" не переведет страховку. Тогда они на следующей же день после его казни через повышение получат 30,000 фунтов. Это не вызывало никакого сомнения. Если бы он покончил жизнь самоубийством, то они бы ничего абсолютно бы не получили, но никакой оговорки по поводу смерти по приговору суда в полисе не было.
Да, он устроил все хитро, даже очень хитро. Достаточно сказать, что его друзья, все те, которые признавали, что знают его, думали, что он сошел с ума. Господин Пэтридж слегка улыбнулся и продолжал улыбаться, что несколько удивило тюремщика, который охранял его камеру. И действительно, они его теперь никогда не оставляли одного. За ним наблюдали днем и ночью. Это было досадно, но являлось частью того, что он должен был пережить: в этом было следствие того, что он преднамеренно выбрал для себя. Он это понимал и принимал. Он все это делал ради своей семьи. В конечном счете он не нарушил своего долга по отношению к ним, и скоро теперь уже они освободятся от него и будут свободны глядеть в свое будущее с небольшим состоянием, и весь мир будет у их ног.
Он абсолютно не боялся смерти. Теперь его мучила лишь одна-единственная вещь. Приближался день, когда он должен будет сказать последнее "прости" Гертруде. И это будет ужасно. Чем больше пролетало дней, тем больше он этого страшился. Наверняка так или иначе ей это будет больно. Ей будет в сто раз лучше, когда она от него избавится, просто, может быть, она не отдает себе в этом отчета. Несомненно, пройдет сколько-то времени, но в любом случае все-таки, должно быть, достаточно тяжело суметь сказать последнее "прости" мужу, которого вот-вот должны повесить. А они ведь были такими спутниками жизни. Ему тоже будет ужасно трудно, это точно. Он увидит, как она войдет в дверь, а потом больше никогда не увидит. И думать об этом было ужасно. Как она его встретит? В тот, единственный раз, когда они виделись со времени его ареста, вид у нее был просто ошалелый. Да, именно это слово — "ошалелый". А может быть, она пыталась просто-напросто взять себя в руки? Пришла она к нему с сухими глазами и, по крайней мере внешне, совсем спокойная. Она показалась ему взволнованной только в момент ухода, когда поцеловала его с большей страстью, чем обычно. Он всем сердцем желал, чтобы она вела себя точно так же во время их последней встречи. А иначе он и вправду не знал, что он будет делать.
Конечно, он никогда не сможет ей сказать или даже сделать малейший намек на истинную причину, по которой он убил Бэнтхема, так как это сделает из нее его соучастника. Надо было, чтобы она абсолютно ничего не знала, надо было, чтобы она думала о нем как о человеке, которого предательство компаньона внезапно выбило из колеи, или же, чтобы она разделяла точку зрения самых милосердных из его друзей, которые считали, что он поступил так во внезапном приступе сумасшествия.
Господин Пэтридж надеялся, что из двух гипотез Гертруда предпочтет первую. Не хотелось бы, чтобы она считала его сумасшедшим, если бы она могла помешать себе так думать. А иначе она постоянно будет пытаться обнаружить в детях начальные признаки этого порока, передающегося по наследству. Он и не был ведь сумасшедшим. Наоборот, никто бы не смог действовать более разумно и хитро.
Ну а пока ему ничего другого не оставалось, как держаться до конца и сохранять самообладание. Гертруда будет думать, что он отправился на смерть в приступе сумасшествия или мести, что ей больше понравится. Он не будет стараться ее разуверить. Надо сделать так, чтобы она смогла поверить в то, во что она хочет. Это была та самая малость, которую он мог вернуть ей за восемнадцать лет любви и счастья, что достаются очень незначительному числу мужчин. Он это знал.
Прощание было не таким уж ужасающим, как он того боялся. Начальник тюрьмы пришел в девять утра и спокойно сообщил ему, что он будет казнен на следующий день в восемь часов утра.
Он весело улыбнулся охраннику, который посмотрел на него удивленно, покачал головой, как если бы и не знал, что думать о своем подопечном. Господин Пэтридж не огорчился таким отношением своего тюремщика. Конечно, и этот тоже считал его, как и многие другие, сумасшедшим, ведь это было непривычно, предполагал он, видеть людей улыбающимися, когда им только что объявили напрямик, что они будут повешены через двадцать четыре часа. Но, с другой стороны, у него были все причины для того, чтобы улыбаться. Его грандиозный проект удался, и теперь ничто не пойдет наперекосяк. Заявление начальника тюрьмы было окончательным и освободило его от тревоги за будущее его семьи, ведь были моменты, когда его охватывало настоящее беспокойство. Этот тип, Томлинсон или Томкинсон, как там его, устраивал иногда ему такое раз или два со своими "смягчающими обстоятельствами" или со своей "невыносимой провокацией". К счастью, суд присяжных и сам председатель суда показали себя абсолютно разумными и даже очень хорошо себя повели. Никакой кассационной жалобы, никакого прошения о помиловании, что-нибудь в этом роде со стороны этих славных и порядочных людей, и смертный приговор, простой и четкий, со стороны председательствующего. И вот теперь его казнят, час назначен.
Господин Пэтридж то сидел на краю своей кровати, то расхаживал вдоль и поперек своей камеры. Время от времени он поднимал голову и слышал резонирующий стук, с перебоями молотка. Через некоторое время он повернулся к охраннику, находившемуся в его камере, и спросил у него, что бы это могло значить. Охранник, казалось, был озадачен вопросом, но в конце концов ответил, что это просто-напросто они там сейчас все подготавливают к казни.
— Вы хотите сказать, к завтрашнему дню? — спросил господин Пэтридж.
Охранник кивнул головой.
— Скажите мне, — продолжал господин Пэтридж озабоченно, — мне думается, что к завтрашнему утру проблем не будет? Мне думается, что "прокола" не должно быть?
— Не бойтесь, — заверил его охранник, — помех не бывает. Никогда. У вас нет нужды волноваться из-за этого.
— Я хочу сказать, — снова начал господин Пэтридж, — что если, насколько я понял, порвется веревка, или заклинит лестницу, или же еще что-нибудь в этом роде, то они пытаются три раза, и тогда если ты еще жив, то они вынуждены отсрочить казнь.
