Кит Маккарти - Тихий сон смерти
— Видишь эти фамилии? — спросила Беверли, протягивая ему через стол списки делегатов конференции и обслуживающего персонала отеля. — Нужно каждого прогнать по базе. Особенно этого. — Она указала на Розенталя.
— Что, всех? — недоверчиво переспросил он.
— Всех.
— На это уйдет куча времени, — жалобно протянул он, как делал всякий раз, когда получал очередное задание.
— Тогда не тяни резину и приступай к делу. Или тебе что-то непонятно?
Перспектива провести на работе несколько лишних часов Лайму, разумеется, нисколько не улыбалась, но выбора у него не было. «Уж лучше пусть он занимается чем-нибудь полезным в участке, чем дома ковыряет в носу и чешет задницу», — успокоила свою совесть Беверли.
Сбагрив нудную часть работы Лайму, Уортон отправилась перекусить. Когда она вернулась, тот уже закончил проверку и листал комикс.
— Есть что-нибудь?
— Не-а. — Судя по его тону, он с самого начала был уверен, что эти поиски — напрасная трата времени.
— А Розенталь?
Он улыбнулся Уортон, но его улыбка скорее походила на злобный оскал.
— Мимо.
Ничего другого Беверли и не ожидала. Не будь она готова к такому ответу, слова Лайма вывели бы ее из себя, а так она лишь мило улыбнулась и сказала:
— Если бы я думала, что действительно удастся что-нибудь накопать, ни за что бы не поручила эту работу такой свинячьей говешке, как ты.
Теперь у Беверли оставались в запасе две ниточки: «Уискотт-Олдрич» и часы Розенталя. Часами она решила заняться позднее, а пока поднесла к уху телефонную трубку, набрала номер и, поудобнее устроившись в кресле, принялась ждать ответа. Ждать пришлось недолго.
— Лукаса Хаммонда, пожалуйста, — произнесла она.
Лукас был ее давним другом. Очень давним, а потому проверенным.
— Да.
— Лукас? Привет, это Беверли.
Лукаса она не слышала уже давно, а не видела еще дольше, поэтому в голосе Беверли прозвучала едва уловимая ностальгическая нотка.
— Беверли? Привет! Как дела?
Его манеру говорить всегда отличала какая-то особенная мелодичная ритмика, будто каждым словом он старался приласкать и соблазнить собеседника. В Беверли голос Лукаса пробуждал и давние воспоминания, и нежные чувства. Она знала, что Лукас не мог не слышать о ее недавних злоключениях, но знала и то, что он был в числе тех немногих, кто от души ей сочувствовал. Если Уортон и была способна на искренние чувства, то лишь по отношению к Лукасу.
— Не так уж плохо, Люк. С переменным успехом.
Он тут же с сочувствием произнес:
— Н-да, наслышан… Мне правда очень жаль, что так случилось.
— А ты как, Люк? — спросила она. Ей не хотелось рассказывать о себе.
— Я? Отлично, все о'кей.
— По-прежнему ловишь мошенников? — На самом деле Беверли хотелось спросить его совсем о другом — она желала бы знать, продолжает ли он жить с женой, любит ли, как прежде, свою дочурку, остался ли верен привычке совершать налет на холодильник после занятий любовью. Но…
— А куда денешься? — Голос в трубке нельзя было назвать несчастным.
— Ты можешь сделать мне одолжение?
Вопрос Беверли вызвал у Люка легкую настороженность, которую он не смог скрыть.
— А именно?
— Я вышла на одну компанию, «Уискотт-Олдрич». Ты не мог бы разузнать о ней для меня? Ну, ты понимаешь: кто, что, где!..
Все тем же непринужденным, ленивым голосом Лукас поинтересовался:
— Это официально?
— Не совсем.
На несколько секунд он задумался, и для Беверли это явилось первым ощутимым признаком того, что он знал, насколько опасным могло стать общение с ней.
— На это уйдет день-другой, но не вижу причин, чтобы не помочь тебе.
— Отлично, — с облегчением произнесла она. — Ты очень меня обяжешь, Люк.
Он негромко рассмеялся в трубку:
— Ну и насколько?
В голове Беверли возник образ его твердого, гладкого, цвета черного дерева тела, и она улыбнулась:
— А насколько тебе хочется?
С очередного делового совещания она вышла как никогда опустошенная и умирающая от скуки. Повестка дня была неизменной: строительство и особенности руководства этим процессом. Выступавшие говорили одно и то же, причем говорили скучно, монотонно и подолгу. Все эти совещания и раньше нагоняли на нее тоску, но сегодня она с трудом заставила себя досидеть до конца. Однако все плохое — как, впрочем, и хорошее — рано или поздно кончается: сейчас она сидела в своем офисе, и перед ней лежала кипа бумаг по делу о растрате, возбужденному против некоего Седрика Годфри Кодмана. Бумаги безмолвно взывали к ее вниманию, но ни сил, ни желания что-то делать у нее не было. Елена пребывала в непривычном для себя состоянии — она испытывала слабость, ее подташнивало, а на глаза непроизвольно набегали слезы. Она и не подозревала, что может быть столько слез.
Аласдер ушел. Ушел внезапно и, она это чувствовала, навсегда. Ни записки, ни последнего «прости» — он просто исчез, и все.
Так с ней еще никто не поступал, и полная неожиданность происшедшего потрясла Елену. Сейчас она чувствовала, что снова мысленно возвращается в первые дни после смерти родителей, в то время, когда сводный брат Джереми остался для нее единственной надеждой и опорой и когда Беверли Уортон уничтожила и эту последнюю ниточку, связывавшую ее с жизнью.
Что произошло?
Она снова и снова прокручивала в голове события минувшей ночи, пытаясь найти хоть какое-то объяснение случившемуся. Как получилось, что, вернувшись из ванной, она вдруг увидела, что Аласдер исчез, оставив после себя теплую постель и легкий запах одеколона? Никаких, по крайней мере видимых, причин для такого поступка не было, в этом Елена была уверена. Она ничем его не обидела, в событиях прошедшей ночи не было ничего, что могло бы заставить его уйти. Аласдеру было хорошо с ней, в этом Елена ни секунды не сомневалась.
Так почему он ушел?
Конечно, можно было просто позвонить ему, но она боялась. Неведение — не самое приятное состояние, но знание может оказаться куда страшнее. Она и хотела, и не решалась сделать звонок, а потому сидела, уставившись на черный и такой же безжизненный, как она сама, пластик телефона, словно на заклятого врага. Прошло несколько долгих минут, прежде чем Елена, глубоко вздохнув, решительно подняла трубку и набрала номер.
— Будьте добры Аласдера. Аласдера Райли-Дея.
На другом конце провода возникло замешательство. В отделе кадров компании «Кронкхайт-Кэнэд» ничего не слышали о человеке с таким именем.
— Как же так? — возмутилась Елена. — Он начальник вашего отдела! Не может быть, чтобы вы не знали, кто он такой!
Мужской голос в трубке пробормотал в ответ что-то невнятное, видимо извинения, но продолжал настаивать. Елена не верила собственным ушам, слушая объяснения, что человек по имени Аласдер Райли-Дей не работает в отделе кадров и, тем более, не является его начальником.
Елена не знала, как на все это реагировать. Не поверить? Разозлиться? Испугаться? Заплакать?
— Хорошо. — Она взяла себя в руки. — Кто ваш начальник отдела кадров?
— Саманта Карпус.
— Могу ли я поговорить с ней?
Ее соединили не с начальником отдела, а с ее секретарем, но это не имело значения. Секретарь повторил Елене то же самое: в отделе кадров «Кронкхайт-Кэнэд», равно как и в штате компании вообще, нет человека по имени Аласдер Райли-Дей.
И никогда не было.
В большом возбуждении и с неменьшим недоумением в голосе позвонила Белинда. Она получила результаты первых анализов тканей Миллисент Суит и горела желанием рассказать о них Айзенменгеру.
— Ну и?..
— Ну как вам сказать, они довольно сложные, — начала она, потом замолчала и после паузы продолжила: — Вернее, очень странные…
Айзенменгера кольнуло предчувствие — слабое, но обнадеживающее.
— Мы можем увидеться? Я хочу знать все подробности.
— Можно встретиться завтра во время первого перерыва. У меня столько работы…
Они договорились встретиться в больничной столовой.
Джастин Нильсен всю ночь проработала над диссертацией, и, несмотря на усталость, ее переполняло радостное возбуждение. Она закрыла ноутбук, когда небо над ночными силуэтами нью-йоркских небоскребов окрасилось на востоке в розоватые тона. Звуки пробуждавшегося города становились все отчетливее; поначалу разрозненные, гудки редких автомобилей постепенно сливались в единый уличный шум. Глядя на город из своего закутка в лаборатории, располагавшейся на семнадцатом этаже Колумбийского университета, она чувствовала себя выше всего этого. Университет, конечно, находился не в самой фешенебельной части города, но все-таки именно здесь наиболее остро ощущались ритм и душа Нью-Йорка, и Джастин, сравнительно недавно пополнившая ряды его жителей, пребывала в приподнятом настроении.
