Майкл Бламлейн - По живому
— Лежит в спальне.
Маркус скосил глаза. — Слушай, а что если ты пойдешь и скажешь ему, что здесь я, Маркус. И что мне не терпится увидеть его уродливое лицо. Он тогда сразу оживет.
Фрэнки колебался. Он решил проявить милосердие, но сейчас оно и заключалось в том, чтобы как можно быстрее со всем этим покончить. Еще чуть помедлив, он взял Маркуса за руку. — Пошли вместе?
Маркус долго не раздумывал. — Можно и так.
Они прошли по коридору. Фрэнки коротко стукнул в дверь, прежде чем войти. Терри лежал в постели. Услышав приближающиеся шаги, он накрылся с головой одеялом.
— Вставай, — сказал Фрэнки. — Тебя тут хотят видеть.
Терри съежился и плотнее замотался в одеяло.
— Ну, чего ты? — повысил голос Фрэнки. — Не стесняйся. Это ведь твой друг, Маркус.
Наклонившись, Фрэнки сдернул одеяло. Терри вскрикнул и свернулся калачиком. Но Маркус успел его разглядеть.
— Бог ты мой?
— Надо было тебя предупредить, — вздохнул Фрэнки.
— Кто это?
— Это Терри. Извини. Напрасно я его тебе показал.
— Это не Терри. Нет-нет. — Маркус, всегда гордившийся своей невозмутимостью, не мог скрыть ужаса. — Что это? Отчего он такой?
Терри ухватился за одеяло, Фрэнки снова его вырвал.
— Ну, отвечай.
— Я видел таких по телевизору. Голодающие. Или больные СПИДом. Он СПИДом заразился?
Фрэнки присел на кровать. — Ты болен, бэби? Ответь Маркусу.
Терри бессильно помотал головой.
— Ты ведь большой мальчик. Объясняйся словами.
Терри что-то едва слышно прошептал.
— А что у него там болтается на коже?
— Что это у тебя, Терри?
Терри испуганно съежился.
— Ему нужен врач.
— Нет, — еще сильнее испугался Терри. — Врача… н-е-т.
— Терри сам врач, — заметил Фрэнки. — Ты разве не знаешь? Три года в медицинском институте. Могу спорить, он был лучшим. Мог собою гордиться…
— Здесь что-то нехорошее происходит, — пробормотал Маркус. — Какая-то нечистая сила… джу-джу…
— И это печально, не так ли, мой бедный мальчик? — Фрэнки набросил одеяло на Терри, потрепал по голове и медленно разогнулся. — Тяжкий день у хозяина этой квартиры. Может, нам лучше уйти. Пусть немного отдохнет.
— Ему нужна помощь.
— Я пытался что-то сделать, но… Маркус. Тот помощь получает, кто сам себе помогает. Ты тоже так говорил.
Маркус растерялся. Душой он был на стороне Терри, но жизнь научила его доверять женщинам в вопросах здоровья и дома. Он позволил Фрэнки себя выпроводить из комнаты.
— Я позвоню, — сказал Маркус Терри, обернувшись в дверях. — Обязательно позвоню. Делай, как велит Фрэнки, наращивай мясо на костях.
Фрэнки проводил его до выхода. — Спасибо, что заглянул. Для Терри это много значит. Для нас обоих. Я знаю, это поможет.
— Звони мне, — попросил Маркус. — Держи в курсе, как он…
Фрэнки пообещал звонить. Закрыв за ним дверь, он прошел на кухню. Самый большой нож… восемь дюймов от одного кончика до другого. Закаленная сталь с полированной деревянной ручкой. Фрэнки взял этот нож и направился в спальню. Терри ежился под одеялом.
— Одно унижение за другим, — проговорил Фрэнки. — Старо, как мир. Ты не устал от всего этого?
Терри поджал колени к груди, защищаясь.
— Я твой кошмар, Терри. Зло из твоих снов, в тысячу раз увеличенное. Порок твоего больного и вывернутого ума. Пока я жив, ты — пес. Ты гнойник на лице. Кусок дерьма. Тебе конец, Терри. Такой конец, что ты уже никогда не поднимешься.
Фрэнки сел на край кровати, собираясь с силами к последнему акту, последнему опустошению своего духа. Голос его чуть смягчился, когда он отогнул одеяло и заставил Терри сесть.
— Ненависть и еще раз ненависть. Оскорбление вслед за оскорблением. Постоянно подавление. Унижение. — Он положил нож между ними. — Как далеко я могу зайти?
Терри тупо уставился на лезвие, потом поднял глаза. Фрэнки уже стянул лиф платья. Груди розовые и обнаженные. Сердце тихо стучало за ребрами. Он вложил рукоятку ножа в руку Терри. Снял ленту с волос, завел руки за спину и как мог связал себя.
— А сейчас мы покончим с тем, что начали. Как ты и говорил. — Он закрыл глаза и выпятил грудь. Тело охватила дрожь, но голос оставался твердым. — Вряд ли мне надо умолять тебя. Сделай это. Убей меня.
Терри посмотрел на нее, потом на нож. Та ли это любовь, которой он так жаждал? Святая страсть? Если это так, почему он чувствует себя бесконечно опустошенным? Униженным. Что-то здесь неправильно. Не того он хотел. Любовь должна творить чудеса.
Она пришла к нему — воля — которой столь долго не было. Чистая, как молитва, жгучая, как пламя. Фрэнки права. Больше он не будет пресмыкаться. Она и в этом его путеводная звезда. Терри поднял нож, мгновение подержал на весу. Собрав последние иссякавшие силы, он нанес удар острым ножом.
Глава 20
Поздняя ночь. Сидит девушка — на мягком стуле с металлической спинкой в тускло освещенной палате. Рядом работает аппарат, периодически то включается, то выключается. Слышно слабое попискивание кислорода, выходящего из сопла в стене. Девушка сменила позу, поджала ноги, подтянула плотнее одеяло на плечи. Последние события внесли изменения в то, что казалось вполне ясным.
Кровать занимает почти всю палату. В ней лежит мужчина, глаза закрыты. Над кроватью трубки, по ним текут бледно-розовая, желтая и прозрачная жидкости. У мужчины трехдневная борода. Он совершенно неподвижен, лишь едва слышится тихое дыхание.
В палату вошла женщина в белом, волосы темные. Очень спокойная, похожа на ту, что сидит на стуле. Она осмотрела мужчину, посчитала пульс и записала данные. Поправила один из аппаратов и спросила девушку, нужна ли ей подушка. Та отрицательно покачала головой. Зачем спать, подумала она. В каком сне можно увидеть такое?
На ней джинсы и высокие сапоги, свитер с высоким воротником, никакой косметики. Она пробралась сюда, в палату, окольными путями. Раньше она тоже бывала здесь, но сейчас почему-то казалось, что все происходило в другом месте. Окружающее путалось у нее в голове. Последнее время она сама не своя.
В углу палаты маленькое окно, там время измеряется светом. Красный сменится фиолетовым, войдет женщина в белом и со шприцем и вколет что-то в мешочек, висящий над больным. Девушка на стуле наблюдает и пытается разобраться в американских горках, виражи которых напоминают ее жизнь. Средний путь невозможен? — хочется ей знать. Что-нибудь не такое отчаянное, тяжкое и сумасшедшее. Мои визиты сюда, терпеливое сидение, ожидание — для чего?
Был сделан звонок, она это знает, потому что пришли люди и забрали окровавленного мужчину в больницу. Потом пришли другие, задавали вопросы, отдавали распоряжения, трогали нож. Она была за пределом всего этого, беспомощная, усталая, отрешенная и в забытьи. Накормила ли она кошку? Плита включена? Кого-нибудь ждала на ленч? Она приняла душ, вошла в спальню. Металлический запах. Открыла окно проветрить комнату, скинула все с кровати, протерла пол тем местом простыни, куда не попала кровь, потом швырнула ее в угол, туда же полетело платье. Ушла в кухню, взяла другой нож, тоже большой, и пыталась себя убить. Она приставляла острие к своему животу, грудной клетке, прикладывала к запястью. Ромео… Ромео… Она не смогла это сделать. Рассердившись на себя и мужчину, предавшего ее, отбросила нож и закрылась в квартире, поклявшись никогда ее не покидать. Она уморит себя голодом, накинет петлю из кушака на шею и повесится в ванной. Она обещает, она в этом клянется. Уж она найдет, как уйти из жизни.
Но ярости не хватало на столь отчаянный шаг, да и та растаяла, как только унялась буря, а вместе с ней и стремление к саморазрушению. Она не могла понять, почему так ошиблась в мужчине. Неповиновение в последний миг… хотя ее оно взбесило, было-то оно проявлением характера. Мужество, отчасти даже самоуважение. Это пробудило в ней любопытство.
Она покинула квартиру и направилась в больницу. Это было на третий день после удара ножом. Мужчина пролежал в отделении интенсивного наблюдения еще неделю. Потом его перевели в общее отделение, состояние его заметно улучшалось. Почки включились в работу, глубокая рана живота затянулась, он прибавил в весе. Приятно было слушать врачей: спасли еще одного пациента, он опять будет ходить по доброй земле. Оставалась только, говорили они, последняя часть головоломки, а именно, куда же делось сознание этого человека и когда же оно вернется.
Девушка переместилась на стуле. Девять ночей, говорила та женщина. Девять, потом — свобода. Она провела здесь три недели, считая время, бодрствуя у постели больного. Интересно, почему именно девять? Кто это придумал, по какому календарю?
Она могла уйти, уйти в любое время. Но — упорствовала. Изо дня в день приходила сюда и ждала. Что эта женщина имела в виду? Свобода ли это?