Энн Райс - Царица проклятых
Джесс переполняли эмоции. Она телеграфировала Дэвиду с просьбой выслать деньги. Она просто обязана договориться с жильцами и выкупить дом на Роял-стрит, поскольку именно в нем жили когда-то Лестат, Луи и Клодия. Были они вампирами или нет – но они там жили!
Дэвид без промедления отправил деньги вместе со строжайшим запрещением даже приближаться к разрушенным особнякам, о которых она писала. Джесс ответила, что уже обследовала эти дома. В них много лет никто не появлялся.
Интерес представлял лишь городской дом. К концу недели она выкупила аренду. Радостные жильцы покинули дом с набитыми деньгами карманами. И рано утром, в понедельник, Джесс вошла в пустую квартиру на третьем этаже.
Все здесь было восхитительно ветхим: старинные каминные доски, лепные украшения, двери – все!
С отверткой и стамеской в руках Джесс прошла в передние комнаты. Если верить Луи, именно в этих гостиных произошел пожар, во время которого Лестат сильно обгорел. Что ж, Джесс это выяснит.
Меньше чем через час она обнаружила обгоревшие балки! А штукатуры, пришедшие восстанавливать дом, – храни их Бог! – заткнули дыры газетами 1862 года. Это в точности соответствовало рассказу Луи. Он передал дом в собственность Лестата и намеревался уехать в Париж, а потом случился пожар, и они с Клодией убежали.
Конечно, Джесс говорила себе, что по-прежнему настроена весьма скептически, но персонажи книги становились на удивление реальными. Старый черный телефон в холле был отключен, и, чтобы позвонить Дэвиду, надо было выйти из дома. Вот досада! Так хотелось рассказать ему обо всем прямо сейчас.
Но она не пошла на улицу, а вместо этого несколько часов просидела в гостиной, наблюдая, как солнце согревает шероховатый и неровный пол, и прислушиваясь к звукам старого дома. В старинных зданиях никогда не бывает абсолютной тишины, особенно во влажном климате. Дома как будто оживают. Здесь не было призраков – во всяком случае, она их не видела. Но не было и ощущения одиночества. Напротив, она чувствовала себя словно в чьих-то теплых объятиях. Внезапно кто-то потряс ее, чтобы разбудить. Да нет, ничего подобного. Здесь никого нет, кроме нее. Часы пробили четыре...
На следующий день она взяла напрокат прибор для отпаривания обоев и перешла в другие комнаты. Она должна добраться до первоначального покрытия. Дату можно установить по образцам, и к тому же она ищет нечто конкретное. Но где-то рядом пела канарейка – наверное, в другой квартире или в магазине, – и песня ее отвлекала. «Как красиво! Не забывай о канарейке. Если ты о ней забудешь, она погибнет». Она опять заснула.
Проснулась она уже после наступления темноты. Откуда-то доносились звуки музыки – совсем рядом играли на клавикордах. Она долго прислушивалась, прежде чем открыть глаза. Моцарт, и так быстро! Слишком быстро, но с каким мастерством! Струящийся поток нот, потрясающая виртуозность. Наконец она заставила себя подняться, включить верхний свет и вновь взять в руки прибор для отпаривания.
Прибор был тяжелым; по руке текла горячая вода. В каждой комнате с какого-нибудь участка стены она снимала обои, обнажая старую штукатурку, затем двигалась дальше. Монотонный гул прибора будил в душе беспокойство. Ей казалось, что в нем слышатся голоса – люди смеются, болтают друг с другом, кто-то тихо и настойчиво шепчет по-французски, плачет ребенок – или это женщина?
Она выключила чертов прибор. Ничего. Просто обман слуха – шум самого прибора отдавался эхом в пустой квартире.
Она вернулась к работе, не обращая внимания на время, забыв о том, что за весь день ничего не ела, не замечая усталости. Она передвигалась с тяжелым прибором все дальше и дальше и наконец в средней из спален неожиданно наткнулась на то, что искала, – фреску на оштукатуренной стене.
В первый момент она от волнения застыла на месте. Потом вновь принялась работать словно в лихорадке. Да, это оно – настенное изображение «волшебного леса», которое Лестат заказал для Клодии. Быстрыми движениями прибора она освобождала от обоев все большую и большую площадь стены.
«Волшебный лес с единорогами, золотыми птицами и тропическими деревьями, ветви которых склонялись под тяжестью плодов над веселыми, блестящими на солнце радужными ручейками». Все именно так, как описывал Луи! Наконец она открыла большую часть фрески, покрывавшей все четыре стены. Да, это комната Клодии, сомнений быть не может! У Джесс кружилась голова. Она чувствовала слабость от голода. Она взглянула на часы. Час ночи.
Час ночи! Надо уходить, и немедленно! Впервые за все эти годы она нарушила инструкции.
Но она не могла заставить себя сделать хоть шаг. Несмотря на сильное возбуждение, она безмерно устала. Она сидела, прислонившись к мраморному камину, тусклый свет лампочки под потолком нагонял тоску, и у Джесс разболелась голова. Но она не могла отвести взгляд от золоченых птиц и миниатюрных, великолепно нарисованных цветов и деревьев. На темно-алом небе не было солнца – только полная луна и необъятная россыпь крошечных звезд, на которых до сих пор сохранились частички серебра.
Продолжая всматриваться в пейзаж, она разглядела в углу на заднем плане каменную стену и возвышавшийся за ней замок. Как приятно прогуляться по лесу и сквозь тщательно выписанные деревянные ворота пройти к замку! Словно перейти в другой мир. Неожиданно в голове у нее зазвучала давно забытая мелодия, мотив, который часто напевала Маарет.
И тут она увидела, что ворота нарисованы поверх настоящей потайной двери в стене!
Джесс наклонилась вперед, и ей удалось рассмотреть швы в штукатурке. Да, квадратная дверь, заметить которую раньше ей помешал массивный прибор. Она встала на колени и коснулась двери – деревянная. Схватив отвертку, она попыталась ее взломать. Бесполезно! Она попробовала с одного края, с другого... Но лишь поцарапала фреску.
Джесс опустилась на пятки и вновь принялась всматриваться в изображение. Ворота нарисованы поверх деревянной двери. А там, где на картине ручка ворот, – протертое пятно. Ну конечно! Она протянула руку и слегка нажала на пятно. Дверь распахнулась. Все очень просто.
Джесс посветила фонариком. Обитая кедровыми досками ниша. Но внутри какие-то вещи! Маленькая книжка в белом кожаном переплете, нечто похожее на четки и еще кукла, очень старая фарфоровая кукла!
В первые мгновения она не могла заставить себя прикоснуться к этим предметам. Это все равно что осквернить могилу. Она почувствовала слабый запах, как будто аромат духов. Ей же это не снится, правда? Нет, у нее слишком болит голова – во сне такого не бывает. Она сунула руку в нишу и первой достала оттуда старую куклу.
По современным стандартам тело куклы было сделано грубовато, но форма подвижных деревянных рук и ног претензий не вызывала. Белое платье с лавандового цвета поясом сгнило и превратилось в лохмотья. Но фарфоровое личико с прекрасными большими голубыми глазами из папье-маше было хорошеньким, и распущенные светлые волосы хорошо сохранились.
– Клодия, – прошептала Джесс.
Только услышав собственный голос, она осознала, что вокруг царит тишина. В такой час на улицах прекращается всякое движение. Только потрескивает старый паркет, да мягко, успокаивающе мерцает масляная лампа на столике. И вновь откуда-то донеслись звуки клавикордов, на этот раз играли один из вальсов Шопена – все с тем же, как и прежде, головокружительным мастерством. Джесс сидела совершенно неподвижно, глядя на лежащую на коленях куклу. И ей вдруг захотелось расчесать ей волосы, поправить пояс.
Она вспомнила кульминационный момент «Интервью с вампиром» – гибель Клодии в Париже. Клодия, застигнутая смертоносным светом восходящего солнца в кирпичных стенах вентиляционной шахты, откуда не могла бежать. Джесс почувствовала тупой толчок, сердце забилось быстрее. Клодии нет, но ведь другие остались: Лестат, Луи, Арман...
Джесс вздрогнула, словно очнувшись, и взгляд ее упал на остальные предметы в нише. Она потянулась за книгой.
Дневник! Хрупкие, в пятнах страницы. Но коричневатые буквы старинного написания еще можно разобрать, особенно сейчас, при ярком свете масляных ламп. Она без труда могла переводить с французского. Первая запись была датирована 21 сентября 1836 года.
«Это подарок Луи на мой день рождения. Он сказал, что я могу использовать тетрадь по своему желанию, но, быть может, мне захочется переписывать в нее понравившиеся стихи и иногда читать их ему вслух.
Я не вполне понимаю, что они подразумевают под словами «день рождения». Родилась ли я двадцать первого сентября на свет, или в этот день я простилась со всем, что было во мне человеческого, и стала тем, что есть сейчас?
Мои родители-джентльмены не желают давать мне какие-либо объяснения на этот счет. Можно подумать, что размышлять над подобными вопросами – признак дурного вкуса. Лицо Луи каждый раз становится озадаченным, потом несчастным, и в конце концов он возвращается к вечерней газете. А Лестат... Он улыбается, играет мне что-нибудь из Моцарта, а потом отвечает, пожав плечами: «В тот день ты родилась для нас».
