Родриго Кортес - Фармацевт
«Чем-то он напоминает людей Возрождения, – думал Каптерблейк, глядя в глаза Ричарда. – Блестящий и опасный. Такими были мэтр Амбруаз Паре, Тихо де Браге, Александр Борджиа… Притом я же чувствую, что в глубине души он романтик. Но вот чего бы я точно не хотел, так это иметь Стэнфорда в числе врагов. Боже упаси!»
А Ричард думал о том, что Каптерблейк дал ему неожиданно точное определение: чернокнижник от науки. Так оно и есть: его всегда привлекала тайная, эзотерическая сторона познания, недоступная другим. Алхимики, медики, астрологи прошлого были в чём-то ближе Стэнфорду, чем современники, хоть в методическом отношении Дик далеко обогнал естествоиспытателей своего времени. Конечно же, он говорил Дэниэлу далеко не всё, его истинные мотивы были, как всегда, глубже. Деньги? О да! Само собой. И деньги тоже. Но не только. А возможность постановки всё новых и новых экспериментов? Разве это само по себе не награда? А всё более глубокое проникновение в общество тех, кто реально управляет империей? Знакомство с их нравами, их пристрастиями и пороками? Это ведь они станут первой и главной целью воздействия «душевной панацеи», когда он реализует свою главную мечту. Если пытаться изменить людей и общество к лучшему, то нужно влиять на тех, кто стоит во главе человеческого стада. В усиленно расхваливаемую британскую – равно как и любую другую! – демократию, в расцветшие, точно лопух на помойке, благоглупости о народных массах, которые якобы что-то решают, Ричард Стэнфорд не верил совершенно. Что неудивительно для человека его ума, происхождения и воспитания.
Странно другое! Сам будучи блестящим естествоиспытателем-практиком, Стэнфорд точно так же не верил в некую особенную роль науки и техники в последовательном восхождении человечества к сияющим вершинам культуры и цивилизации. Он был убеждённым противником позитивизма, философия Спенсера и Огюста Конта претила ему, казалась безнадёжно плебейской и торгашеской. Само слово «прогресс» в применении к человеческому обществу вызывало у Дика острое отвращение.
В то время – в конце викторианской эпохи, – как ни странно, бытовало очень распространённое и весьма оптимистическое мнение: род человеческий неуклонно движется путём прогресса, правда, не без некоторых потрясений и периодов попятного движения. Прогресса? А в чём он, прогресс? Улучшились ли отношения и взаимопонимание между людьми со времён каменного века? Очень сомнительно, как бы не наоборот! Чтобы убедиться в этом, достаточно раскрытых глаз и ушей да трезвого взгляда на реальность. Наши дальние предки, человекообразные обезьяны, убивали только защищаясь или чтобы утолить голод. Понятия «самоубийство» для них просто не существовало… Но стоило появиться тому, что мы называем «цивилизацией», как такое началось! В чём прогресс? От дубины и кремнёвого топора к луку, стальному мечу, мушкету, пушке, дредноуту, канонерке? Да, здесь прогресс налицо… Или вот, к примеру, можно в считаные секунды связаться из Лондона с любой европейской столицей, даже по дну Атлантического океана проложен телеграфный кабель, теперь доступен и Новый Свет – что с того? Сказать-то, как правило, нечего. Кто сомневается – пусть повнимательнее прочтёт передовицу «Таймс» или «Монд», да любой крупной и респектабельной газеты. А ещё лучше – стенограммы прений палаты общин в «Парламентском курьере». Вот уж где пиршество разума!
Ричард полагал, что лишь одиночки, избранные самим Всевышним, способны изменить жизнь людей к лучшему. Такие, как он сам! Да, подобный образ мыслей можно считать снобизмом, и всё же есть в нём немалое рациональное зерно.
Из рассказов отца Ричард знал: в Индии до сей поры существуют неприкасаемые, самая низшая каста, презираемые до такой степени, что даже коснуться их пальцем или обратиться к ним считается непростительным грехом.
В Англии, Франции, Америке, в любой стране мира тоже есть свои неприкасаемые. Но на другом полюсе общества, то есть наверху: это все люди, близкие к власти, если уже не обладающие ею.
И сколько бы ни твердили о демократии и равенстве, хотя бы юридическом, остаётся фактом, что на несколько сотен или тысяч человек, которые занимаются политикой, управлением, владеют крупными состояниями, общие для всех остальных граждан законы не распространяются. На протяжении человеческой истории подобное деление существовало всегда, и, видимо, пребудет вовеки.
Дик считал такой порядок вещей совершенно разумным и справедливым, но он не любил останавливаться на полпути. Поэтому Стэнфорд делал далеко идущий вывод: на несколько десятков или, скорее, единиц, отмеченных Всевышним, точно так же не распространяются общепринятые нравственные законы. У них своя мораль!
Бесспорно, с такой точкой зрения можно не соглашаться, но ей не откажешь во внутренней логике, последовательности и завершённости. Не сказать, кстати, чтобы она была особо оригинальна. Познакомься Ричард Стэнфорд с трудами немца Фридриха Ницше и романами русского писателя Теодора с непроизносимой фамилией До-сто-ев-ский, он нашёл бы там много созвучного своим рассуждениям!
Размышления Ричарда прервал Каптерблейк.
– А знаете, Дикки, – задумчиво произнёс он, – стоит вам несколько раз добиться успеха, и никакая реклама вам уже не понадобится. Среди тех, кого вы называете нашим кругом общения, всякого рода слухи распространяются со скоростью лесного пожара. Особенно если они связаны с чем-то мистическим, таинственным и оккультным. Мода сейчас такая. Наши благородные леди по любви к пересудам дадут сто очков вперёд сельским кумушкам из моего родного Нортгемптона.
– Вот и превосходно, – откликнулся Ричард, холодно улыбнувшись. – Успехи будут, не сомневайтесь. Особенно если поначалу вы, Денни, немного мне поможете.
«Интересно, о чём он думал под конец нашего разговора, когда надолго замолчал? Уж только не о деньгах! – размышлял Дэниэл Каптерблейк, шагая по весеннему Лондону. – Странное у него было лицо. В сущности, что я знаю о Дике Стэнфорде? Почти ничего. Да, он прекрасно держится, у него превосходные манеры, он вежлив, несомненно, очень умён. Доброжелателен, порой даже весел. Только вот на всём его поведении словно бы лежит какая-то непонятная тень. Мне приходилось знавать людей, которые побывали в тюрьме, перенесли тяжкий личный удар, смерть самых близких людей, опасную болезнь, кораблекрушение… Я слышал о тех, кто ради сохранения собственной жизни убивал других людей, порой беззащитных. Пережитое накладывает на них своего рода неизгладимую печать, которая и остаётся до самой смерти. Вот что-то подобное мерещится мне в Стэнфорде. Навести о Ричарде некоторые справки? Нет, что-то не хочется мне этого делать. У валлийцев есть хорошая пословица: не буди спящую собаку. Я помогу Стэнфорду. Но впредь… Впредь постараюсь держаться от него подальше. Не стоит врать самому себе: я откровенно побаиваюсь Ричарда Стэнфорда».
Следует отдать Дэниэлу Каптерблейку должное: он оказался наблюдательным человеком и талантливым интуитивным психологом…
Очередной замысел Ричарда реализовался легко и просто. Уже через полгода после свадьбы Каптерблейка о Дике начали говорить, точнее, перешёптываться в модных клубах, салонах, на раутах и приёмах. Сила молвы проявила себя во всём блеске.
«…Вы слышали? Этот Ричард Стэнфорд… Да, тот, который выиграл прошлогодний Брикстон… Загадочный молодой человек! Про него рассказывают всякие необыкновенные вещи… Строго между нами… Старый герцог Норман обратился к нему с… Так вот, теперь сэра Нормана не узнать! У него в любовницах сама Китти Кольсринг, представляете?! Это в его-то возрасте! Нет, право, даже завидно».
«– Новости? Да какие у нас новости… Вот, разве что Джерри Хитстон бросил пить. Торжественно об этом заявил.
– Это какой Хитстон? Сынок скотопромышленника из Мидлсекса? Так я его не хуже вашего знаю. Опять бросил? Однако… Третий раз за этот год. На новость, пожалуй, не тянет.
– Потянет, когда он начнёт сызнова, сорвётся в очередной раз. Тут точно без новостей и сенсаций не обойдётся. С членовредительским уклоном. Правда, говорят, что его папаша, – а там денег несчитано! – заплатил кругленькую сумму Стэнфорду. Чтобы тот проделал что-то с непутёвым сыночком и Джерри на спиртное смотреть бы не мог. А об этом самом Стэнфорде такое рассказывают!.. Кудесник, алхимик. Вроде бы познал тайную мудрость друидов.
– Да где б он их нашёл?
– Кого?
– Друидов.
– Вот уж не знаю. Но слухи такие ходят. Может, не друидов. Может, египетских жрецов. Или ещё кого. А только дыма без огня не бывает, дружище. Мне, скажу честно, стало любопытно. Надо бы сойтись со Стэнфордом поближе. А то такая скука…»
Были и разговоры куда более серьёзные. Так, например, в закрытом для посторонних клубе Трайдуэй, признанном оплоте самых состоятельных в Англии банкиров и промышленных тузов, беседовали в конце сентября два пожилых джентльмена.
